Всадник - Анна Одина

– Что, интересные пейзажи открылись тебе в моем прошлом? – спросил он глухо. – Не знал, что ты обладаешь такой силой, но теперь – и будь я проклят, если позволю кому-нибудь хоть раз применить ее. Не зря у вас, хрустальных эфестов, две жизни – слишком уж вы самоуверенные создания. Возможно, царя лишить жизни сложнее, чем какую-нибудь эфестскую домохозяйку, но, может быть, заняться этим, Раки?

Он склонился еще ниже над эфестом.

– Может быть, мне заняться этим? – повторил он. – А потом можно убить весь твой народ.

Тогда сраженный царь увидел, что внутри лица Делламорте находится серебряная маска бесконечной войны и перед ней горит свеча.

– Чего ты хочешь? – просипел царь.

– Уходи, – сказал магистр тяжело. – Уходи. Забирай своих людей, хрусталь, арфы и кружево, ваше волшебное пиво – всю эту пасторальную чушь. Эгнан исчезнет, как и остальные города, а если вы останетесь здесь, погибнете.

– Куда же мы можем уйти? – спросил Раки слабо.

– На запад, – велел Делламорте.

– Но там ничего нет, – возразил Раки. – Еще во времена Орранта эфесты снаряжали туда походы. Эти земли пусты, безжизненны. Там нет даже зверей.

– Вот и плывите на лодках, как тогда. Что же до зверей – разведете новых, – отвечал всадник.

Тогда Раки повиновался. Непобедимый Эгнан стал единственным городом, жители которого ушли по своей воле.

8. Эгнан – Рэтлскар транзит: Una gran’festa

Ни одну вещь нельзя ни создать, ни разрушить так, чтобы не осталось каких-то крошек, заусенцев и лишних деталей. Ты наступаешь мстительной ногой на кусок песчаника, виновного лишь в том, что это хрупкий и недолговечный материал, взявшийся сохранить для бесконечного будущего память о бесконечном прошлом, а он, погибнув как целый, солидный кусок, рассыпается песчинками – не имеющими смысла, лишенными связи друг с другом и оставляющими лишь впечатление неаккуратности. Вот и магистр искусств, успешно снесший на материке почти все гнезда сознательной жизни – загадочную страну кочевников Медзунами[76], величественный слепой Тирд, коварную Камаргскую империю и суровую цивилизацию эфестов, мог бы по пальцам одной руки пересчитать то, что осталось после учиненной им «зачистки территории». Делламорте был человеком методическим: масштабные деструктивные мероприятия, проведенные им в Уре, казалось бы, выглядели достаточными для любого. Однако чего-то не хватало ему – присутствие некоторых душ как будто кричало ему вослед, окропляло небеса кровавой росой и не позволяло умыть руки окончательно.

В первую очередь нужно было разобраться с жеребцом, к которому магистр спустился с главной вершины Эгнана спустя день, великодушно выделенный на эвакуацию столицы эфестов. Точно неизвестно, как именно всадник разделался с городом, но говорят, что, спустясь в Тирд и пройдя заброшенными частями Дагари, он еще до визита к царю Раки II с помощью того самого пожирателя камней, что был вставлен в рукоять его меча отравил хрустальные жилы, которыми пронизана гористая земля эфестов. Что-то охнуло в глубине земли, что-то загрохотало со стоном, а затем Эгнан с душераздирающим хрустом просел: длинные дома, ристалища и общественные столовые переломились пополам, как сухие сучья, Трон же вообще ушел в тьму земли, как будто и не было его никогда; и никаких полых и тем более хрустальных холмов в верховьях Мирны более не осталось – только много красивых осколков и глыб. Сама же река попыталась было выйти из берегов, но, как любая эффективная вода, обнаружила в земле массу лакун и устремилась туда, устроив на поверхности несколько веселых водоворотов, в которых и погибли те эфесты, которые не поверили мрачному обещанию Врага и не ушли из города. Делламорте же, только что не отряхнув руки в манере, свойственной людям, успешно покончившим с тяжелой и неприятной работой, насвистывая что-то легкомысленное, вернулся к жеребцу.

– Fin ch’han dal vino, calda la testa, una gran festa fa preparar[77], – заявил ему Делламорте, и жеребец в ответ согласно закивал, тихо и музыкально заржав. Магистр рассмеялся: – Из тебя получился бы неплохой Лепорелло, – продолжил он оперную метафору, до конца внятную, похоже, ему одному. – Да что там – уже получился, правда?

Жеребец не мог отвечать, но казалось, что он нервничал: всегда понимая, чего хотел от него хозяин, он отнюдь не всегда понимал хозяина (сложно винить в этом лошадь, какой бы умной она ни была.) Всадник поднялся в седло и, следуя против течения равнодушной реки, так и не заметившей, что на ее берегах более не живут обожествлявшие ее некогда существа, довольно скоро повторил часть пути, который проплыла экспедиция Орранта, и достиг истока Мирны. На приличном расстоянии от берега, покачиваясь на теплых синих волнах, располагался корабль, который мы мельком увидели в узкой гавани Ламарры (прежде чем гавань со скрежетом, подобным зубовному, сомкнула берега и раздавила самое себя, чтобы погибнуть подо льдом, корабль покинул ее навсегда). Немного посмотрев на изящное парусное судно, каких не знали здешние берега, магистр спешился и закинул поводья на спину жеребцу.

– Бедный Джонар тогда спросил меня, как назвать корабль, помнишь? – Жеребец в ответ гордо стукнул копытом о прибрежную гальку. – И ты был настолько полон сил в те времена и так рвался вперед, что взошел на палубу и точно так же, как сейчас, принялся бить в нее копытом.

Жеребец радостно взметнулся на дыбы, сотрясая передними ногами морозный воздух и оглашая окрестность победным ржанием. Делламорте же, которому в покое и отсутствии непосредственных угроз были свойственны резкие перепады настроения, слегка помрачнел. И куда только подевался шампанский Моцарт? То ли он что-то вспомнил, то ли не мог разделить откровенную радость коня при виде этого корабля. Но вспомнив это «что-то», он немедленно взял себя в руки.

– Так вот, ты помнишь, что корабль был назван в честь тебя и именно поэтому нашел землю, – продолжил магистр, окончательно перестав соотноситься с реакциями жеребца. – Теперь «Скиф» довезет тебя туда. Тебе придется подождать… недолго. У меня остались дела, и мы друг для друга теперь опасны.

Жеребец успокоился и стоял теперь опечаленный и неподвижный. Он знал, что возражать бессмысленно, и ронять свое достоинство не собирался – недаром его именем назвали самый известный корабль в истории! Магистр же, двухсекундным молчанием выразив уважение к моменту расставания, сделал неуловимое движение рукой, и вот корабль двинулся к берегу, а жеребец – к кораблю.

– Ну, дорогой доктор, – сказал Делламорте вполголоса, – теперь вам придется доделывать дела пешим созидательским порядком. Это несложно, но утомительно.

С этими словами Магистр неискренне вздохнул, повернулся спиной к океану и еще раз – как он надеялся, последний – вернулся на материк.

IV. Время не любит нас и ни о чем не спрашивает

1. У разбитого Эгнана

По одному ему внятной причине Делламорте оставил бродить по Уру все население Эгнана, после того как в самом прямом смысле обездолил его. Объяснения этому не было, и на что магистр при этом рассчитывал – непонятно: что сбросившие морок дети эфестов забудут унижение или что унижение забудет наполовину убитый Раки II, опозоренный не столько в глазах подданных, сколько в своих собственных?

А дальше происходило вот что: когда оглушенное войско Детей отошло от наваждения и подсчитало потери, выяснилось, что погиб лишь предводитель отряда Гжп: вернувшиеся на место несостоявшейся битвы Дети обнаружили его посиневший труп, украшенный двумя дырочками на горле. Рядом жалкой веревкой валялся мертвый аспид, оказавшийся безобидным серым полозом, только другого цвета – того, что принес на материк Всадник. Остальные воины, оставшиеся лежать на льду озера, были в глубоком кататоническом ступоре, но сердца их бились.

Принявший на себя командование Сард приказал разобраться в причине гибели предводителя. Сняв с погибшего панцирь, Дети обнаружили, что грудная клетка предводителя вздулась – видимо, оба его сердца разорвались от ужаса. Тогда, прежде чем погрести его, отряд окружил тело торжественным кругом и, прижав шлемы в груди, замер в молчании, так, что некоторое время абсолютный слух образцовых эфестов не улавливал ничего, кроме стука пульса в висках товарищей. Так молча оплакав безупречного воина, Дети почетным конвоем довезли тело его к Тирду и положили повыше, чтобы хищные птицы могли похоронить его как положено. На материке теперь станет много птиц и животных – ведь природа не терпит пустоты. Затем, остановившись у входа во дворец гиптов, Сард обратился к товарищам:

– Мы уничтожим его. И если для этого надо спуститься в живот сиротеющей земли, мы пойдем и туда. Эфестам уже приходилось спускаться в глубины гиптских шахт.

Сказав это, он поморщился: нижнегиптский язык, язык земли, для эфестов тяжек и смертелен, и во время немногочисленных стычек с эфестами гипты часто этим пользовались. Аима подъехала к Сарду и сказала взволнованно: