Палач, сын палача - Юлия Андреева

Судья попросил дровосека подтвердить и опровергнуть сказанное комиссаром, и тот, трясясь точно осиновый лист и писая себе в штаны, прошептал, что не имеет отношения к колдовству и является честным католиком. После чего заседание прервалось, а Пауль Тете был доставлен в камеру, и вскоре к нему был вызван палач.

Прекрасно понимая, что посылает на костер невиновного, Миллер утешил себя тем, что за содеянное преступление Тете все равно грозила бы виселица, а так и город получит вожделенный костер, и несчастная Берта будет освобождена.

В том, что местный палач знает свое дело, он был уверен, хотя, если бы его об этом попросили, не погнушался бы помочь вытянуть необходимое признание.

Так что уже на следующий день состоялось заключительное слушанье, на котором Пауль Тете был приговорен к сожжению.

Понимая, что Берта Гросвинтер теперь не может уже зарабатывать себе на жизнь сбором хвороста, Миллер забрал ее с собой, объясняя свой поступок тем, что не все еще понятно с этой особой, и самое милое показать ее другим комиссарам в Ортенау, где есть возможности для проведения знаменитой водной пробы и где она будет находиться вплоть до окончании расследования.

В тот же год, Берта Гросвинтер была отправлена в одну из деревенек, в которой жили сбежавшие из тюрем люди, где она была приставлена пасти стада гусей.

Глава 3

Опасный преступник

Демоны, отосланные на греховные дела, находятся не в аду, а здесь, в пределах нашего темного земного воздуха. Поэтому-то они и имеют здесь иерархию, которая будет отсутствовать в аду.

Петер вернулся в Ортенау, где теперь у него был большой дом и где жили Грета и Клаус, через неделю, после того как туда переехал со всем добром, библиотекой и оставшейся прислугой фон Канн. Он заранее знал дом, который приглядел для себя бывший верховный судья, и даже помогал ему, наводя справки о соседях и одолжив на первое время свою экономку. Тем не менее встретиться им не удалось.

Дом фон Канна был закрыт и запечатан, никого из слуг не было. Почесав в затылке, Миллер решил разузнать в городском совете, куда мог подеваться его друг и покровитель, но не успел это сделать, так как его самого спешно вызвали туда.

От внимания Миллера не укрылось, что у парадного подъезда, где кроме лакеев в любое время дня и ночи стоит пост гвардейцев, сегодня теснились кареты с гербами судей Ортенау.

Поднимаясь по белой мраморной лестнице, Миллер был принужден вертеть головой, постоянно здороваясь и раскланиваясь с местной знатью, это могло говорить только об одном – сегодня в Ортенау решается что-то архисерьезное, и это что-то имеет отношение к суду, палаческому мастерству, и возможно, ведовству. Иначе, зачем было вызывать малозначительного инспектора по делам ведьм в такое прекрасное собрание. На втором этаже у дверей в главный зал толпились приглашенные придворные. Так что Миллер хотел было встать в сторонку, дожидаясь вместе со всеми аудиенции у герцога или кого-нибудь из важных чинов, по чьему приказу Миллер был вызван в городской совет, в то время как присланный за ним слуга упорно приглашал его зайти в зал.

Все это было более чем странно и малоприятно, так как маленький Петер Миллер вдруг оказался в центре внимания, а этого ему вовсе не хотелось.

Украшенные золотом двери распахнулись как раз в тот момент, когда Миллер поравнялся с ними, так, словно стоящий за дверьми лакей подглядывал за приглашенными через замочную скважину.

Петера Миллера тут же взяли за руку и, заперев за ним дверь, проводили в самый темный угол зала, где ждал его разодетый по случаю собрания в свой лучший камзол розового цвета и каштановый парик герцог Аугуст Годельшаль, сюзерен Ортенау.

Сюзерен города в тот день был встревожен и более взвинчен, чем обычно. Казалось, что он пытается решить какую-то важную и пугающую его самого задачу, но просто не может заставить себя приступить к ней.

– Должно быть, вы уже догадываетесь о цели, ради которой я попросил вас явиться сегодня? – проницательно глядя на Миллера, начал разговор герцог.

– Понятия не имею, – Миллер простовато развел руками.

– Ну да, ну да, конечно. Признаться, самый догадливый из наших подданных не смог бы предсказать того, что у нас приключилось! Тем не менее я все же надеялся, что вы окажетесь умнее умных. Впрочем, не будем ходить вокруг да около. Эти крысы давно уже толкутся на лестнице, и я не могу заставлять их ждать дольше положенного. Так что сразу к делу, – он нервно сцепил пальцы, так что перстни на них ударились друг об друга. – До того как принять должность комиссара, вы служили в Оффенбурге первым палачом. Так ли это?

– До того как принять должность главного комиссара с особыми полномочиями карать или миловать, – поправил герцога Миллер, сдвинув брови. Начало разговора ему не понравилось.

– Все верно. Не будем придираться к словам, у нас слишком мало времени. Да и речь, честно говоря, не о вас.

Петер напрягся, герцог Годельшаль говорил почти шепотом, так что Петеру приходилось нагибаться к самым устам хозяина Ортенау, тем не менее светлейший герцог не догадывался или попросту не собирался предложить ему стул.

– Помните ли вы верховного судью Оффенбурга господина Себастьяна фон Канн?

– Прекрасно помню, – у Миллера сжалось сердце.

– Замечательно, – судья старался не глядеть в лицо Миллера, разглядывая свои перстни. Один из них оказался недостаточно блестящим, и герцог был вынужден потереть его об атласные панталоны. – И каков он был в Оффенбурге?.. этот ваш верховный судья?

– Что я могу сказать о своем бывшем начальстве? Начальство как начальство. Насколько я знаю, когда я уезжал из Оффенбурга, он верой и правдой служил тамошнему бургомистру свыше десяти лет и…

– И за эти десять с лишним лет на его работу не было никаких нарекании?! – всплеснул руками герцог Годельшаль.

– Простите, мой господин, светлейший герцог, но откуда мне знать? – смутился Миллер, ему не нравилось стоять, согнувшись, так как начинала ныть спина. – Нижестоящие обычно не должны лезть в дела вышестоящих, – он чуть разогнул поясницу, переминаясь с ноги на ногу.

– Никто и ничего не знал. Признаться, я сам пригласил Себастьяна фон Канн и даже предложил ему на выбор несколько должностей при моей особе и в суде. Но, кто же мог знать! В общем, оказывается в Оффенбурге сейчас идет шумный процесс по делу двоих работавших у него женщин, которые признались в том, что они посвящали себя дьяволу, служа ему в постели. А дьяволом был сам фон Канн!

– Себастьян фон Канн! – Миллер поймал себя на том, что чуть не выкрикнул это имя, выдохнув его, как выдыхают вопль боли.

– Да, мне написал бургомистр Оффенбурга, к письму прилагаются копии протоколов допросов, в которых эти женщины разоблачают коварного судью. И я не вижу повода для недоверия. В общем, так. Я приказал задержать фон Канна со всей его прислугой, и теперь он находится в нашей тюрьме. От вас же я жду, чтобы вы на время заняли место палача и вытянули из преступника показания, – говоря это, герцог Годельшаль вдруг начал заикаться, его глаза бегали, а руки не находили себе места, теребя золоченые пуговицы камзола или дергая великолепные кружева манжеток. – Потому как для человека такого ранга, как фон Канн, я обязан дать и лучшего палача. А у меня нет лучшего палача! Одни бездарности и тупицы! Короче, господин Миллер, я повелеваю вам лично заняться фон Канном и сделать все так, как вы умеете.

Оглушенный и опустошенный свалившемся на него известием Петер Миллер вернулся домой, где взял свой старый костюм, сундучок, и приказав жене собрать с собой все самое вкусное, что ни есть в доме, и упаковать пару бутылок дорогого, купленного на случай неожиданного визита к Миллерам кого-нибудь из начальства, Петер кликнул с собой Клауса. И вместе нагруженные и молчаливые она отправились в тюрьму.

Идти следовало недалеко, всего-то два квартала, но Петеру Миллеру вдруг показалось, что он идет и идет по бесконечной мощеной булыжником мостовой, и, никогда не будет конца этой дороге. Да лучше бы так и было, лучше бы ему идти и идти, смотря на дома и серое небо. Идти вечно. Лучше бы никогда больше ему не видеть тюрьмы, где ждет его приготовленный к пытке гроссмейстер ордена Справедливости и Милосердия, добрейший и справедливейший из людей, когда-либо живущих на земле – Себастьян фон Канн.

Тем не менее он шел, прекрасно понимая, что просто не может позволить себе малодушно умереть где-нибудь на дороге, потому как Себастьян фон Канн в этот момент ждет именно его – своего друга, и, кто знает, может быть именно он – Петер Миллер, сумеет спасти его тело от костра.

Глава 4

Перевернутая ворона

Если при этом допросе выявились улики ее колдовского искусства в виде упорного умалчивания правды или в виде отсутствия слез, или в виде нечувствительности при пытке, сопровождаемой скорым и полным восстановлением сил, то тогда судья прибегает к различным, в свое время указанным уловкам, чтобы узнать правду. Если несмотря на все ухищрения, обвиняемая продолжает запираться, то ее ни в коем случае нельзя выпускать на свободу. Ее следует держать в грязи камеры и в мучениях заключения по крайней мере один год, очень часто допрашивая, и в особенности в праздничные дни.