Внедрение - Андрей Константинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Спасибо…
– Было б за что… Звони, если что…
Якушев прошерстил все распечатки Зоиного телефона за месяц и установил любопытный факт: первые соединения номеров Николенко и Штукина были зафиксированы ровно в тот день, когда состоялось тяжелое объяснение между Зоей и Егором в садике Академии художеств. А потом соединения пошли каждый день… Почему так? Что это? Внезапное возобновление старого знакомства или что-то другое? Якушев ощутил прилив ревности. Этот Штукин сразу ему показался каким-то… немного странным. Егор вспомнил слова своего начальника: «Если увидишь бандитов – кричи». Оперу стало казаться, будто он увидел – какую-то неясную тень, но кричать при этом не собирался, понимал, что поднимать волну, как минимум, рано… Егор встал и подошел к окну.
И в этот момент в его кабинет без стука зашел Штукин – он, естественно, не забыл номер кода замка на дверях родного отдела уголовного розыска.
– Здорово… – обомлел Якушев.
– Здоровей видал, – хмуро бросил ему в ответ Штукин и по-свойски уселся на свое место. Вернее – на бывшее свое место. Валера развалился на стуле, достал сигарету и спросил – вроде бы с ленцой, но в которой угадывалось какое-то напряжение: – Николенко ты занимаешься или пусть жирафы думают?
Под жирафами, которым видней[36], Штукин имел в виду сотрудников Главка.
Егор, стоя перед собственным столом и оттого чувствуя себя немного по-дурацки, внимательно посмотрел на Штукина:
– А ты можешь что-то пояснить?
Бывший опер пожал плечами:
– Что-то могу… Но это «что-то» тебе ничего не даст. Я зашел больше по инерции… ну, и повод был: о Николенко услышал… Земля-то моя была.
– Так сказать-то ты что хочешь? – Якушев начал немного нервничать, его раздражала самоуверенно-нагловатая манера Штукина, но это раздражение не хотелось показывать.
Валерий, однако, все-таки почувствовал что-то, он свел брови к переносице и неохотно начал было рассказывать:
– Я с ней общался в этот день… В смысле – в тот день, когда она в последний раз на связь выходила…
Взгляд Штукина упал на листы распечаток Зоиного телефона, испещренные пометками и подчеркиваниями.
– Я слушаю! – совсем уже резко сказал Егор и, спохватившись, перевернул под носом у бывшего опера листы чистой стороной вверх.
Конечно же, Валерия не могли не задеть этот жест вкупе с тоном:
– Слышь, это я слушаю!! Ты что, черта[37] к себе вызвал, что ли?
Егор засопел, но ничего не ответил, и тогда Штукин уже сорвался окончательно, дав волю выплеснувшейся злости:
– Я пришел поговорить и помочь чем могу! А ты… Ты кого из себя нарисовал?! Невзъебенно уполномоченный, что ли? Да ты мне в хуй не тарахтел со своим «слушаю»!! Да, я беседовал с Николенко утром – кратко и по служебной теме, которая не твоего ума касается! Добьешься, чтобы тебе быстро сделали распечатки ее мобильника, – увидишь мои звонки! Захочешь по этому поводу поговорить со мной – возьмешь у прокурорского следака отдельное поручение, а я, если хорошее настроение будет, – своего адвоката! Тебя учить надо!!
Валера вскочил со стула, и теперь через обшарпанный стол испепеляли друг друга взглядами два его владельца – бывший и нынешний. Егор открыл было рот, чтобы ответить, но тут в дверь кабинета ударило что-то тяжелое. Они оба одновременно метнулись к двери, Якушев успел раньше и распахнул ее. На пороге валялась кроссовка. Егор повел глазами и увидел в коридоре на скамье парня, прикованного за руку наручниками к трубе батареи отопления. Одна нога у парня была разутой.
– Ты чего?! – спросил Егор, поняв, что парень запустил в его дверь своим башмаком.
– Ничего! – с вызовом откликнулся задержанный. – Граждане начальники, мать вашу! Вы долго этот беспредел продолжать будете?! Между собой собачитесь – аж в коридоре слышно, кто какой бабе звонил! А я четвертый час непонятно почему прикованный кукую, сейчас обосрусь уже – никто почему-то мою личность установить не может! Почто лютуете-то?!
– Ты че, – вскипел Якушев. – В рыло захотел?!
Егор вообще не знал, кто этот человек, но его выходка попала, что называется, в настроение. Штукин едва успел перехватить руку опера:
– Э!! А ты чего на нем срываешься?! Давай уж сразу на мне! Ты чего, действительно, творишь? Ни хера просто так человека часами прикованным держать?
– А я здесь при чем?! – окрысился Якушев. – Я его, что ли, приковывал?! Я не знаю, чей он!
Егор вырвал руку и отпихнул Штукина. Тот отвечать не стал, лишь дернул брезгливо губой, а потом заорал на весь отдел:
– Эй, станичники! Кто страдальца в железы заковал? Чье тулово на лавке?!
На вопль из своего кабинета выглянул Уринсон. Боря жевал батон и поэтому вид имел сосредоточенный:
– Чего орать-то? Этого хмыря Володька приволок, они на улице посрались, а у красавца с собой документов не оказалось… Вовка и пристегнул его – на предмет установления личности и вообще… Чтоб меньше выражался в общественных местах…
– Понятно. Педагогическая поэма.
– Ну… типа того, ничего – часок посидеть, подумать – никому еще не вредило.
– Да какой часок! – заорал, подскочив на скамье, задержанный. – Я тут уж четыре часа загораю!!
– А где Вовка? – спросил у Уринсона Штукин.
– А они махнули на Средний – там, на углу 15-й[38], кажись, разбой с убоем…
Валера покачал головой:
– Кажись… Вы, пацаны, кажись, немного охуели в атаке. Боря, дай ключ!
Уринсон пожал плечами и молча дал ключ от наручников. Штукин, зло сопя, начал отстегивать задержанного. В этот момент Якушев не выдержал и спросил:
– Так зачем ты ей все-таки звонил?
Валера выпрямился, отдал наручники и ключ Уринсону и внятно, как для дебильного, отчеканил:
– Зачем я ей звонил – это мое личное дело! Понял?
Задержанный посмотрел на них и зло дернул губой, но Егору показалось, что он усмехнулся. Якушев схватил парня за воротник и потащил к выходу.
– Э-э-э! – заорал тот. – Погодь, тапку отдайте!
Егор вышвырнул человека за порог, сходил за кроссовкой и тоже выкинул ее за дверь. Потом молча обошел Штукина, как неодушевленный предмет, и проследовал в свой кабинет. Через несколько секунд входная дверь в отдел хлопнула еще раз, и Якушев понял, что Валерий ушел…
…Егор был очень зол на себя. Все было сделано неправильно. Либо он, Якушев, не нашел общий язык с нормальным человеком, который действительно заходил помочь, либо не задал грамотные вопросы человеку ненормальному – не дал возможности соврать, чтобы потом поймать на этом вранье…
Со злости Егор даже сломал карандаш. Он не мог понять: хороший Штукин или плохой. Слишком неожиданным был визит бывшего опера и слишком быстро их беседа вошла в непредсказуемое русло. Якушев попытался было вернуться к распечаткам, но не смог – мешали неперегоревшие эмоции. Тогда Егор плюнул и пошел к Борьке Уринсону пить кофе, чтобы за беседой о том о сем поспрашивать еще невзначай и о Штукине. Боря охотно согласился потрендеть с Якушевым, поскольку уже и сам малость заработался. Про Штукина Уринсон рассказывал спокойно и больше хорошо, но вот когда дошел до обстоятельств увольнения из органов – тут и ждал Егора сюрприз. Оказалось, что Валера и был тем самым опером, которого чуть не убили в лифте вместе с Денисом Волковым. И из ментовки его вытурили за «сомнительные связи». Уринсон сказал, что Валера от этого мало что потерял, а может быть, даже, наоборот, выиграл, поскольку «люди Юнкерса его не бросили, пригрели и нормально трудоустроили». Вообще, оказалось, что Егор – последний, кто этого не знал.
Потрясенный Якушев позвонил поздно вечером Денису и осторожно поинтересовался его мнением о Штукине. Волков, обычно очень сдержанный в оценке людей, отозвался о Валерии очень хорошо и, в свою очередь, поинтересовался – в чем причина интереса Егора. Якушев объяснил, что работает на месте Штукина. Денис удивился тому, насколько тесен мир, и сказал, что Валерий – «парень крепкий и перспективный». Егор на это ничего не ответил и перевел разговор на другую тему.
Попрощавшись с Волковым, Якушев позвонил Зоиному мужу и долго уточнял у него, какие номера телефонов из распечаток ему знакомы.
Потом Егор еще полночи сидел над распечатками, смотрел в бумаги, но все время видел перед собой лицо Зои.
Заснуть опер сумел лишь под утро.
А на следующий день его ждал еще один сюрприз. Ближе к полудню ему в кабинет перезвонил сотрудник Василеостровской прокуратуры и сообщил, что в рабочем столе и сейфе Зои Николаевны ничего интересного не обнаружено: взятые на проверку дела, цена которым три копейки, жалобы на оперов, пара писем от сумасшедших и один анонимный опус.
– О чем? – вяло поинтересовался Якушев.
– О том, как Штукин из вашего отдела присвоил себе шедевры искусства мирового значения. Белиберда, в общем, – ответил собеседник на другом конце провода.
Егор чуть не подскочил на месте, но, памятуя о недавнем дурацком и непрофессиональном разговоре со Штукиным, смог взять себя в руки и спросить спокойно, а отчасти даже и равнодушно:
