Дети нашей улицы - Нагиб Махфуз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вот не повезло тебе, Даабас! На роду, видно, тебе написано нищенствовать! Вопреки воле владельца имения!
Потеря мгновенно прочистила мозги от дурмана, и Даабас злобно пробурчал:
— Богатство так просто не уходит!
Атрис затянулся, проверяя, достаточно ли воды в кальяне.
— Но ты его уже потерял, брат, — сказал он.
Каабальха начал заботливо собирать деньги и уже занес руку, чтобы спрятать выигрыш за пазуху, как вдруг Даабас схватил его за руку и жестом показал, чтобы он вернул деньги. Каабальха нахмурился:
— Это уже не твое, у тебя нет права!
— Отдавай, навозный жук! — завопил Даабас.
Встревоженный Атрис посмотрел на обоих:
— Не ссориться в моем доме!
— Ты меня не обворуешь! — кричал Даабас, не выпуская руку Каабальхи.
— Отпусти! Я ничего не воровал у тебя!
— Скажешь, заработал на торговле?
— Зачем тогда сел играть?
Даабас врезал ему по лицу.
— Верни мои деньги! Не то кости тебе переломаю!
Вдруг Каабальха вырвал руку. Даабас, потеряв остатки разума, ткнул ему указательным пальцем в правый глаз.
Каабальха взвыл, вскочил на ноги и, рассыпав купюры на колени Даабасу, зажал глаз. Извиваясь от боли, он упал на землю, стал корчиться и стонать. Вокруг собрались люди, Даабас же подобрал деньги и сунул их себе в карман.
— Ты выколол ему глаз! — закричал перепуганный Атрис.
Даабас ужаснулся содеянному, потом резко встал и вышел.
Габаль стоял во дворе дома в окружении мужчин своего рода. Глаза его горели негодованием. Каабальха сидел рядом на корточках с повязкой на правом глазу. Даабас склонился перед Габалем, смиренно принимая его гнев, не произнося ни слова. Хамдан, желая успокоить разъяренного Габаля, учтиво сказал:
— Даабас вернет все деньги Каабальхе.
— Пусть сначала вернет ему глаз! — крикнул Габаль.
Каабальха расплакался.
— Если б можно было вернуть ему зрение! — со вздохом сказал Радван.
С лицом, почерневшим как небеса перед грозой, Габаль произнес:
— Но можно взять око за око!
Даабас со страхом посмотрел в лицо Габалю, протянул деньги Хамдану и сказал:
— Злоба лишила меня рассудка. Я не хотел его калечить!
Габаль долго с ненавистью смотрел на Даабаса, затем устрашающе произнес:
— Око за око! Зачинщик сам виноват.
Люди растерянно переглянулись. Таким грозным Габаля они еще не видели. Подобной ярости он не испытывал ни в тот день, когда покидал родной дом, ни тогда, когда убил Кодру. Он был действительно страшен в гневе. И если вспыхнет, гнев его уже ничем нельзя было погасить. Хамдан хотел было что-то сказать, но Габаль опередил его:
— Владелец имения облагодетельствовал вас не для того, чтобы вы калечили друг друга. Либо будет порядок, либо перебьем себя сами. Поэтому я требую, чтобы виновнику выкололи глаз.
Даабаса охватила паника.
— Никому не дам до меня дотронуться! Всех убью! — завопил он.
Габаль набросился на него как разъяренный бык и ударил кулаком в лицо. Тот упал без движения на землю. Габаль поднял потерявшего сознание Даабаса, завел ему руки за спину, повернул лицом к Каабальхе и приказал:
— Вставай! Накажи его!
Каабальха поднялся, но застыл в нерешительности. В этот момент в доме Даабаса раздался визг. Габаль строго посмотрел на Каабальху и крикнул ему:
— Давай, не то закопаю здесь самого!
Каабальха подошел ближе и при всех ткнул пальцем Даабасу в глаз так, что вышиб его. В доме Даабаса завопили еще истошнее. Некоторые из его друзей, такие как Атрис и Али Фаванис, заплакали.
— Трусы и злодеи! — кричал на них Габаль. — Вы ненавидели надсмотрщиков за то, что они сильнее вас. Но как только сами обрели силу, стали унижать и избивать ближних! В душе у вас — дьявол, вы забыли о милосердии. Поэтому либо будет порядок, либо сгинем все.
Оставив Даабаса на попечение друзей, Габаль ушел. Это событие произвело впечатление на многих. И какое! Если раньше Габаль был для них любимым вождем и его считали главой, не желающим называться надсмотрщиком, то теперь люди стали его бояться. Они шепотом рассказывали о его жестокости и беспощадности. Однако находились и те, кто отвечал им, напоминая об оборотной стороне его суровости — жалости к жертвам и искреннем желании установить порядок и справедливость в семействе Хамдан, сохранив между членами рода братские отношения. Каждый день они получали подтверждение этому желанию в его словах и поступках, пока противники не приняли эти идеи, боявшиеся — не поверили в них, и пока не удалось склонить сомневавшихся. Закон соблюдали все. Это было честное и мирное время. Габаль оставался для всех гарантом справедливости и порядка, пока не покинул этот мир, так и не отступив от своих убеждений.
* * *Такова история Габаля.
Он был первым на нашей улице, кто восстал против насилия. Первым, кто удостоился разговора с владельцем имения после того, как тот отошел от дел. Обладая такой силой власти, с которой трудно было поспорить, он боролся с надсмотрщиками, преступниками и разбогатевшими на мошенничестве и торговле наркотиками. Для своего рода он оставался символом доброй силы и порядка. Да, он оказался равнодушен к остальным жителям улицы и, вероятно даже, как все представители его рода, смотрел на них свысока. Но он никого не обижал и ни к кому не относился плохо. Для всех он был образцом, достойным подражания.
И если бы не бич нашей улицы — забывчивость, то его примеру следовали бы до сих пор.
Но забывчивость — вот в чем несчастье нашей улицы…
РИФАА
44
До рассвета был еще далеко. Вся улица спала крепким сном, в том числе надсмотрщики, собаки и кошки. Стояла такая непроглядная темень, что казалось, будто она никогда не рассеется. И в этой абсолютной тишине едва слышно скрипнула дверь дома ан-Наср в квартале Габаля. Из него просочились две тени и с опаской направились в сторону Большого Дома. Миновав его стену, силуэты свернули к пустыне. Они старались идти бесшумно и время от времени оборачивались, чтобы удостовериться — погони нет. Ведомые светом падающих звезд, они достигли скалы Хинд — черной, как сгусток небытия. Это были мужчина среднего возраста и молодая женщина на сносях, каждый с набитым узлом. У скалы женщина вздохнула и сказала, изнемогая:
— Я устала, Шафеи.
Мужчина остановился и недовольно проговорил:
— Отдыхай, но не слишком долго!
Женщина поставила свой мешок на землю и уселась на него поудобнее, широко расставив ноги. Мужчина подождал еще минуту, оглядываясь, и тоже сел на узел. Их обдувал ветерок, обещающий быстрый с влажным дыханием рассвет. Однако женщина была обеспокоена другим.
— Где же я буду рожать? — спросила она.
— Да в любом месте, Абда, куда лучше, чем на нашей улице, — ответил раздраженно ей Шафеи.
Он поднял глаза на бескрайнюю гору, тянущуюся с севера на юг.
— Мы отправимся на рынок аль-Мукаттам, как Габаль в дни испытаний. Я открою мастерскую и буду работать, как работал в квартале. У меня золотые руки и есть деньги, чтобы начать дело.
Женщина стянула черный платок с головы и плеч и печально заключила:
— Будем жить на чужбине, как сироты. А ведь мы из рода Габаль, хозяев нашей улицы!
Мужчина сплюнул от злости и сказал недовольно:
— Хозяева улицы! Мы обиженные рабы, Абда. Славные времена Габаля кончились. Сейчас всем заправляет проклятый Занфаль, наш надсмотрщик. Он грабит заработанное нами и убивает тех, кто возмущается.
Абда не стала с ним спорить, чтобы не вспоминать горестные дни и ночи, наполненные печалью. Выйдя за пределы квартала, она оставила в памяти только хорошее, и поэтому сердце ее ныло.
— Несмотря на все напасти, — сокрушалась она, — такого квартала, как наш, нет нигде. Где найдешь такой Большой Дом, как у нашего деда? Где еще есть такие соседи? Где еще услышишь рассказы об Адхаме, Габале и скале Хинд? Да будут прокляты эти несчастья!
— А как насчет того, что без всякой причины тебя бьют дубинкой? — с горечью отозвался мужчина.
Он вспомнил ненавистного Занфаля, как тот взял его за шиворот и тряхнул так, что чуть не переломал ребра, а потом у всех на глазах толкнул в грязь. И лишь за то, что у Шафеи язык повернулся заговорить об имении. Он топнул ногой и продолжил:
— Этот злодей похитил ребенка у Сидхума, торговца бараньими головами, и больше никто его не видел. Он дитя новорожденное не пощадил. И ты еще спрашиваешь, где тебе рожать? Родишь среди людей, которые не убивают младенцев.
Абда вздохнула и сказала тихо, чтобы смягчить смысл своих слов:
— Довольствовался бы ты тем, чем довольствуются остальные!
Мужчина нахмурился. Раздражение на его лице скрывала темнота.
— А в чем моя вина, Абда? Я спрашивал: где же времена Габаля, где справедливая сила? Что заставило род Габаля вновь страдать от унижений? А Занфаль разнес мою мастерскую, набросился на меня и убил бы, если не соседи. Останемся здесь, пока не родишь, — иначе ждет его такая же судьба, как ребенка Сидхума.