Том 1. Стихотворения - Николай Гумилев

Мужик

В чащах, в болотах огромных,У оловянной реки,В срубах мохнатых и темныхСтранные есть мужики.

Выйдет такой в бездорожье,Где разбежался ковыль,Слушает крики Стрибожьи,Чуя старинную быль.

С остановившимся взглядомЗдесь проходил печенег…Сыростью пахнет и гадомВозле мелеющих рек.

Вот уже он и с котомкой,Путь оглашая леснойПесней протяжной, негромкой,Но озорной, озорной.

Путь этот — светы и мраки,Посвист, разбойный в полях,Ссоры, кровавые дракиВ страшных, как сны, кабаках.

В гордую нашу столицуВходит он — Боже, спаси! —Обворожает царицуНеобозримой Руси

Взглядом, улыбкою детской,Речью такой озорной, —И на груди молодецкойКрест просиял золотой.

Как не погнулись — о, горе! —Как не покинули местКрест на Казанском собореИ на Исакии крест?

Над потрясенной столицейВыстрелы, крики, набат;Город ощерился львицей,Обороняющей львят.

— «Что ж, православные, жгитеТруп мой на темном мосту,Пепел по ветру пустите…Кто защитит сироту?

В диком краю и убогомМного таких мужиков.Слышен по вашим дорогамРадостный гул их шагов».

Рабочий

Он стоит пред раскаленным горном,Невысокий старый человек.Взгляд спокойный кажется покорнымОт миганья красноватых век.

Все товарищи его заснули,Только он один еще не спит:Все он занят отливаньем пули,Что меня с землею разлучит.

Кончил, и глаза повеселели.Возвращается. Блестит луна.Дома ждет его в большой постелиСонная и теплая жена.

Пуля им отлитая, просвищетНад седою, вспененной Двиной,Пуля, им отлитая, отыщетГрудь мою, она пришла за мной.

Упаду, смертельно затоскую,Прошлое увижу наяву,Кровь ключом захлещет на сухую,Пыльную и мятую траву.

И Господь воздаст мне полной меройЗа недолгий мой и горький век.Это сделал в блузе светло-серойНевысокий старый человек.

Швеция

Страна живительной прохладыЛесов и гор гудящих, гдеВсклокоченные водопадыРевут, как будто быть беде.

Для нас священная навекиСтрана, ты помнишь ли, скажи,Тот день, как из Варягов в ГрекиПошли суровые мужи?

Ответь, ужели так и надо,Чтоб был, свидетель злых обид,У золотых ворот ЦарьградаЗабыт Олегов медный щит?

Чтобы в томительные бредыОпять поникла, как вчера,Для славы, силы и победыТобой подъятая сестра?

И неужель твой ветер свежийВотще нам в уши сладко выл,К Руси славянской, печенежьейВотще твой Рюрик приходил?

Норвежские горы

Я ничего не понимаю, горы:Ваш гимн поет кощунство иль псалом,И вы, смотрясь в холодные озера,Молитвой заняты иль колдовством?

Здесь с криками чудовищных глумлений,Как сатана на огненном коне,Пер Гюнт летал на бешеном оленеПо самой неприступной крутизне.

И, царств земных непризнанный наследник,Единый побежденный до конца,Не здесь ли Бранд, суровый проповедник,Сдвигал лавины именем Творца?

А вечный снег и синяя, как чашаСапфирная, сокровищница льда!Страшна земля, такая же, как наша,Но не рождающая никогда.

И дивны эти неземные лица,Чьи кудри — снег, чьи очи — дыры в ад,С чьих щек, изрытых бурями, струится,Как борода седая, водопад.

На Северном море

О, да, мы из расыЗавоевателей древних,Взносивших над Северным моремШирокий крашеный парусИ прыгавших с длинных струговНа плоский берег нормандский —В пределы старинных княжествПожары вносить и смерть.

Уже не одно столетьеВот так мы бродим по миру,Мы бродим и трубим в трубы,Мы бродим и бьем в барабаны:— Не нужны ли крепкие руки,Не нужно ли твердое сердце,И красная кровь не нужна лиРеспублике иль королю? —

Эй, мальчик, неси намВина скорее,Малаги, портвейну,А главное — виски!Ну, что там такое:Подводная лодка,Плавучая мина?На это есть моряки!

О, да, мы из расыЗавоевателей древних,Которым вечно скитаться,Срываться с высоких башен,Тонуть в седых океанахИ буйной кровью своеюПоить ненасытных пьяниц —Железо, сталь и свинец.

Но все-таки песни слагаютПоэты на разных наречьях,И западных, и восточных;Но все-таки молят монахиВ Мадриде и на Афоне,Как свечи горя перед Богом,Но все-таки женщины грезят —О нас, и только о нас.

Стокгольм

Зачем он мне снился, смятенный, нестройный,Рожденный из глубин не наших времен,Тот сон о Стокгольме, такой беспокойный,Такой уж почти и нерадостный сон…

Быть может, был праздник, не знаю наверно,Но только все колокол, колокол звал;Как мощный орган, потрясенный безмерно,Весь город молился, гудел, грохотал…

Стоял на горе я, как будто народуО чем-то хотел проповедовать я,И видел прозрачную тихую воду,Окрестные рощи, леса и поля.

«О, Боже, — вскричал я в тревоге, — что, еслиСтрана эта истинно родина мне?Не здесь ли любил я и умер не здесь ли,В зеленой и солнечной этой стране?»

И понял, что я заблудился навекиВ слепых переходах пространств и времен,А где-то струятся родимые реки,К которым мне путь навсегда запрещен.

Творчество

Моим рожденные словом,Гиганты пили виноВсю ночь, и было багровым,И было страшным оно.

О, если б кровь мою пили,Я меньше бы изнемог,И пальцы зари бродилиПо мне, когда я прилег.

Проснулся, когда был вечер.Вставал туман от болот,Тревожный и теплый ветерДышал из южных ворот.

И стало мне вдруг так больно,Так жалко стало дня,Своею дорогой вольнойПрошедшего без меня…

Умчаться б вдогонку свету!Но я не в силах порватьМою зловещую этуНочных видений тетрадь.

Утешение

Кто лежит в могиле,Слышит дивный звон,Самых белых лилийЧует запах он.

Кто лежит в могиле,Видит вечный свет,Серафимских крылийПереливный снег.

Да, ты умираешь,Руки холодны,И сама не знаешьНеземной весны.

Но идешь ты к раюПо моей мольбе,Это так, я знаю.Я клянусь тебе.

Прапамять

И вот вся жизнь! Круженье, пенье,Моря, пустыни, города,Мелькающее отраженьеПотерянного навсегда.

Бушует пламя, трубят трубы,И кони рыжие летят,Потом волнующие губыО счастье, кажется, твердят.

И вот опять восторг и горе,Опять, как прежде, как всегда,Седою гривой машет море,Встают пустыни, города.

Когда же, наконец, восставшиОт сна, я буду снова я, —Простой индиец, задремавшийВ священный вечер у ручья?

Канцона («В скольких земных океанах я плыл…»)

В скольких земных океанах я плыл,  Древних, веселых и пенных,Сколько в степях караваны водил  Дней и ночей несравненных…

Как мы смеялись в былые года  С вольною Музой моею…Рифмы, как птицы, слетались тогда,  Сколько — и вспомнить не смею.

Только любовь мне осталась, струной  Ангельской арфы взывая,Душу пронзая, как тонкой иглой,  Синими светами рая.

Ты мне осталась одна. Наяву  Видевший солнце ночное,Лишь для тебя на земле я живу,  Делаю дело земное.

Да, ты в моей беспокойной судьбе —  Ерусалим пилигримов.Надо бы мне говорить о тебе  На языке серафимов.

Канцона («Храм Твой, Господи, в небесах…»)