Кола - Борис Поляков

– В Девкиной заводи? – оживился отец.

– В ней.

– Это киты за мойвой туда повадились. – И повторил: – Тридцать китов. Граф Воронцов, как по Северу путешествие делал, тоже хотел китами заняться. Купил судно, команду нанял и послал на китовый промысел.

Только опыта в этом деле у них не было, а ни один иностранный мастер служить не пошел на судно. Из одиннадцати раненых китов ни одного достать так и не сумели. А до него граф Румянцев попытку делал китов бить. Корабль только из Кольской губы вышел – его англичане взяли. Команду на берег высадили, такелаж к себе погрузили, а корабль сожгли... Так вот у нас промыслы по китам кончались. Это у знатных. Им хлопоты ничего не стоили. А без чинов люди за это и осмеянию и издевательствам подвергались.

Отец куда-то настойчиво клонит разговор. Вот и сейчас – про что он?

— Какие хлопоты?

— Году в сорок шестом, ты уже большенький был, если имел интерес, так и должен помнить: был в Архангельске генерал-губернатор с французской фамилией, де Траверсе. Маркиз, между прочим. Так вот, собрались архангельские, вятские и вологодские купцы и подали ему проект о компании. Хотели они без иностранцев и всяких льгот от казны заняться ловом рыбы и зверя на Печенге.

Все у них наготове было: деньги, устав компании. А маркиз написал на проекте: «Там могут жить два петуха да три курицы». На том компания и скончалася, не родившись.

Кир молчал. О том, что нужен будет устав артели и его утверждение – а с этим хлопоты многие, – он ладом не успел подумать.

Взгляд отца чуть потеплел от улыбки.

– Знаешь, как величали у нас де Траверсе? «Где трава не растет». – И засмеялся тихо, внутренним смехом, будто один видел и знал настоящую цену архангельскому маркизу.

– В столицу дорога никому не заказана, – сказал Кир, – а в ней кое-что можно решить. Говорил я с купцами. Так что хоть губернатор и величина, а...

– Это было уже, – вздохнул отец.

– Что было?

– Находились люди, имели такие замыслы.

– И что?

Отец помолчал.

– Там же, в Архангельске, купец Попов был. Богатый и оборотистый. Двадцать кораблей имел. Хотел собрать он товарищество «Лукоморье» – для ловли сельди на Мурмане. Губернатор проект ему не утвердил, так он в столицу поехал. Характером-то горяч да напорист был, всегда хотел своего добиться. И, надо сказать, получалось. Удачлив был. А в этот раз не пофартило. Кто-то донес маркизу, и тот написал в столицу, чтоб бумаги на рассмотрение ему, в Архангельск, вернули. Попов из столицы лишь воротился, а к нему уже иностранец пожаловал: спор по торговому делу. И коса на камень нашла: кто кого. Попову-то все давали совет: брось, мол, ты, отступись. А он свое: нет, дескать, моя правда, не отступлю – и баста. И что, думаешь? Иностранец – в суд. Таскал несколько лет по судам Попова, пока тот до нитки не разорился. Так-от вот... А иностранец тот при поддержке генерал-губернатора получил после этого исключительную привилегию: рубить на Пинеге шестьсот тысяч дерев ежегодно – не только беспошлинно, а еще и с выдачей ему казенных сумм на вспоможение.

– Гом? – спросил Кир.

Отец согласно кивнул.

– Я про этого англичанина слышал, – сказал Кир. – Гом теперь потеснил русских купцов и на Северной Двине, и на Онеге. Строит корабли из казенного леса, лесом грузит и отправляет в Англию.

— Вот так. А Попов слепым в нищете помер. Последние дни свои, сказывают, на паперти подаяния просил.

Так вот куда гнет отец: с сильным не борись, с богатым не судись. Чтоб уразумел Кир прочно: артель на гибель обречена заранее. Голову расшиби в старании, а удачи не будет. Тверд, однако, отец в намерениях.

– Ох и хитрый ты, – усмехнулся Кир, – все рассказы твои печально кончаются. Зря, однако, стараешься. Я все одно свое бить и бить буду. И когда-нибудь ты поймешь: не прав был, что встал поперек мне. – И не удержался, добавил горько: – Даже со шхуны и то убрал.

Взгляд отца стал на миг сухим, жестким:

– Убрал с умыслом. Поглядеть хотелось: не рано ли о наследстве заговорил?

– И что, увидел?

– Увидел. Для серьезного разговора о нем тебе еще лет пяток плавать надо бы. Ты ведь в мыслях только споткнулся. И уже – надлом, к водочке потянулся. А как бы настоящая беда? Где бы взял силы тогда выстоять? Или как благородные – руки бы на себя наложил с горя? А надо жить.

Воинственный пыл с Кира как рукой сняло.

– Ты верно тут понял: не зря я разговор вел. Напомнить хотел: прежде чем браться за что-то, надо знать, как оно исстари было. Ты артелью-то иностранцам рогатку думаешь ладить. А тут не один уже шею сломал. Не прощают они такого.

Кир поднял на миг глаза:

– Понимаю.

– Понимаешь, да мало, – вздохнул отец. – Тут, Кирушка, ум нужен зрелый, не одним желанием сильный. Чтобы свое-то добыть, надо и отступить суметь, и выждать, и обиду стерпеть. Надо не просто голову, а еще иметь годы опыта, да учиться у иностранцев рублем играть. Рубль, он силу любую ломит.

— Выходит, по-твоему, – никто обуздать их не может. Молодым бороться рано – опыту мало. Старым поздно уже – сила истрачена.

Отец долго смотрел на Кира, как бы изучал его.

— Не говорил я так. Но если всерьез за твои замыслы браться, так, может, и жизни не хватит, чтоб до конца-то. А ты враз норовишь. Получается: дугу из оглобли гнешь.

– Что же ты посоветуешь?

— Для начала – свое судно новое строить.

— А потом?

– Путь-дорогу в столицу ладом познать. Показать людям: выгодное, мол, дело-то!

– И все?

– Нет. Вот когда не один раз и другие с тобой удачно сходят да капиталец кое-какой заимеют, тогда с ними можно и об артели, и о той земле думать, не раньше. Да не как вернуть ее, а о концессии, может.

Кир сидел поникший. Все соображения его об артели, земле, предстоящих делах, видевшиеся раньше отчетливо, до осязаемости, теперь теряли свои очертания.

Как-то, Кир был еще мальцом, шли они по заливу на шняке. Туман такой навалился – всплеска весел не слышно. Пошли к берегу переждать. Отец внушал гребцам: «Осторожно греби, берег крутой и каменистый тут. Как бы, часом, не напороться на что-нибудь». А сам все в туман всматривался.

Кир первым тогда увидел: прямо по ходу торчал, угрожая шняке, поросший травою камень. Хотел крикнуть, чтобы отец положил руля на борт, – и не успел: камень вдруг покачнулся, теряя размеры, пошел навстречу – и у самого носа шняки оказался пучком травы. От неожиданности Кир вздрогнул, протер глаза. Отец с кормы рассмеялся: «Что, дьявол глаза водит?» А потом дома долго рассказывал: бывают такие случаи в море. Сам как-то за землю осколок от черпака принял.

Да, отец за жизнь повидал всякого. Сейчас смотрит в окно. О чем он думает? Об иностранцах и торговых домах? О прожитой жизни? Обо мне? Чисто выбритое лицо, стриженные в скобку редкие волосы. Аккуратный и старый. Что-то былое, из детства, вдруг протянулось к Киру. Захотелось сказать такое, чтоб забылась тяжелая их размолвка, будто ее и не было. И, помедля чуть, положил отцу на запястье руку, стараясь глянуть в глаза, спросил тихо:

– Может, печь затопить? К обеду время.

Рука у отца тоже старая. Кожа на ней иссохшая.

– Затопи.

Голос в забытьи тихий. Ни движением, ни взглядом от мыслей не оторвался, но Кир понял: отец примирения не оттолкнул.

Кир достал из-за печки сухое полено, нащепал от него лучины. Эх ты, видение, видение. Таким близким казалось все. А теперь? Куда же все переносится? Может, Кир станет таким, как отец, или еще старее? А может, и правда жизни не хватит, чтоб до конца-то. А надо жить. Вправду ведь, надо жить.

Он разжег в печи огонь, наложил поленьев посуше и потоньше, смотрел, как они разгораются. Значит, надолго. Надолго.

– Уснул?

– Что? – очнулся Кир.

Отец у стола резал хлеб, прижимал его к груди.

– Уснул, говорю? Ставь чугунок, хорошо горит.

Это был уже мир. И, словно ища подтверждения этому, не ошибся ли, Кир сказал:

– Ты никогда не рассказывал мне про ту землю.

Хлебные ломти из-под ножа шли ровные, долгие. Кир ждал.

– Расскажу, – промолвил отец.

Да, это был мир, за которым далеко где-то чуть угадывались Кировы чаяния. Захотелось говорить и говорить с отцом, все равно про что, лишь бы не терялось это возникшее вдруг ощущение: все еще может устроиться.

– Пусть тогда на шхуне Митрич будет за старшего, – попросил он и услышал, как изменился собственный голос: будто заглаживал перед отцом прежнюю резкость и супереченье.

– Пусть, – отозвался отец.

В чугунке скоро поспели щи. Наливая их в миску, Кир спросил:

– Мне в Кемь-то когда идти?

Отец достал из шкафа стакан для себя, налил в оба водки до половины. Сели за стол.

– А нынче и собирайся, – сказал отец. – Если браться всерьез надумал, то начинать пораньше надо. Загодя все готовить к постройке нового судна.

Над столом чуть звякнули протянутые стаканы.