Палач, сын палача - Юлия Андреева

– Постойте, ваша честь, я все-таки комиссар и сделаю все возможное, для того чтобы вытащить вас из тюрьмы. Не так ли, Клаус! – попытался ободрить фон Канна Миллер. – Вы еще вполне здоровый, сильный человек и сможете выдержать пару дней допроса с пристрастием, даже если мне и придется доставить вам некоторые связанные с моей работой неудобства. Впрочем, я говорю только о неудобствах, так как, уж поверьте моему опыту, многие пытки можно сделать страшными только внешне. Я, конечно, не говорю о дыбе и пресловутых ведьминых креслах, о ложе или о люльке, которую изобрел и создал некогда работающий под моим началом Филипп Баур, и которую наши палачи почему-то зовут кобылой. Но, думаю, что до этого и не дойдет. Что же касается зажимов, то тут все вполне легко.

– Простите, господин Миллер, Петер, но я говорю то, что знаю. Я не выдержу пыток, и тогда пропадут все. Все, Петер, и даже вы!

– Но, – Миллер задумался, – ваша честь, должно быть, не поняли, что я могу сделать вашу пытку страшной только для стороннего наблюдателя, в то время как вы почувствуете разве что небольшой дискомфорт. Возможно, вам придется потерпеть небольшое сжатие, или я проткну у вас кожу иголкой. Простите, но от этого еще никто не умирал. Главное, протянуть время. И если не удастся оправдать вас перед судом, тогда фон Шпее соберет наших людей и мы возьмем штурмом тюрьму!

– Стража утроена, – фон Канн махнул рукой, точно отгоняя от себя навязчивое видение скорой смерти. Рядом с Миллером ему было не страшно, а даже напротив, как-то изумительно покойно и светло. Так бы и сидел с ним, попивая винцо всю жизнь. – Стража в тюрьме утроена, и, возможно, ожидая что-нибудь подобное, герцог подтянул для охраны города армию. Мы не сможем укрыться, и, следовательно, вам все же придется как-то убить меня.

– У меня нет с собой даже яда! – оценив ситуацию, сокрушенно помотал головой Миллер. – Давно не применял, вот и не запасся. Что же остается – разве что…

– При этом я хотел бы взять с вас честное благородное слово, драгоценный мой господин Миллер, что вы все сделаете таким образом, чтобы вас самого потом не обвинили в преднамеренном убийстве подследственного. Максимум по неосторожности.

– По неосторожности, так по неосторожности, – Миллер оценивающе оглядел изящную фигуру фон Канна. – Я, конечно, мог бы пронзить ваше сердце иглой, во время поиска ведьминого клейма. Укол останется крохотным и вряд ли его можно будет заметить… – размышлял вслух палач. – Или можно как бы случайно затянуть веревку на шее, я имею ввиду, в момент фиксации головы веревка вдруг скользнет на шею, а палач, не заметив, продолжит закручивать винт. Мне кажется, должно получиться…

– Попрошу без леденящих кровь подробностей! – запротестовал фон Канн. – Ради бога, делайте, что можете, и простите меня за оказанные вам при этом неудобства, ведь, насколько я понимаю, вас ведь накажут за мою смерть?

– Потерпим, – лицо Миллера залила краска стыда, так что он поспешил отвернуться от друга. До сих пор у прославленного палача Миллера ни разу не умирали люди во время допроса, и позволить свершиться подобному было равнозначно для Миллера потерять свою палаческую честь.

Но фон Канн расценил это как стыд за то, что по закону на палача, у которого во время допроса умирал подследственный, возлагался денежный штраф и, кроме того, означенного коновала судья мог приговорить к прилежной порке в пыточном зале или даже при всем честном народе.

Иными словами, прося об услуге добрейшего Миллера, фон Канн отправлял его на болезненное и позорное наказание. Еще более неприятное тем, что здесь, в Ортенау, Миллер занимал достаточно высокое положение.

Осознав это, Себастьян фон Канн так расстроился, что чуть было не лишил себя жизни сам, выхватив у Миллера из-за пояса нож и уже направив на себя острие, когда палач выбил у него оружие.

– Полноте, ваша милость, таким образом вы, пожалуй, еще в рай не попадете. Самоубийство – тяжкий грех, – в своей спокойной манере он старался утешить фон Канна. – Будьте покойны, уже сегодня вы в лучшем виде предстанете перед творцом, так как я даю слово, что убью вас.

Миллер улыбнулся, поправляя на фон Канне кружева. В это время Клаус молча собирал остатки завтрака в платок. К приходу судейских все должно было быть убрано.

Глава 5

Смерть по неосторожности

Среди любых пятидесяти осужденных на сожжение ведьм едва ли найдется пять или две действительно виновных.

Но хорошо пообещать убить человека, а вот как это сделать при свидетелях, и по возможности, не мучая его?

Тем временем с обеда начали возвращаться судейские. Миллер молча поприветствовал судью, отметив про себя, что тот набрался, пожалуй, больше обычного. На этом можно было сыграть.

Тем временем Клаус уже припрятал свой изрядно похудевший узелок и был готов покинуть пыточный зал, когда судья ласково подозвал его к себе, задавая вопросы о том, как мальчик видит свое будущее и не страшно ли ему перенимать палачево искусство.

В Ортенау все знали про самого юного ученика палача – Клауса, но до сих пор Миллер не брал его с собой ни на заседание городского совета, ни на прием к светлейшему герцогу, ни в суд. Мальчик пару раз выезжал с ним по инспекторским делам в соседние деревни, где, судя по отчетам местных властей, показал себя с наилучшей стороны. В тюрьме же Ортенау он был в первый раз, поэтому не удивительно, что ведущий дело фон Канна судья Якоб фон Гуффидаун выказал к нему интерес и расположение.

Миллер не мешал их общению, думая, что, возможно, сумеет сделать свое дело, пока судья отвлекается на посторонние разговоры.

– Скажи, Клаус Миллер, а ты когда-нибудь сам пытал человека? – спросил судья, заглядывая в голубые глаза мальчика. Тринадцатилетний Клаус был весь в отца, такой же миниатюрный и светловолосый, так что его никак нельзя было принять за ученика палача, проведшего почти всю свою жизнь в тюремном дворике и знавшего о пыточных инструментах ни в пример больше, нежели сам судья да и многие заправские заплечных дел мастера.

– Нет, ваша честь, – Клаус покосился на отца, но так как тот не возражал, шмыгнув носом, продолжил. – Я только иногда ношу за отцом сундучок с инструментами и помогаю ему, распутывая веревки или стирая его вещи.

Откровенность мальчика приятно порадовала фон Гуффидауна еще и потому, что в голосе юного Клауса не чувствовалось ни страха, ни заискивания. А о работе своего отца он говорил хоть и без восторга, но и без омерзения.

– Но, должно быть, ты умеешь не только распутывать узлы? – судья подмигнул ему. – Согласись, что для ученика палача этого не достаточно.

– Я умею связать человека или сковать, знаю, как работают многие устройства, – Клаус потупился. – Что еще сказать, отец учил меня, как следует проводить водную пробу, но у меня все одно пока не хватит сил поднять женщину и перебросить ее через борт лодки или сбросить с моста.

– О, это придет, обязательно придет со временем, – судья ласково погладил Клауса по волосам, продолжая удивляться его спокойствию и уверенности в себе. Мало кто из детей могли вот так просто смотреть в глаза грозного судьи, тем более находясь в этих стенах.

– Скажи, Клаус, когда в тюрьму по ведовскому делу попадают дети до десяти лет, что палач может сделать по отношению к ним, а чего не может? – Задал он очередной вопрос, желая испытать мальчика.

– Палач может воспользоваться тисками для зажимания пальцев, – спокойно ответил Клаус. – Других пыток не разрешается в Ортенау, впрочем, – он убрал с лица непокорную челку, – можно посадить на цепь, которая будет идти от пояса и закрепляться на стене, чтобы ребенок мог лечь, сесть и даже встать. Или цепь может быть прикреплена к ноге, – он нагнулся и показал где. – Лишать же маленьких детей жизни в Ортенау разрешается только одним способом – ванна с теплой водой и перерезанные вены, – он развел руками. – В других городах, отец говорил, дети подвергаются тем же наказаниям, что и взрослые, их даже могут послать на костер и сжечь живьем, но у нас – нет.

– А не хочешь ли ты, Клаус, попробовать начать свою палаческую карьеру прямо сейчас? – судья подмигнул мальчику, рассчитывая, что тот начнет увиливать, но Клаус, продолжая спокойно смотреть в глаза судье, кивнул в знак согласия.

– Я мог бы помочь отцу привязать подследственного, – скромно предложил он.

– Как думаете, Гер Миллер, а может, разрешить вашему приемнику показать сейчас свое искусство? – оживился судья, настроение его от общения с юным палачом заметно улучшилось, на лице пылал румянец.

– Не будет ли это нарушением протокола? – замялся было инквизитор, оглядывая изящную фигуру наблюдавшего весь экзамен фон Канна. – Случись что, стража донесет…

– Пошли вон, – скомандовал Якоб фон Гуффидаун, стражникам. – Ради такого дела я оставлю только писаря. Но он свой человек. И, потом, что такого, если мальчик покажет свое искусство. На ком-то он ведь должен тренироваться, в конце концов. А то, одна теория, а когда же практика?!