Врата ночи - Татьяна Степанова

О том, куда она собирается, объявлять Катя ни Кравченко, ни Мещерскому не стала. А вот Колосову сказала. В половине пятого целенаправленно спустилась в розыск. Никита сидел у себя за столом, заваленным справками и документами.

— Я в музей, — с порога возвестила Катя, точно не нужно было уточнять, что это за музей и где он находится. — У тебя есть какие-нибудь новости?

Колосов смотрел на нее с интересом. Затем отрицательно покачал головой.

Всю дорогу до Большой Пироговки Катя чувствовала себя чрезвычайно решительной, умной и энергичной особой. Но уже у мраморного подъезда института решимость ее как-то постепенно начала линять, линять... И к охранникам в вестибюле Катя подошла тише воды ниже травы.

— Мне заказан пропуск. Вот мои документы. Меня ждут.

Охранник глянул в список, лежавший перед ним, в Катин паспорт, затем набрал внутренний номер, что-то у кого-то спросил.

— Да, пожалуйста, проходите. Музей на первом этаже, вот сюда, налево. Правда, Валентин Александрович сейчас занят. Но там сотрудники работают.

«Это, наверное, Белкин, — решила Катя. — Занят он! Но с ним-то мы встречаться не договаривались. Эх, надо что-то соврать ему неправдоподобнее. А то начнет интересоваться — зачем явилась».

В музее она надеялась застать только Яну и на худой конец Белкина. Однако события приняли совершенно неожиданный оборот. И к общению с таким количеством уже известных ей лиц, некоторые из которых в этот вечер вели себя по крайней мере странно, Катя внутреннее просто не была готова.

Но она же решила опираться только на факты! А факты были следующими...

Первым, кого она увидела, войдя в музей, миновав первый зал, робко проскользнув под брюхом пятиногого каменного человека-быка ШЕДУ был... Алагиров. Он сидел в углу на низкой музейной банкетке перед подставкой на колесиках, занятой видеодвойкой «Самсунг». Телевизор работал. И Алагиров бездумно смотрел на экран.

Яна Мелеску находилась здесь же. Трудолюбиво сидела за своим столом, заваленным рисунками, копируя черной тушью какой-то замысловатый орнамент. Перед ней лежал раскрытый цветной альбом Британского музея, иллюстрирующий собрание халафской керамики, найденной при раскопках древнего шумерского города Урука.

Но все это она объяснила Кате гораздо позже. А первые взаимные приветствия были хоть и радушными, однако настороженно-суховатыми. Катя прямо с порога выразила живейший интерес к халафской керамике. Восхищалась изяществом и совершенством форм, цветом глины, древностью изделий — пять тысяч лет, боже ты мой, пыль веков... Краем глаза она наблюдала за Алагировым. Видео он выключил сразу же, вежливо поднялся, здороваясь с Кагей. И особого удивления при ее виде не выказал. Он же считал ее и подружкой Мещерского. В беседу о достоинствах орнамента халафской керамики он не вмешивался.

Катя смотрела на него: сумрачный смуглый юный Абдулла... Он сидел в своем углу тихий, молчаливый. Однако взгляды, которые он украдкой бросал на Яну, казалось, всецело поглощенную работой и светской болтовней с фальшиво-громко всё и всем восхищав шейся Катей, были... О, когда дело касалось мужских глаз, Катя не нуждалась в словах! Глаза же этого кавказского мальчика были прикованы к черноволосой, яркой, как бабочка, женщине. На Янине был легкий шелковый сарафан, открывавший ее смуглые руки и плечи. С Алагировым она почти не разговаривала. Но он все равно чего-то терпеливо ожидал в своем углу. Ожидал не ропща, не надоедая.

И Катя наконец решилась спросить у него прямо:

— А вы здесь по делам вашего общества, Абдулла?

Он передернул плечами.

— Нет, так просто, по пути заехал. К Белкину...

— А мы вот с Яной на том вашем вечере договорились, что она как-нибудь покажет мне свои работы.

— Я так и понял. Вам нравятся рисунки?

— Очень нравятся. Здорово будет, если режиссер и художник-постановщик включат их в клип. Здесь ведь какой-то рекламный клип снимают.

— Я знаю, — Алагиров прислонился спиной и затылком к стене, он смотрел на Яну, склоненную над столом.

— Катя, можете взглянуть на рисунки еще из этой папки, — сказала она. — Извините, я на минутку.

Легко поднялась. Вышла. Каблучки модных итальянских босоножек простучали по паркету.

Кате в ее отсутствие очень хотелось спросить: что именно за кассеты смотрел Алагиров? Чьи они? Вообще, откуда здесь снова эта подставка и телевизор? Ведь в прошлый раз ее не было ни в одном из трех залов. И она непременно бы начала его расспрашивать об этом. Как вдруг он опередил, ее. И спросил сам, но совсем о другом:

— Как вы с Сергеем добрались тогда, нормально?

— Нормально, — ответила Катя.

— Вроде он не очень много выпил. Хороший был вечер? Удачный?

— Приятный, — дипломатично поддакнула Катя.

— А вы моей сестре Вере понравились. И вы, и Сережа. Она сказала: вы — хорошая пара.

Катя усмехнулась — милый вежливый мальчик. Горец!

— А вам моя сестра понравилась? — спросил Алагиров.

Катя отметила, что ключевое слово этой их вялой беседы «нравиться».

— Да, Абдулла, очень.

— Она танцует.

— Я знаю.

— Она танцует, — он словно не слышал ее. — Ну, пока еще не главные партии и не в Москве... Но все равно, выходит в зал — голубой с золотом, полный зрителей... Я вот иногда думаю: когда меня не станет, она вот так же будет выходить на сцену, смотреть в зал, голубой с позолотой...

— Абдулла, что с вами? — Катя подошла к нему. — Откуда такие мысли? «Когда меня не станет...» О чем это вы?

Он смотрел на нее. Кате казалось — сквозь нее. — Ничего, так, ерунда, — он вяло улыбнулся. А ей в эту минуту отчего-то подумалось: нет, в траурный бешмет и черкеску там на вечере должен был вдеться не тот грузный апатичный Астраханов, а этот вот мальчик с глазами, похожими на черные агаты. Это было бы гораздо колоритнее, романтичнее: Хаджи-Мурат...

— Ничего, — Алагиров снова улыбнулся. — Как Пушкин сказал? «Как мысли черные к тебе придут, Откупори шампанского бутылку...» А вы на Кавказе бывали. Катя?

— В Сочи, в Кисловодске, на Домбае.

— Значит, наши горы видели. Домбай. Гора там есть Домбай Ульген — «Зубр убит». Там зубры водившись, бизоны, такие здоровые рогатые быки. Потом их истребили. А сейчас снова разводят в Тебердинском Заповеднике.

— Плохо животным, когда идет война, — тихо скаЗала Катя.

— Людям еще хуже. — Алагиров помрачнел. — На Домбае тихо. У нас пока тоже, но... На следующий год летом, ну как мы с нашим вояжем покончим, приезжайте с Сергеем ко мне в гости в Нальчик. Вы когда собираетесь пожениться?

Катя не хотела ему врать — милый кавказский мальчик. Она пожала плечами.

— Это у мужчины надо спрашивать, Абдулла.

Он кивнул.

— Да, когда я дома жил, тоже так думал. А как сюда, в Москву, приехал, то... У вас женщину надо спрашивать. А она отвечать не хочет.

Вошли Яна, Белкин и... Анатолий Риверс.

Валентина Белкина Катя видела на вечере «югоармейцев» мельком. Они не разговаривали. Хранитель музейной экспозиции был занят беседами с военными историками. Но сейчас он приветствовал Катю радушно, как старую знакомую. И тоже не очень удивился, что она снова посетила музей. Катя сочла нужным пояснить ему, что «очень интересуется рисунками Яны». «Ну так талантливого мастера за версту видно!» — усмехнулся Белкин. А Катю снова насторожила его военная выправка.

Но кто сразил ее наповал — так это Риверс! Клипмейкер кардинально сменил свой имидж, ну просто как змея по весне кожу. Никаких легкомысленных клешей и водолазок — кремовые мешковатые брюки; синяя хлопковая летняя рубашка а-ля Брюс Уиллис, расстегнутая до середины груди, золотой браслет, золотая цепочка на шее. «Наверное, воображает, что это гиперсексуально», — ехидно подумала Катя. Резкие энергичные движения, исполненные глубочайшей задумчивости «дымчатые взгляды» — и жесткое выражение лица.

Это не был прежний ломавшийся, кокетничавший неизвестно перед кем вертлявый киношный субчик, нет, это был некто, отлично знающий себе цену, уверенный, недосягаемый в своем новообретенном модном великолепии. Катя прикинула: сколько лет может быть Риверсу? Моложавость его была обманчива, а волосы он мелировал. Эти морщинки у глаз, резкие складки у губ — лет тридцать девять, а то и больше...

Изменилась вместе с имиджем и манера его беседы. Не осталось и следа той лихорадочной расторможенности, которая так неприятно поразила Катю в их первую встречу. Сейчас Риверс был хмур и неприветлив. Нехотя поздоровавшись, он сразу же затеял с Яной чисто профессиональный разговор.

У Кати возникло ощущение, что у клипмейкера что-то не клеится, чем-то он сильно недоволен и раздосадован. Краем уха она слышала, о чем они говорили: «Пробы... забраковали... монтаж.... Какого рожна этим лягушатникам... пробы... да пошли они со своими придирками... У нас в контракте не значится...»

Она подумала: пока они заняты, самое время словно бы невзначай поинтересоваться у Белкина или Алагирова (тот по-прежнему сидел в углу, не спуская глаз с Яны и Риверса), чьи же все-таки эти кассеты и что на них записано? Но она опять не успела — в зал вошел... Алексей Скуратов. И при виде его Катя просто растерялась. Он тоже явно не ожидал встретить ее здесь. Кате даже показалось, что он не знает, что и сказать... ей. Однако первое неловкое замешательство быстро сгладилось. Опять же благодаря Белкину, шумно приветствовавшему шефа «югоармейцев».