Джимми Хиггинс - Эптон Синклер

В темноте он на кого-то наткнулся — мистер Дрю! Старый Дрю, который две недели назад возил Элизу Бетузер и трех малюток в своей повозке! Воспоминание было так свежо, что Джимми схватил старого солдата за руку и заплакал, как ребенок.

Старик пытался увести его к себе домой, но Джимми не хотел — не мог уйти: славно загипнотизированный ужасом, он все бродил и бродил вокруг, таская за собой старика Дрю, умоляя встречных сказать ему, где его жена и дети, яростно проклиная тех, кто затеял войну и, главное, тех, кто производит взрывчатку и перевозит ее около домов, где живут люди. И на этот раз его слушали, не угрожая судом Линча.

Жуткая бесконечная ночь. Джимми потерял в темноте старого Дрю и снова очутился один; наконец, забрезжил рассвет, осветив картину бедствия и бледные испуганные лица зрителей. Но самое страшное было впереди. Невдалеке собралась толпа, и когда Джимми подошел, она расступилась. Никто не произнес ни слова, но все, казалось, напряженно ждали. Один из мужчин держал что-то, завернутое в попону, и, секунду поколебавшись, развернул ее... Там оказалась нога в черном чулке, подвязанном тесемкой — вроде тех, что можно видеть в витрине галантерейных магазинов, только эта нога была в крови и местами обуглилась. Джимми взглянул, закрыл лицо руками и побежал... Вот и дорога... дальше, дальше — все равно куда, лишь бы дальше.

VII

Весь прежний мир Джимми был уничтожен, сметен одним ударом. Ему теперь некуда идти, ему вое равно, что с ним станет. Он добрел до остановки и сел на первый попавшийся трамвай. Случайно оказалось, что трамвай идет в Лисвилл. В Лисвилл так в Лисвилл — ему безразлично. В городе он сошел и стал бесцельно бродить по улицам, пока не наткнулся на пивную, где обычно встречался с Джери Коулменом, тороватым обладателем десятидолларовых билетов. Джимми вошел и заказал стакан виски. Он ничего не стал рассказывать хозяину пивной — просто сел за отдельный столик и стал пить. Заказал второй стакан — только бы не думать. Он пил целый час, стакан за стаканом, и вдруг в его затуманенном мозгу зародилась дикая, нелепая мысль — плод всей этой страшной ночи.

Какая нога была завернута в попону? Правая или левая? Если правая — там деньги, семь выцветших желтых двадцати долларовых билетов!

А что, если тот, кто нашел ее, .случайно снимет чулок? 'Как же тогда быть ему, Джимми? Сто сорок долларов для рабочего не шутка — столько денег у Джимми никогда не было и, наверное, никогда не будет. Но нельзя же пойти к этому человеку и сказать: «У вас эта нога?.. Там деньги... под чулком. Мне их заплатили за то, чтобы я молчал про Лейси Гренича».

Джимми выпил еще пару стаканов и, наконец, решил: «А на кой черт мне эти деньги? Все равно мне не жить!»

Глава XIV ДЖИММИ ХИГГИНС ПУСКАЕТСЯ В СТРАНСТВИЯ

I

Джимми Хиггинс брел по улице и вдруг столкнулся с Неистовым Биллом; тот, разумеется, был крайне удивлен, увидав своего друга пьяным. А узнав причину, он проявил совершенно неожиданное свойство характера. Ведь если судить о Билле по его речам, можно было подумать, что это яд, а не человек, существо, насквозь пропитанное завистью, ненавистью, злобой и чуждое всякого сострадания. А тут нате, у него на глазах выступили слезы, и, положив Джимми на плечо руку, он сказал:

— Да, брат, не повезло тебе. Жалко мне тебя!

И Джимми, которому больше всего хотелось, чтобы кто-нибудь пожалел его, крепко обнял Билла и разрыдался. Он рассказывал и пересказывал, как подошел к тому месту, где прежде стоял его домик, и увидел лишь огромный ров, и как он бегал кругом и звал жену и ребятишек, и как под конец кто-то принес ему ногу Лиззи.

Неистовый Билл выслушал печальную историю до конца, а потом сказал:

— Знаешь что, брат, давай уедем из этого города.

— Как это уедем?—не понял Джимми.

— Да очень просто. Ведь стоит мне теперь открыть рот, полисмены, как звери, кидаются на меня. Этот Лисвилл — сволочная дыра. Надо уехать отсюда.

— Но куда?

— Куда глаза глядят! Не все ли равно? Скоро лето. Пусть знают, что нам на них наплевать.

«А верно, наплевать»,—подумал Джимми. Они отправились в ночлежный дом, где Билл снимал угол. Билл запихнул в мешок все свои земные богатства, из которых самым важным он считал дневник, где были записаны все события той поры, четыре года назад, когда он возглавлял поход безработных из Калифорнии в Вашингтон. Потом оба друга сели в трамвай и выехали за город; дальше они пошли пешком по берегу реки. Джимми все не мог успокоиться и плакал, а Билл задыхался от сильнейшего кашля. Сделали привал—недалеко от того места, где Джимми купался с кандидатом; он начал трогательно рассказывать об этом событии, но на половине рассказа заснул. А Билл пошел побродить и на какой-то ферме выпросил поесть—на этот раз кашель ему пригодился: помог разжалобить сердце хозяйки. Было уже совсем темно, когда Джимми с Биллом добрались до полотна железной дороги и залезли в вагон товарного состава, шедшего в южном направлении. Так Джимми Хиггинс вернулся к бродяжничеству, в котором прошла значительная часть его юности.

Но между тогдашним Джимми и теперешним была огромная разница: он уже не был слепой, беспомощной жертвой подлого экономического строя, он был революционером, исполненным классовой сознательности, прошедшим суровую школу жизни. Америка готовилась к войне. А у Джимми была на уме своя война — война против Америки.

В одном шахтерском поселке оба агитатора сошли с поезда и нанялись сторожами на шахту. В завшивленных хозяйских бараках они с места в карьер начали проповедовать среди рабочих свое революционное учение. На них донесли; тогда они пробрались «зайцами» в другой товарный поезд и возобновили свою деятельность на следующем руднике.

Организовать стачку было невозможно, так как начальство не спускало глаз с шахтеров, но Неистовый Билл шепнул кое-кому из молодых рабочих, что он их научит одному хорошему способу — «бастовать за работой». Эта мысль, конечно, пришлась очень по душе обозленным шахтерам: значит, можно и хозяину насолить и в то же время денежки с него получать. Билл перечитал много книг по теории и практике саботажа, он мог любого рабочего такому научить, чтобы любому хозяину кисло стало. Например, если работаешь на машиностроительном, сыпь наждак в подшипники, а если на ферме, вбивай медные гвозди во фруктовые деревья — мигом засохнут; если пакуешь яблоки, расковыряй ногтем большого пальца только одно — наверняка весь ящик сгниет, пока доедет до места; если ты пильщик на лесопилке, заклинивай бревна; если служишь в ресторане, подавай двойные порции, чтобы разорить хозяина, и плюй в каждую тарелку, чтобы клиенту тоже не было пользы. Все это проделывалось со злорадным азартом, с готовностью очертя голову жертвовать собой, ибо в душах людей пылала ненависть, разожженная социальным строем, который зиждется на угнетении и обмане.

II

Для Джимми, жившего до сих пор скромной и сравнительно спокойной жизнью пропагандиста социалистических идей, вопросы «саботажа, насилия и преступных действий» оставались, так сказать, академическими вопросами. Товарищи всегда рьяно обсуждали их, но голосовали подавляющим большинством против. А теперь Джимми очутился среди бездомных ирмовцев — неквалифицированных рабочих, которым нечего было продавать, кроме силы своих мускулов; вместе с ними он попал на передовую линию классовых боев. Эти люди то и дело меняли работу, целиком завися от сезонности и от всяких колебаний в уровне производства. Их не допускали к участию в выборах — и, таким образом, они были лишены своих гражданских прав; им не позволяли создавать свои организации — и, таким образом, они были лишены своих человеческих прав. Их заставляли жить в омерзительно грязных бараках, кормили гнилью, избивали и бросали в тюрьмы за малейшее неповиновение. И потому они боролись против своих угнетателей любыми доступными средствами.

В лесах, где добывали смолу для скипидара, Джимми и его друг наткнулись на «джунгли» — убежище бездомных ирмовцев, время от времени совершавших набеги на окрестные фермы в поисках пропитания. Здесь у костров Джимми встретился с партизанами классовой борьбы, научился их революционным песням — зачастую просто пародиям на религиозные гимны. Услышь их почтенные благочестивые христиане, они наверняка попадали бы в обморок. В этих «джунглях» бездомные отдыхали, обменивались опытом пролетарской борьбы, спорили относительно революционной тактики, ругали на все корки социалистов и прочих «политиканов», а заодно и «профсоюзных факиров»; славили «единый большой союз», всеобщую стачку и политику «прямого действия» против магнатов промышленности. Они рассказывали о своих мытарствах и своих подвигах, а Джимми только сидел и слушал, уставившись иной раз на говорящего широко раскрытыми от ужаса глазами: нигде и никогда не встречал он таких отчаянных людей.