Тайная геометрия - Александр Скрягин

Классическая Механика Ньютона под давлением теории относительности Альберта Эйнштейна сократила действие своих законов с Вселенских масштабов до масштабов нашей маленькой планеты, и то, если тела на ней движутся со скоростями, далекими от скорости света.

Дарвиновская Теория естественного отбора, считающая главным двигателем эволюции выживание наиболее удачных экземпляров животных, каким-то непонятным образом получившихся в результате случайных мутаций, тоже сильно обветшала под обстрелом снарядами класса «факт». Сегодня в нее верят разве только школьные учителя биологии. Из тех, что не слишком любят свою профессию.

А вот периодическая система, придуманная профессором Менделеевым, расположившая все известные элементы Вселенной в строжайшем порядке, один за другим, по мере возрастания их атомного веса, как стояла, так и стоит непоколебимо. Не имея на своих белоснежных стенах ни единого повреждения.

Видимо поэтому, оба англичанина выглядели на портретах грустными. А в уголках глаз и бороде Дмитрия Ивановича пряталась довольная улыбка русского мастерового, хорошо знающего себе цену.

И Ефиму на мгновение показалось, что он, и те несколько человек, что тихо дышали в разных концах библиотечного зала, находились не в правом крыле Дома ученых, а вот в этой прекрасной и вечной Вселенной Знаний, находящейся вне скучного человеческого мира алчности, тщеславия, бесконечных войн и бессмысленных смертей.

На ярко освещенном настольной лампой листе Мимикьянову встретился термин, значение которого он, как технарь, забыл или вообще не знал – герменевтика. Майор встал со своего места и отправился в угол читального зала, где на открытых стеллажах стояли энциклопедии, словари и справочники.

Стеллажи стояли небольшим двориком, попасть внутрь которого можно было в промежуток, оставленный между одной из полок и стеной. Войдя во дворик, майор походил вдоль полок и, наконец, нашел необходимый том энциклопедии. Раскрыв его на нужной странице, он узнал, что герменевтика, это – наука, занимающаяся раскрытием внутреннего смысла событий, высказываний и текстов.

За свой стол майор вернулся удовлетворенный. Оказывается, в сущности не просто оперативной работой, а вот этой самой наукой с красивым и загадочным названием он и занимался всю свою сознательную жизнь по двенадцать часов в сутки, а то и больше.

«Надо будет, – подумал майор, – в разговоре с Гошей Пиготом как-нибудь невзначай ввернуть что-нибудь такое: мы, с тобой не Георгий Иванович, не контрразведкой занимаемся, мы с тобой, Георгий Иванович герменевтикой занимаемся!», и понаблюдать, как Гоша отреагирует. Наверняка, замрет, как медведь, почуявший опасность. И спросить, что такое герменевтика, начальственная гордость не позволит, и оставить без внимания нельзя, – вдруг подчиненный выдал какую-нибудь насмешку или даже оскорбление?»

Не успел майор вернуться к чтению, как краем глаза заметил: из только что покинутого им стеллажного дворика один за другим вышли сотрудники лаборатории пространственных измерений Максим Карликов и Феликс Бобин. Не оглядываясь по сторонам, они деловой походкой устремились к выходу из зала.

«Как это я не их не заметил? – мелькнуло в голове у Ефима – Два раза все стеллажи обошел. Под нижними полками они, что ли, прятались?»

Проходя мимо столика, за которым сидел майор, друзья сдержанно кивнули ему. Младший научный сотрудник Феликс Бобин на секунду остановился рядом с майором, словно собираясь что-то сказать. Но руководитель лаборатории его тихо одернул словами:

– Эй, шофер, гони скорее! Девки в лесополосе!

Феликс тряхнул своей рыжей гривой, и устремился к выходу, будто лев к водопою в засушливый сезон.

Майор в некотором недоумении качнул головой, и только вернулся к чтению, как вдруг снова периферийным зрением заметил: из-за книжных стен стеллажного дворика появился еще один человек.

Это был инженер лаборатории пространственных измерений Евгений Вергелесов. Стройный, как древнегреческий Апполон, но не обнаженный, как непосредственный ахейский бог, а одетый в светло-серую тройку с черным атласным галстуком.

– Еще и этот? – с недоумением спросил сам себя майор. – Может быть, там, в стене какая-нибудь дверь есть, которую я не знаю?»

Поравнявшись с Мимикьяновым, Женя поклонился и, слегка наклонив голову, тихо, как и положено в библиотеке, произнес:

– Добрый вечер, Ефим Алексеевич! Простите, Ефим Алексеевич! До свидания, Ефим Алексеевич!

Произнеся это, инженер еще раз поклонился и проследовал е выходу, где только что скрылись его друзья.

Мимикьянов проводил глазами его античную фигуру, почесал нос и поднялся со своего места.

Зайдя в стеллажный дворик, он прошелся вдоль полок, внимательно осмотрел незакрытую книгами часть стены.

Никакой двери в стене он не обнаружил. Спрятаться в двух местах между стеллажами теоретически можно было, но – с трудом. Да, и зачем?

Оставлять вопросы без ответов майор очень не любил. Но ответа на вопрос: зачем прятались среди книжных полок сотрудники лаборатории пространственных измерения, он не находил.

Постояв среди книжных полок, майор пожал плечами и вернулся за свой стол, к Якову Брюсу.

Тогда он посчитал, что ни сам вопрос, ни ответ на него, не являются важными.

Но это – тогда.

Сейчас, вспоминая тот вечер в библиотеке, майор думал совсем по-иному.

27. Не любовный треугольник

Майор спешил в «Топологию»

Он шел погруженный в свои мысли.

Но все-таки профессиональная привычка замечать все происходящее вокруг крепко въелась в его глаза. В режиме авиационного локатора они автоматически обшаривали все вокруг. Не только то, что впереди или по сторонам, но и сзади. Для чего майор время от времени вращал торсом и головой.

И не зря.

Во время одного из таких круговых обзоров он заметил позади себя пересекающее проспект Науки яркое женское платье, столь хорошо ему знакомое.

«Неужели опять она? – подумал Ефим. – Уж, вроде бы, как надежно пристроил, и вот опять… Ну, стрекоза непоседливая! Не сидится же ей на месте… Или ошибся? Да, кажется, ошибся… Или нет?»

Майор развернулся, перебежал пустой проспект и последовал за платьем.

Очень скоро ему стало ясно: да, метрах в пятидесяти перед ним быстрым шагом идет, почти бежит пресс-секретарь «Топологии» Ангелина Анатольевна Рогальская.

И майор Мимикьянов отложил свой визит к генеральному директору Лисоверту.

Он пошел следом за женщиной.

По возможности, прячась за деревья, росшие на тротуаре, рекламные щиты и одинокие фигуры прохожих.

К счастью, Рогальская бежала, похоже, ничего не замечая вокруг и не оглядываясь.

Солнце, пройдя зенит, постепенно опускалось к зеленым вершинам. И в его косых лучах красные цветы индийского шафрана на бесконечной клумбе, идущей посередине улицы, запылали, как уголья в покинутом, но не залитом водой костре.

Дойдя до пересечения проспекта Науки с Инженерным переулком – узким, как скважина, и до крыш заполненным зеленью, – Рогальская, решительно мотнув цветным подолом, свернула в его тенистую щель.

Майор прибавил шаг.

Дошел до угла и осторожно заглянул в переулок.

Пусто.

«Неужели упустил?»

Но вот вдали за сосновыми стволами в конце переулка мелькнула яркое платье.

Мимикьянов побежал.

Там, где переулок пересекался с улочкой под названием «Яблочная аллея», он остановился и заглянул за угол выкрашенного суриком металлического гаража.

У кованой решетки плодопитомника замер тяжелый стальной слиток серебристого «Мерседеса». А вдаль по улочке неторопливо шли Ангелина Рогальская и владелец торговой сети магазинов «Наш дом» торговый магнат областного масштаба Антон Никитич Балалаев. Два охранника в строгих черных костюмах чугунными статуями торчали рядом с автомобилем на тротуаре.

Майор подумал, окинул взглядом старую основательную решетку с острыми наконечниками на стальных прутьях, вздохнул и принял решение.

Подтянувшись на руках к верхнему краю решетки, он собрался с силами и перебросил сначала ноги, а затем, и торс через угрожающие брюкам копья, вмурованные в кирпичное основание решетки.

Спрыгнув на мягкую землю, майор, прикрываясь высокими кустами, и стараясь не шуметь, двинулся вдоль решетки в направлении идущих по улице собеседников. Скоро он услышал журчащий голос женщины, хорошо ему знакомый. Изредка его прерывали отрывистые и тяжелые, как падающие гири, слова мужчины.

Женская речь сливалась в ручеек, и разобрать ее содержание было невозможно. А вот мужские слова слышались отчетливо.

– И благотворительность! – веско ронял Балалаев. – И благотворительность! Да, это правильно, но не забудьте про благотворительность!

Журчащий голос Рогальской как будто мягко возражал.

– Благотворительность! – гудел Антон Ильич. – Дети. Сироты. Пенсионеры.