Дождь прольется вдруг и другие рассказы - Мишель Фейбер

— Да. Фил Коллинз молодец. Ты уверена, что он не поляк? По-моему, похож.

— Он, вроде бы, из Лондона, — сказала Кася, осторожно пристраивая на поднос наполненные, как всегда, до краев чашки с супом, чтобы оттащить их в зал. — А теперь и вовсе в Америке живет.

— Смешно… Съезди в Лодзь, там каждый третий — вылитый Фил Коллинз, даже прическа такая же.

— Так вот почему он тебе нравится? — ухмыльнулась Кася и, повернувшись, приподняла брови, огладывая дядину лысину.

— Нет, потому что у него талант есть. — И, к испугу Каси, дядя запел, подделываясь под Фила Коллинза, запел на подпорченном акцентом английском, да еще и с поддельными американскими гласными: — «Еще одну, дай мне еще одну ночь»… «Новый день в раю»… У него мелодии, он не похож на этих длинноволосых горлопанов.

— Нисколько не похож.

— И потом, он человек состоятельный, — гнул свое дядя, — и все-таки… я в одном журнале читал, по-прежнему играет в дартс с посетителями ближайшего к его дому паба. И бизнесом занимается — форель разводит и уж не знаю, что еще, — уйму денег просаживает, а ему все равно нравится.

— Что ж, дядя, может, и тебе стоит начать так же относиться к твоему ресторану.

— Очень смешно.

Впрочем, как-то вечером дядя все же признался, что дела у ресторана идут плоховато. Прогореть он пока не прогорел, однако с каждым годом к этому приближался. Разумеется, мать Каси, дядина сестра, ей об этом уже сказала.

— Старые поляки умирают, — вздыхал он, — а молодые пристрастились лопать на скорую руку, а то еще и в Польшу возвращаются, надеются там куш сорвать. Да и ссорятся старые поляки друг с другом — один начинает обходить ресторан стороной, в нем, видите ли, «этот подонок» сидит, а после и сам «этот подонок» перестает появляться, потому что ему тут без друга скучно. Вот так я клиентов, в основном, и теряю. Из-за свар да из-за смертей.

Катажина, смущенная редким на дядином лице выражением уныния, ушла в зал и занялась там салфетками и подвядшими цветами.

— Ты посмотри, какая у этой шлюшки задница, — шепнул приятелю Анджей.

— Запрячь свой хер подальше и жри.

В тот вечер Катажина решила в танцклуб после работы не ходить — она устала и, скорее всего, переберет там «экстази», а это ни к чему. Да и секс ей сегодня не нужен, особенно с каким-нибудь из тамошних лопоухих, пучеглазых придурков с выбритыми по всему телу волосами.

Вместо этого она отправилась на концерт, в одно из тех заведений, которые у ее варшавских друзей считались достойными паломничества святилищами. Доехала подземкой до Шепердс-Буш, где, вопреки названию, не оказалось ни пастухов, ни кустов: только иностранец и мог по-настоящему понять, сколь значительную часть своего наследия потеряла эта страна. Ни тебе святых или лесов в Сент-Джонс-Вуд, ни рыцарей или мостов в Найтсбридже, ни доминиканцев в Блэкфрайарз.

Англичанство Англии обратилось в начинку туристских брошюр и книг по истории — совсем как сказочные дворцы Кракова, отданные на съедение кислотным дождям и фотовспышкам, совсем как королева Анна Ягеллонка, которую войны и идеология похоронили еще глубже, чем прежде. Да и английская королева годилась лишь для чайных полотенец и кофейных чашек, увозимых домой американцами, а здешние замки разваливались, обращаясь в груды камней, ожидая, когда их используют как декорации очередного голливудского фильма о Робин Гуде. Кася видела в Варшаве очередной голливудский фильм о Робин Гуде. Робина из Шервуда играл Кевин Костнер из Нью-Йорка, он привозил в средневековую Англию своего закадычного чернокожего дружка — чтобы на родине Кевина ребятам из черного движения было за кого поболеть. Если это не колониализм, то что же?

Группа, которую Кася собиралась сегодня послушать, называлась Spiritualized — «Одухотворенные». Если верить Virgin Megastore, именно ей предстояло вскоре стать новейшей сенсацией, а медлительность, с которой музыкальная пресса добиралась до Польши, гарантировала, что ко времени, когда Ян, Кшиш, Алиция и прочие Касины друзья прочитают посвященные этой группе статьи в NME и Melody Maker, Кася как раз и окажется рядом — с рассказом о том, как она этих ребят слушала. Надо бы только перечитать эти статьи самой, чтобы все получше запомнить.

В статьях говорилось, что основное влияние на группу оказали великие Kraftwerk, квартет Баланеску, Му Bloody Valentine, древняя музыка суфиев и Терри Райли. В стенах клуба «Одухотворенные», разумеется, никаких таких влияний не демонстрировали. Создаваемый ими звук, со страшной силой бивший из здоровенных усилителей, возвышался до уровня вибрирующего гула анонимности. Усердно сгибаясь над гитарами и клавишами, они запускали прекрасные, замысловатые вольтовы дуги в Элизиум собственного воображения, между тем как здесь, в зале, непроходимые заросли децибелов обносили их словно стеной, за которой они оставались такими же одинокими, как заключенные на прогулке в тюремном дворе. Кася бывала, конечно, на концертах в Германии, в Венгрии, в Польше: любые группы любых направлений звучали почти так же: сизифово шествие аккордов, никогда не выбирающихся из какофонического тумана, звон в ушах, едкий помпезный гул баса и пьяные выкрики: «Поосторожней с моим стаканом!», «Еще принять не желаешь?», «Народу в баре много?», «Ах, мать твою, пролил!», «Да нет, ничего, просто устал» — всегдашний язык рок-н-ролла.

Майки группы можно было купить еще до начала ее выступления. Кася на них и смотреть не стала: она не собиралась выкладывать 14 фунтов. Даже 2 фунта за первую выпивку, и то было для нее дороговато — впрочем, она всегда только за первую и платила, остальные покупал какой-нибудь парень, положивший на нее глаз…

Это па-де-де она уже исполняла множество раз: в Германии, в Венгрии, в Польше, на других лондонских концертах — спотыкливый балет клубного ухаживания. Ритуал разыгрывался в полутьме, в чреватом клаустрофобией подземелье, в ядовитых парах сигарет, спиртного и пота. Почему здесь, а не где-нибудь на открытом месте, на воздухе? Потому что здесь все общение сводилось к выкрикам прямо в ухо, к коротким и хриплым фразам. И стало быть, никаких нюансов; все ожидания, что потоньше, отпущены по амнистии и борешься ты скорее за то, чтобы тебя услышали, чем за то, чтобы поняли.

— Польша! — орала она ему в ухо, позволив носу его, такому же, как у «конкорда», совершить недолгий полет над поблескивающей расщелинкой ее груди.

— Голландия! — подтверждал он, кивая, как семафор.

— Польша! — снова орала она.

— Усек! Усек!

Имя у него было такое, что через неделю Кася его уже и не вспомнила бы, а жил он в отеле под названием «Дельта». Катажина полагала, что в английских отелях селятся только богачи да туристы, однако, добравшись со своим мужчиной до «Дельты», поняла: в них находится место и бедным. Собственно, места тут было немного: мужчина ее жил с еще пятью другими в кроличьей клетке на шестом этаже — на чердаке, который использовался не для хранения неразбитых раковин, туалетных бачков и прочих сомнительной пригодности протезов, а оказавшихся в излишке людей.

— Кася, это Даги и Тим.

— Пол в твоем распоряжении, беби! — стриженный «ёжиком» белый мужчина и пышноволосый черный приветственно подняли банки с пивом.

И вправду, усесться здесь можно было лишь на пол, поскольку большую часть комнаты занимали двухъярусные нары — три приземистых стеллажа из старого дерева с матрацами, похожими на чудовищные продолговатые «Биг-Маки». То, что оставалось свободным, почти целиком занимал комод, из ящиков которого истекали, точно струйки слюны, носки и рукава рубашек; поверх комода стоял маленький CD-плеер, с дребезгом изрыгавший звуки Manic Street Preachers и Nirvana. Даги и Тим сидели, сгорбясь, посреди груды пивных банок и сигаретных окурков, глаза их, смотревшие из-под потных бровей, казались плексигласовыми. Мужчина Каси пустился в объяснения — оказывается Пит, занимавший койку у самого умывальника, куда-то запропастился, а куда — неизвестно; Даги объяснил это гораздо более сжато: «Псих он загребанный!». Еще двое отправились за пивом, и им же, мудакам, будет лучше, если они не вылакают его на обратном пути.

Катажина решила, что ночевать здесь сегодня она все же не будет, и легонько подпихнула своего мужчину локтем в пузо, давая понять, что он может расслабиться, присесть и открыть для нее банку пива. Насчет безопасности своей она особо не волновалась: импотенцией тут смердело почище, чем спиртным, дымищем и нестираными майками.

— Откуда ты, Тим? — поинтересовалась она, втискивая спину в развилку костлявых ног своего мужчины.

— Папуа — Новая Гвинея, — усмехнулся чернокожий. — А ты?

— Из Польши, — ответила она и, увидев на его лице недоумение, добавила: — «Солидарность» — слышал?

— Ты говоришь по-польски?

— Да. Конечно.