Рыцарь-крестоносец - Рональд Уэлч

– Слишком хорошо известно, – прошипел дребезжащий голос с противоположного конца стола.

Граф не обращал ровно никакого внимания на язвительные выпады Рено.

– Да, я хорошо знаю мусульман, – спокойно повторил он. – Саладин сейчас на пике славы. Он привел огромную армию в Святую землю. И он не будет прохлаждаться под стенами Тивериады. Сами его сподвижники, вставшие сейчас рядом с ним под знаменем ислама, потребуют от него войны и побед над нами. Но нас то и не будет. Ему придется идти к нам. И тогда у него возникнут трудности с доставкой продовольствия и оружия. Одно поражение, и люди его разбегутся. А потом мы сможем напасть и разбить наголову его войско, тем самым утвердив позиции нашего королевства!

Граф снова сделал паузу, чтобы его слова как следует дошли до присутствующих.

К сожалению, в палатке находились люди, чья ненависть к туркам оказалась столь велика, что даже самые сильные аргументы, выдвинутые Графом, не могли переубедить их. Один из этих людей был Великий Магистр госпитальеров.

– Но почему бы нам не бросить все силы на Тивериаду, мой дорогой граф? – спросил он. – Неужели язычники настолько сильны, что мы должны их бояться? Мы уже не раз побеждали их. У нас в королевстве имеются огромные резервы; мы сражаемся за правое дело. У нас есть Святой Крест, принесенный из церкви Гроба Господня. Неужели вы думаете, что Бог оставит детей своих и позволит нам проиграть войну проклятым нехристям? Мы сильны своей верой, мы вооружены священной реликвией.

Филиппу стало не по себе. В этой фанатичной вере Великого Магистра было что-то притягательное и вместе с тем нечто отталкивающее. Рыцари, разделяющие с Великим Магистром его настроения, согласно закивали в ответ. Но граф Триполийский даже не шелохнулся.

– Поход на Тивериаду грозит нам смертью, – твердо заявил он. – Пятнадцать миль по изматывающей жаре, без капли воды.

– На дороге есть источники, – возразил чей-то голос.

– Они пересохли. Они всегда пересыхают летом. И наверняка турки для пущей уверенности засыпали их на всем пути.

– Но мы можем взять запас воды с собой! – выкрикнул кто-то из баронов.

– Но очень небольшой, – сказал граф. – Мы должны двигаться налегке, если хотим быстро добраться до озера, и повозки придется оставить здесь. Если же на нас нападут, мы будем вынуждены сражаться, не имея за спиной надежного тыла – только пятнадцать миль голой пустыни.

– На нас не нападут, – снова закричал Рено.

– Может быть, Рено, может быть. Более того, если на нас нападут, может быть, мы даже сможем выиграть битву. Но вы толкаете нас на чудовищный риск. Неужели вы не видите, что мы возьмем ход войны в свои руки, если только останемся здесь или вернемся назад, в Акру? Саладину придется прийти сюда, к нам, или отступить назад, в Дамаск. Зачем подвергать такой смертельной опасности судьбу целого королевства? Это же просто безумие!

Тут уже закивали головами противники Рено де Шатильона. Ги Лузиньянский ловил каждое слово графа с каким-то напряженным вниманием, беспокойно ерзая на своем стуле и время от времени вытирая пот со лба дрожащими пальцами. Хотя солнце уже почти опустилось за горизонт, в душном воздухе все еще стояла жара.

Граф Раймонд был умным человеком. Как и все собравшиеся, он знал, как работало мышление короля. Он понимал, что последний довод в споре должен стать решающим, и поэтому решил выждать время. Он умолк и опустился на свое место. Выслушав еще несколько противоречивых выступлений баронов, граф снова встал и буквально заставил присутствующих слушать. Филиппу казалось, что он видит на холодном, непроницаемом лице этого человека глубокую внутреннюю борьбу: с одной стороны – расчетливость, с какой он выбирал время для вступления в спор, с другой – страстная искренность, звучащая в каждом его слове.

– Сеньоры, – снова тихо начал он, но затем голос его становился все увереннее и громче. – Хотя моя жена сейчас находится за стенами Тивериады, а вместе с нею мои дети и все мое состояние, хотя враги напали на мою землю и осаждают мой замок, я скорее предпочту потерять все это, чем обречь на гибель целое королевство.

Он замолчал.

В палатке установилась гробовая тишина.

И тогда граф поднялся и заговорил в третий раз, вложив в слова всю свою убежденность и страстность.

– Я абсолютно уверен в том, что, если вы решите идти к Тивериаде, – сказал он неторопливо, будто взвешивая каждое слово, наполовину повернувшись к королю, – вы погубите плоды наших прежних побед навсегда. Я знаю сельджуков. Я видел почти с самого рождения, как они воюют. Но никогда еще не видел, чтобы они собирали такую мощную армию, как на этот раз!

Он сел. Все молчали. Даже Рено де Шатильон или Великий Магистр госпитальеров не осмелились что-либо сказать в ответ на эту прочувствованную речь.

Лицо Ги Лузиньянского снова просветлело. Слегка улыбнувшись, он поднялся на ноги. Он уже принял решение, и к нему вернулся уверенный вид человека, которому надлежало вершить судьбы своего народа.

– Сеньоры, – сказал он. – Спасибо вам за ваши советы. Я принял решение. Армия останется у Колодцев Саффарии. Мы пошлем вперед разведчиков и будем охранять подступы к Акре, нам нет смысла двигаться дальше, к Тивериаде.

Филипп услышал рядом с собой глубокий вздох облегчения, вырвавшийся у его отца и сира Бальяна.

Через несколько минут палатка опустела, бароны разошлись к своим отрядам, и вскоре в лагере был объявлен отбой. Солнце уже село, но людей все еще продолжала терзать жара. Только немногим удалось сразу уснуть, остальные, несмотря на то, что очень устали за день, ворочались в душной темноте ночи. В абсолютно неподвижном воздухе не было даже намека на самый легкий ветерок, несущий облегчение высушенным за день легким, и измученные воины никак не могли забыться сном.

Филипп скоро понял, что ему не удастся уснуть. Он встал и, переступив через вытянутые во всю длину неуклюжие ноги Жильбера, шагнул в темноту. Однако не успел он отойти и на сотню футов, как услышал со стороны лагеря встревоженные крики и топот бегущих ног. Вернувшись к палатке, он увидел, что мимо пробегают гонцы и оруженосцы, выкрикивая приказ короля и коннетабля. Из палатки вышел сир Хьюго и присоединился к Филиппу. Вместе они тщательно прислушивались к крикам, пытаясь разобрать слова. Вдруг из темноты возникла плотная фигура сира Бальяна. Он хриплым голосом что-то бормотал, до Филиппа донеслись обрывки молитв и раздраженных проклятий.

Сир Хьюго схватил его за руку.

– В чем дело, Бальян?