Египетский манускрипт - Борис Батыршин

В Дейр-эз-Зоре предстояло продать лошадей и пересесть на лодки – шестьсот от километров вниз по библейскому Евфрату, до Эль-Фаллуджи. Потом – снова ступить на сухой путь, преодолеть еще полсотни кэмэ до Багдада и там отдаться на волю другой великой реки древней Вавилонии, Тигра. По ней имелось вполне цивилизованное сообщение – до Басры ходили пароходы турецкой и английской компаний, так что последние полтысячи километров можно было преодолеть дня за три-четыре в относительном комфорте.

В конце этого пути нас ждала Басра – один из крупнейших портов Персидского залива. Из Басры в Суэц регулярно бегали пароходы – Суэцкий канал вдохнул жизнь в эту древнюю морскую дорогу.

Весь маршрут – через Ирак, вокруг Аравии, через Суэцкий канал и в Александрию, — должен был занять около месяца. К тому же, он давал нам свободу маневра – если неведомый враг сядет на хвост, можно будет двинуть из Басры не на запад, в Суэц, а на восток – в Персию или Индию. А там турки замучаются нас ловить. Впрочем, не хотелось бы это проверять – мы и так, скорее всего, вернемся куда позже намеченного срока, а в Москве пока много чего может случиться.

На словах все это легко и просто, а вот на деле… даже прогулка из Триполи в Маалюлю далась нам с трудом – что уж говорить о таком долгом путешествии! Больше полутора тысяч километров по сирийским плоскогорьям и рекам, несколько крупных и неизвестное количество мелких селений… короче – срочно нужен помощник, слуга, проводник – называйте как хотите, суть от этого не меняется.

— Барин, побережитесь! Ну, клятая…

Голос Антипа вывел Олега Ивановича из задумчивости. Отставной лейб-улан держался по левую руку – его серая кобыла играла, мотала головой, и порываясь вырвать повод из рук седока. Тот хлопнул хулиганку по ушам; кобыла намек поняла и пошла спокойнее. Впрочем она то и дело норовила сорваться с шага на рысь и выворачивала шею, пытаясь дотянуться зубами до колена всадника. И – всякий раз получала по носу; Антип, дослужившийся до помощника полкового берейтора, видел эти штучки насквозь.

— Молодая ишшо, не выездили как следовает… — буркнул Антип. — Порядку не знает. Её бы в полковой манеж на недельку…

Олег Иванович покосился на спутника. Антип Броскин, рядовой второго лейб-уланского Курляндского (с 82-го года лейб-драгунского) Его Величества полка оказался для маленького отряда бесценным приобретением. Ваня, еще в Маалюле присматривавшийся к солдату, оказался прав: Антипа тяготила гражданская жизнь после выхода со службы. Он нипочем бы не оставил армию – благо, ротмистр граф Крейц, сын старого полкового начальника Петра Киприановича Крейца, обещал порадеть о подчиненном. Ротмистр переходил в армейскую кавалерию с повышением в чине и обещал своему любимчику лычки унтер-офицера и завидную должность полкового берейтора. Однако ж отец ротмистра, старый граф Крейц умер, и офицер, чьи дела пришли в расстройство после разорительного иска по наследству, принужден был оставить службу. Этот грустный факт поставил крест на амбициях Антипа. В городовые он не пошел – хотя и звали, предлагая место даже и в столице. Поваландавшись года два и претерпев обидное фиаско в коммерческих начинаниях, Антип пристал к троюродной сестре, которая, со своей рязанской кумой, отправилась в паломничество по Святым Местам. Так он попал в Маалюлю, где и познакомился с Олегом Ивановичем. Тот оценил таланты бывшего лейб-гвардейца: город Антип покинул уже в роли проводника, конюха и слуги джентльмена – «с хозяйской кормежкой, одёжей и жалованием серебряной деньгой», как он выражался. С появлением Антипа, у путешественников исчезли проблемы с лошадьми – как с верховыми, так и с вьючными. Последних было теперь две; бывший улан сам выбирал их на базаре, прикупив заодно, кобылу и для себя. Большая часть багажа уместилась во вьюки; остальное в двух кофрах, матушка-настоятельница обещала переслать в Триполи, в контору Русского Палестинского общества – для отправки в Одессу. Туда же ушло и письмо – насчет пересылки корреспонденции Семёновых русскому консулу в Александрию.

Кроме лошади, Антип выбирал для маленького отряда и амуницию. Он цельный день возился с седлами, потниками, подпругами – бог знает, как еще называется все эти клубки ремней и пряжек, — и поменял в итоге половину амуниции. К тому же – Антип охотно учил и барина (так он упорно, несмотря на все возражения, величал Олега Ивановича) и барчука, как обращаться со всем этими непростым хозяйством. А заодно – давал массу практических советов по части верховой езды. Результат не замедлил сказаться – уже через два дня пути путешественники изрядно улучшили кавалерийские навыки, а также попривыкли к манере речи нового спутника. Антип поливал лошадей замысловатой бранью; доставалось и нерадивым ученикам. Барин, конечно, барином – но раз Олегу Ивановичу не пришлось служить в кавалерии, то в речах Антипа и проскальзывали порой снисходительные нотки.

Олег Иванович заранее обговорил, что Антип будет сопровождать их лишь до Одессы; это вполне устраивало отставного солдата, который хотел и белый свет поглядеть и домой вернуться с копеечкой.

Но – к делу. Разговор с настоятельницей не свелся лишь к советам о маршруте. Мать Апраксия приготовила своим гостям настоящий сюрприз. Дело, разумеется, касалось манускрипта, ради которого Олег Иванович с Ваней и явились в Сирию. Настоятельница поведала, что написан он не так уж и давно – по здешним меркам, разумеется; что за срок – 250 лет? Чепуха, было бы о чем говорить…

Манускрипт был составлен неким египетским ученым, который посетил Маалюлю в начале семнадцатого века, и провел здесь целых пятнадцать лет, обшаривая пядь за пядью, склоны ущелья – того самого, возникновение которого приписывалось силе молитвы святой Фёклы. Усилия не пропали даром – египтянин нашел засыпанную обвалом пещеру и сумел проникнуть внутрь. Пещеры в здешних горах не редкость; склоны близ Маалюли источены ими, как швейцарский сыр – дырками. Однако ж египтянину, видимо, открылось нечто особенное – с того самого дня он заперся в келье и не выходил оттуда три года кряду. А когда вышел – вручил монахиням вот этот самый манускрипт. И отбыл в Александрию. Египтянин увез копию своего труда и загадочный ковчежец, скрывавший то, что было найдено в пещере.

Конечно, монахини прочли манускрипт. Египтянин писал на классическом коптском, так что проблем с переводом не возникло. Но смысл текста оставался темен, и тогдашняя мать-настоятельница на всякий случай включила документ в число монастырских рукописей, хранящихся в крипте. Так творение египетского книжника попало под действие строгого устава, и не запрещающего, вроде, доступа посторонним к документу, но крайне затрудняющего попытки докопаться до его смысла. Согласно монастырским записям, за все две с половиной сотни лет к рукописи проявили интерес всего трое. Последним был приват-доцент Московского Императорского университета Евсеин; предыдущий же случай датировался аж 1783-м годом. Интерес к манускрипту проявил тогда некий итальянец, чьего имени история не сохранила – известно было лишь то, что приехал он из города Верона и, покинув монастырь, тоже поехал в Александрию.

Так вот, о египтянине. До монахинь дошли слухи, что тот, добравшись до Александрии, пошел в хранители библиотеки какого-то халифа – и пробыл в этом качестве без малого 30 лет; немало, если учесть, что к моменту отъезда из Маалюли ученому было не меньше семидесяти. Потом библиотека халифа перешла во владение Ибрагима-паши, деда нынешнего египетского хедива, Тауфик-паши. Где и пребывала до сих пор, вместе с коллекцией диковин, собранных ученым-египтянином за годы изысканий.

Итак, ковчег, найденный в Маалюле, до сих пор хранился в собраниях египетского хедива – на этот счет у матери Апраксии были точные сведения. Монахини святой Фёклы, как оказалось, никогда не упускали загадочный артефакт из виду, хотя и не сделали за все эти годы ни единой попытки его заполучить. Объяснить это настоятельница отказалась – как и поделиться переводом документа. Олег Иванович так и не понял, зачем ему поведали эту историю – предстояло еще разбираться и разбираться…

А пока – под копыта маленького отряда стелилась сухая сирийская почва. Спасибо Антипу – в день удавалось проходить по полста верст, не загоняя лошадей. До Дейр-эз-Зора оставалось каких-нибудь два дня пути, и Олег Иванович с удовольствием почувствовал, что наконец-то вошел во вкус путешествия. Ваня ловко сидел в седле (что не мешало Антипу бурчать насчет собаки на заборе), а вечером, на бивáке (тоже словечко отставного кавалериста) брал у старого улана уроки обращения с саблей. Не владея высоким искусством фехтования, Антип чрезвычайно ловко крутил клинком замысловатые кубреты. Он, правда, ругал арабские сабли за «неухватистость» (за неимением шашек, Олег Иванович еще в Маалюле расщедрился на два драгоценных дамасских клинка), но это не мешало ему плести вокруг себя мерцающую паутину крутящейся стали. Ваня смотрел, завидовал – и пытался подражать; Олег Иванович всерьез опасался, как бы сын не отрубил себе ухо. А бывший улан знай, посмеивался да приговаривал: «Пущай барчук навострится, солдатская наука – она завсегда в жизни пользительная».