Золото и мишура - Стюарт Фред

— До чего же мило со стороны капитана Кинсолвинга, что он приобрел пианино, — сказала Зита, когда они с Эммой после сытного обеда прогуливались по палубе. Солнце как раз опускалось за горизонт. В какой-нибудь миле по правому борту находилось побережье Венесуэлы.

— Действительно, — согласилась Эмма.

— Он и вправду очень приятный человек.

— Не более приятный, чем гремучая змея.

— По-моему, вы не вполне справедливы по отношению к нему.

— Ох, Зита, можете мне поверить, я вижу этого человека насквозь. Во-первых, тот мрачный секрет, касающийся его любовных отношений, про который иногда шепчутся, заключается в том, что он живет с любовницей-китаянкой. Я не считаю себя такой уж святой, однако даже и на мой взгляд, что называется, немного de trop [7]. А кроме того, он просил меня выйти за него замуж, чтобы иметь респектабельную жену в Сан-Франциско. Это было, скажу я вам, совершенно взвешенное, расчетливое и хладнокровное предложение. Дэвид Левин по крайней мере хоть любит меня, а этот капитан Кинсолвинг даже понятия не имеет, что такое любовь. И хотя мне действительно очень приятно, что он приобрел пианино — хотя оно порядком расстроено, — но если он рассчитывал таким вот образом заручиться моей благосклонностью, то его ждет серьезное разочарование.

— Знаете, дорогая, вы мне очень нравитесь, но должна вам сказать, что, по-моему, именно вы расстроены, как то пианино.

— Почему же?

— Я живу побольше вашего на свете и, насколько мне представляется, несколько лучше разбираюсь в том, что называется «жизнью». Хоть наше пребывание на этой планете весьма непродолжительно, однако и за это короткое время с некоторыми из нас порой случаются прекрасные вещи, но, бывает, случаются и ужасные. Как мне кажется, самое главное — это дети. Если есть дети, возникает осознанное чувство того, что жизнь продолжается. Например, у меня красавица-дочь, и у нее, в свою очередь, две дочери, которых мне так не терпится увидеть. У меня была полноценная и, могу признаться, довольно-таки богатая жизнь, но мое главное сокровище — это они, мои потомки. Вы носите под сердцем ребенка, и придет такой день, когда он станет вашим сокровищем. Однако теперь у вас появилась и ответственность, Эмма. Теперь вам более уже недостаточно ограничиваться разговорами о любви, хотя и это также бывает важно. Вы теперь должны найти отца вашему ребенку. Достойного человека, который сумел бы дать ему все, что тому понадобится в жизни: общественное положение, состояние, ну и, конечно же, любовь. Вы говорили, будто капитан Кинсолвинг понятия не имеет о любви. Но откуда вам это известно? Вам еще придется немало дней провести на борту этого судна, а здесь вовсе не так уж много подходящих людей. Так что, может быть, уже настало для вас время, скажем так, «настроить ваше жизненное пианино»?

Графиня задумчиво посмотрела на Эмму и ушла.

Оставшись одна, Эмма облокотилась на бортовое ограждение и уставилась в океан. Арчер… Мысль о нем пронзила ее, опалив воспоминаниями. Неужели ей более не суждено увидеть его?!

И тем не менее Эмма вынуждена была признать, что в словах Зиты содержится определенная правда. Может, даже немало правды. Ребенок — вот что самое важное!

Вздохнув, Эмма сказала себе, что, возможно, нужно повнимательнее присмотреться к этому медноволосому капитану. Так или иначе, но она должна признать, что у этого мужчины красивая фигура.

А уж целуется он — черт побери!

Скотт сидел за своим рабочим столом, как всегда внимательно изучая вахтенный журнал, когда раздался стук в дверь.

— Кто там?

— Мисс де Мейер.

На лице его появилась усмешка. Закрыв вахтенный журнал, Скотт встал из-за стола и пошел открыть дверь. Одетая в черное платье, поверх которого была наброшена цветастая черно-красная шаль, приобретенная в Тринидаде, Эмма в мягком свете масляной лампы казалась настоящей колдуньей. Скотт медленно, изучающе разглядывал ее — с головы до пят, с пят до головы.

— Мы в трауре по мистеру Левину? — поинтересовался он.

Как всегда, его сардоническая манера разговаривать взбесила Эмму.

— Конечно нет! Можно войти?

— Без сопровождающих?

— Вам отлично известно, что я не только вдова, но еще и женщина, которая собирается стать матерью-одиночкой, поэтому, полагаю, для сопровождающих уже несколько поздновато, не так ли?

— Что ж, в ваших словах есть смысл. Входите. Хотел бы знать, чем обязан столь высокой честью?

Он отошел чуть в сторону, позволяя Эмме войти. Шурша юбками, она прошла в каюту и сразу же направилась к дивану, расположенному возле окна. Выглянув наружу, Эмма попыталась взять себя в руки. «Притворись, будто бы он тебе симпатичен», — приказала она себе и обернулась к капитану.

— Я… — «Улыбнись же!»— напомнила она себе и улыбнулась. — Я, собственно, подумала, что, может быть, вы сможете рассказать мне еще что-нибудь про Калифорнию.

— С удовольствием. Это одна из тем, на которые я могу беседовать сколько угодно, — он закрыл дверь. — Но вам лучше сесть, а то море становится неспокойным. Не желаете ли бокал портвейна?

Эмма с удовольствием села возле окна, поскольку сильная качка вызывала у нее тошноту.

— Да, благодарю вас.

Скотт взял увесистый, широкий внизу винный графин и наполнил из него два бокала красным, как кровь, портвейном.

— Итак, что бы вы хотели узнать о Калифорнии? — спросил он, протягивая Эмме бокал.

— Меня интересует все. Откуда, скажем, такое название? — Эмма сделала маленький глоток вина.

— Неплохой вопрос для начала разговора. Была когда-то в Испании весьма популярная книга — «Эспландан». Главный герой, рыцарь по имени Эспландан, отправился на остров, где правила королева Калафия. Тот остров назывался Калифорния, на нем жило племя амазонок, которые носили золотые одежды и были вооружены золотым оружием. Постепенно конкистадоры начали называть западное побережье Северной Америки Калифорнией, потому как практически ничего не знали об этих землях и думали, будто золото находится именно там. Следующий вопрос.

— Как выглядят женщины в Сан-Франциско?

Капитан уселся в красное бархатное кресло и улыбнулся.

— Ответ на сей вопрос будет зависеть от того, нужна вам прекрасная ложь или же грубая правда.

— Предпочитаю последнее.

— Женщин там не особенно много, те же немногие, что есть, это женщины, скажем так, легкого поведения.

— Вроде Чинлинг?

Лицо его сразу стало твердым как камень.

— Мне не хотелось бы говорить о ней.

— Почему? Вы разве стыдитесь ее?

Скотт казался взволнованным. Несколько поколебавшись, он попытался объяснить:

— Видите ли, Чинлинг вышла совершенно из иной культуры, гораздо более древней, чем наша, и во многих отношениях гораздо более сложной. В мире Чинлинг те женщины, которые сожительствуют с мужчинами — это отнюдь не злые, не порочные и не корыстные существа. Больше того, в ряде случаев такие женщины могут пользоваться большим уважением. Скажем, сожительницы императора могут приобретать очень большое влияние при дворе.

— Но вы не ответили на мой вопрос.

— Про то, будто бы я стыжусь ее? Вовсе нет! Но я же не дурак! Я отлично понимаю, что люди — белые люди — говорят за моей спиной. Как раса, мы, белые, можем занять доминирующее положение в мире, однако у нас есть один принципиальный недостаток: мы двулики, как черт знает кто! Так что вам нужно отдать должное, поскольку у вас хватило по крайней мере честности сказать мне прямо в глаза, что вы думаете о Чинлинг.

— Теперь я уже сожалею о сказанном. Вы были совершенно правы: уж кому-кому, но только бы не нам, евреям, проявлять свою нетерпимость! А она так же красива, как на дагерротипе?

— Как лунный свет на воде.

— Она…? — Эмма закусила губу, отчего Скотт рассмеялся.

— Какая же вы все-таки женщина! Вам до смерти хочется выяснить, красивее ли она вас или нет? Не могу поверить, что мне удалось пробудить в вас ревность.