Ложная слепота - Питер Уоттс

С вампирами все происходило немного по-иному. Им мешал не метаболический разгон, или недостаток кислорода, или накрывающий по зиме кладовку снежный полог. Для них проблема заключалась не в малом количестве добычи, а в том, что они не сильно от нее отличались, так как совсем недавно отошли от базовой линии гоминидов. Наши темпы размножения совпадали. Обычная динамика типа «волк — заяц», когда на одного хищника приходится сотня жертв, тут не подходила. Упыри питались добычей, которая размножалась немногим быстрее их самих, и выжрали бы собственную кормовую базу в мгновение ока, если бы не научились давать по тормозам.

Эволюция вынесла им смертельный приговор, когда они уже могли отключаться на десятки лет.

В этом был двойной смысл. Анабиоз не только срезал их метаболические потребности, покуда корм размножался до уровня потребления. Он давал нам время забыть, что мы — их добыча. К плейстоцену люди сильно поумнели, даже могли позволить себе легкий скептицизм; если ты за годы жизни в саванне не сталкивался с ночными демонами, то с чего тебе верить болтовне дряхлой бабки за трапезой у костра?

Сон вампиров был смертью для наших предков, пускай даже именно эти вражеские гены — ныне кооптированные людьми — спустя полмиллиона лет так хорошо послужили нам, когда мы покинули Солнечную систему. Но меня… пожалуй, ободряла мысль о том, что Сарасти, скорее всего, сам чувствует власть инстинктов, вылепленное поколениями в ходе естественного отбора врожденное отвращение к собственной видимости. Быть может, каждую минуту, проведенную в нашем обществе, он сопротивляется голосам, требующим от него скрыться, спрятаться, позволить добыче успокоиться. Быть может, он уходит, когда становится невмочь им сопротивляться. Быть может, мы его нервируем не меньше, чем он — нас. Можно же надеяться, верно?

Наша окончательная траектория в равной мере сочетала в себе элементы осторожности и отваги.

«Роршах» нарезал идеальные круги по экватору Большого Бена, на расстоянии 87900 километров от центра тяжести. Сарасти не желал выпускать объект из поля зрения, и не надо быть вампиром, чтобы не доверять ретрансляционным спутникам в радиоактивной пурге из песка и роботов. Очевидной альтернативой стало согласование орбиты.

В то же время спорить о том, всерьез ли высказывал «Роршах» свои угрозы — и понимал ли, о чем говорит — было уже явно не к месту. Так или иначе, возможность столкнуться с защитными мерами оставалась, и длительное сближение только увеличивало риск. Поэтому Сарасти пришел к оптимальному компромиссу. Умеренно эксцентричная орбита практически касалась о6ъекта в перигее и держала нас на отдалении все остальное время. Траектория получалась длиннее, чем у «Роршаха», и выше — нам приходилось дожигать ускорение на нисходящей ветви, чтобы синхронизировать вращение, — но в итоге мы не упускали объект из вида ни на минуту, а на дистанции поражения находились лишь в течение трех часов до и после нижней точки.

Нашей дистанции поражения, естественно. Судя по пока имеющейся у нас информации, можно было спокойно сделать вывод, что «Роршах» мог, например, протянуть руку и прихлопнуть нас еще до того, как мы покинули пределы Солнечной системы.

Сарасти командовал из своей палатки. КонСенсус принес его голос в вертушку, когда «Тезей» проходил апогей:

— Пора.

«Чертик» воздвиг над собой купол — пузырь, приклеенный к корпусу «Роршаха» и надутый в вакууме одним выдохом азота. Теперь зонд навел лазеры на цель и принялся сверлить; если сонар не ослышался, толщина поверхности под его ногами составляла всего тридцать четыре сантиметра. Несмотря на шесть миллиметров усиленной радиозащиты, лазерные лучи заикались во время работы.

— Сучий потрох, — пробормотал Шпиндель. — Получается.

Мы прожгли прочный, волокнистый эпидермис. Мы прожгли изоляционные жилы какого-то материала, вроде управляемого асбеста. Мы прожигали слой за слоем сверхпроводящей сетки, перемежающейся слоистыми углеродными пленками.

Мы прожгли поверхность «Роршаха» насквозь.

Лазеры тут же погасли. За несколько секунд кишечные газы «Роршаха» надули палатку, точно барабан. В загустевшей атмосфере клубилась и плелась черная сажа.

Никто по нам не стрелял. Никто не отреагировал. Вообще. В КонСенсусе начали копиться парциальные давления: метан, аммиак, водород. Много водяного пара, вымерзавшего едва не быстрей, чем приборы успевали его perистрировать.

Шпиндель хрюкнул.

— Восстановительная атмосфера. До-снежковая фаза.[42]

Голос его звучал разочарованно.

— Может, они еще не закончили работу, — предположила Джеймс. — Как и над всем объектом.

— Может.

«Чертик» высунул язык — огромный механический сперматозоид с оптомышечным хвостом. Головой ему служила толстокожая облатка, половину поперечного сечения которой занимала керамическая броня. Крошечный ганглий датчиков в его сердцевине был рудиментарным, зато достаточно маленьким, чтобы вся конструкция просочилась в просверленную лазером карандашно-узкую дырочку. Зонд просунулся в отверстие, облизывая свежепорванный сфинктер «Роршаха».

— Темно там, — заметила Джеймс. Бейтс:

— Зато тепло.

Двести восемьдесят один кельвин.[43] Выше точки замерзания.

Эндоскоп нырнул во тьму. В тепловом спектре прорезалась зернистая черно-белая картинка — туннель, кажется, полный мглы и причудливых каменных наростов. Стены гнулись, точно соты, точно окружности окаменевшей кишки. Тут и там от центрального прохода ответвлялись тупички и боковые ветки. Основным материалом служило, судя по виду, плотное слоеное тесто из углеволоконных пленок. Местами в зазор между слоями едва можно было просунуть палец, но в некоторые щели удалось бы пропихнуть труп.

— Дамы и господа, — вполголоса проговорил Шпиндель. — Кушать подано — чертова пахлава.

Я был готов поклясться, что заметил движение. Очень и очень знакомое. Камера сдохла.

Роршах

Матери любят своих детей больше, чем отцы, так как они более уверены в том, что это именно их дети.

С отцом я попрощаться не смог. Не знаю даже, где он был в это время.

С Хелен я прощаться не хотел. Не желал туда возвращаться. Вот только я мог никуда и не ехать. Не осталось на планете места, где гора не могла бы попросту взять и податься к Магомету. Небеса были лишь околицей глобальной деревни, а та не оставляла мне выбора.

Я связался прямо из своей квартиры. Новые накладки — заточенные под экспедиционные нужды, всего неделю назад вставленные под череп, — навели мост в ноосферу и постучались во врата рая. Некий ручной призрак — столь же бесплотный, как и Петр-ключник, хотя и более правдоподобный — принял записку и умчался.