Охота на монстра - Виталий Романов

«Черт! Приснится же такое…» – невольно поежился офицер ГСБ, выбираясь из салона. Перед ним была узкая длинная труба магистрального перехода, по ней следовало пройти от посадочной площадки до офисных зданий. Ничего удивительного – тут нет свободного перемещения. Только через разделительные кордоны, дабы никто из буйных пациентов не сбежал. Все правильно…

Зябко передернув плечами, майор Галактической Безопасности ступил в полутемный коридор. Слава богу, стены у него оказались неподвижными и никакой слизи на них не обнаружилось…

– Вы из полиции? – неприязненно, скорее, даже с ненавистью предположил врач, бросив на Клауса Фертихогеля такой взгляд, от которого офицер ГСБ должен был вспыхнуть, будто рождественская свеча. – Подите к черту, я не стану с вами разговаривать! И к Юргену Шлиману не пущу!

– Почему вы решили, будто я из полиции? – майор Галактической Безопасности невольно усмехнулся.

Он не понимал, чем вызвана такая реакция начальника медлаборатории.

– На лбу написано! – резко, с вызовом ответил Герхард Липински. – И не смотрите на меня так! Можете проваливать!

Майор Фертихогель грустно вздохнул. Он-то надеялся на понимание со стороны лечащего врача, на то, что получится выведать дополнительные подробности от Липински. Без давления и угроз.

– И все-таки я бы хотел узнать, чем вызвана такая неприязнь к федеральной полиции? – вкрадчиво спросил офицер ГалаБезопасности.

Он хотел дать врачу последний шанс.

Герхард Липински будто что-то почувствовал. Нервно вскочил со стула, засунул руки в карманы, пробежал по кабинету взад-вперед.

– Четыре года назад я уже сделал глупую ошибку! – с горечью воскликнул он. Видимо, эхо прошлых событий еще жило внутри. – Пустил к Юргену Шлиману вашего коллегу, некоего Сантоса Ортегу! Так вот, этот недоношенный идиот показал моему пациенту фотографии с «Медузы»! Вы представляете?! Мы три года вытаскивали Шлимана из комы! На первой стадии приборы не фиксировали вообще никакой электрической активности в коре головного мозга! Понимаете?! Нет, вам не понять, вам – не понять… Куда там… Это был уникальный случай, у моего пациента будто начисто стерли мозг…

– Стерли? – невольно перебил Фертихогель. Он очень хотел прояснить для себя этот момент. – Сознательно?!

– Не знаю! – с раздражением отмахнулся врач. – Такая предыстория событий меня не интересовала! Факт в том, что пациент Шлиман поступил в мою лабораторию в состоянии комы, клинической смерти. За три года мы вытащили его из небытия, вернули к жизни! И что?! Этот недоразвитый идиот, ваш коллега, напросился на разговор. Пустите, мол, это важно для следствия. Причем я объяснял придурку: не следует перегружать мозг Шлимана! Больной только-только начал восстанавливаться после тяжелейшей болезни. А дегенерат Ортега взял да и показал фото с «Медузы»! В том числе с центрального поста, где погибла любимая девушка Юргена! Как вы думаете, какой мог из этого получиться результат?!

– Какой? – поинтересовался Фертихогель.

Он готов был говорить с врачом о чем угодно, лишь бы это касалось «Медузы»: секретной лаборатории физики, страшной катастрофы и самого Юргена Шлимана.

– Какой!!! – Липински будто стал выше ростом, навис над сидевшим на стуле офицером ГСБ. – Три года мы восстанавливали мозг пациента, можно сказать, по крупицам собирали его сознание! И вот появился Сантос Ортега – убогий недоносок – и отправил Шлимана в глубочайшую нервную депрессию, с нарушением логических и эмоциональных связей! Вот какой результат! А потому, господин Фертихогель, даже не надейтесь, что я вновь позволю говорить с Юргеном! И сам больше не скажу ни слова! Довольно того, что ваш коллега лишил меня всего! Славы! Заслуженной научной награды! Званий! Уважения коллег!

Клаус Фертихогель невесело усмехнулся, помассировал большим и указательным пальцами левой руки переносицу, покачал головой.

Оказывается, «праведный» гнев медика был вызван не тем, что у Шлимана поехала крыша, нет. Липински искренне негодовал оттого, что лишился премий и места в Храме Славы. По сути, ему не было никакого дела до Юргена Шлимана, и бесился он лишь потому, что некий недоносок испортил «действующую модель» научного открытия.

В общем, получалось так, что Герхард Липински ничем не отличался от того, кого люто ненавидел, – от Сантоса Ортеги. Врача волновали свои проблемы, следователя – свои. Для обоих Юрген Шлиман был лишь инструментом достижения цели, не более.

Впрочем, как и для самого Клауса. Решив, что играть в угадайку больше нет смысла, майор выложил на стол удостоверение офицера Галактической Службы Безопасности.

– ГСБ?! – с недоумением выдохнул Липински и осел на стул, изумленно глядя на красные «корочки». – ГСБ…

– Будем верифицировать через компьютерные базы? – спокойно уточнил майор. – Если необходимо – пожалуйста, никаких проблем. Я с пониманием отношусь к тому, что свидетели и допрашиваемые желают проверить мою личность.

Клаус сознательно выделил голосом слова «свидетели» и «допрашиваемые», как бы давая понять врачу: от первых до вторых – дистанция небольшая.

– Чего вы хотите? – голос медика стал совсем другим.

Фертихогель почувствовал: ГСБ внушала Липински страх, точно так же, как и многим обывателям.

– Думаю, нам все же лучше поговорить здесь, – покровительственно улыбнулся Клаус, отметив для себя, что «давить» на собеседника уже не требовалось. Тот сам готов был рассказать все, что знал о космической лаборатории. – Честное слово, мне бы не хотелось забирать вас в свое ведомство, проводить допрос в других условиях. Нет-нет, я все понимаю! Понимаю! Уважаемый человек, масса срочных дел. Побеседуем о катастрофе на «Медузе» прямо сейчас.

– Но… но… – Липински закашлялся, пытаясь прочистить горло. – Сэр, честное слово, я почти ничего не знаю о «Медузе»! То есть я никогда не интересовался этим в деталях! Знаю, там была лаборатория экспериментальной физики, случилась какая-то авария, все погибли, кроме Юргена Шлимана.

– А вас никогда не удивляло, что все погибли или пропали, а Шлиман уцелел? – быстро спросил Фертихогель.

Врач смущенно пожал плечами.

– Нет… Я просто не думал об этом. Мне привезли интересного пациента, уникального пациента. Я работал по факту, от того момента, когда Шлиман попал в клинику.

Майор ГСБ поверил. Чувствовалось, медик не врет. Возможно, Герхард Липински что-то узнавал о «Медузе», наводил справки, копался в деталях, но все это он делал не из любопытства, а лишь для того, чтобы составить более подробное впечатление о человеке, над которым проводились медицинские эксперименты.

– Хорошо, верю, – успокоил офицер. – А когда Шлиман вышел из комы, он с вами разговаривал о чем-то таком? Ну, необычном, запоминающемся, касательно «Медузы»?

– Нет, – Герхард Липински ответил почти без колебаний. – Возможно, вас удивляет мой скорый ответ, ведь с тех пор, как пациент очнулся, прошло четыре года… Но я хорошо помню тот день. Шлиман пришел в себя и сразу же попросил устроить встречу с его товарищами: Марком Айштейном, Янушем Боку. Еще спрашивал про Монику… Монику Траутман. Это все люди с базы… с «Медузы», в смысле… Я замялся, не зная, как ответить: все они погибли, но говорить правду было нельзя. Тогда Юрген отказался разговаривать с нами, врачами и медсестрами, пока к нему не придет кто-то из вышеназванной троицы. Или, на худой конец, директор института физики Дуглас Дрешер.

– Дуглас Дрешер… – невольно повторил майор ГСБ, услышав хорошо знакомое имя.

– Да, но я не мог привести к нему тех, кого нет в живых, – нервно продолжил Герхард. – А мистер Дрешер отказался беседовать со Шлиманом, сославшись на крайнюю занятость.

– И тут под руку попался Сантос Ортега, который хотел говорить с Юргеном, – предположил Фертихогель.

– Недоносок! – вновь разозлился Липински. – Я же три раза объяснил этому идиоту, какие вопросы можно обсуждать с больным, какие нельзя! А он, дубина деревянная…

– Ясно! – перебил майор: разговор пошел по второму или третьему кругу. – И больше вы ничего не знаете?

– Ну… – врач пожал плечами, – Шлиман подвинулся рассудком через пару дней после выхода из комы. Побеседовать с ним толком мы не успели… С тех пор мы его лечим больше из «спортивного» интереса… Конечно, я знаю, что бормочет Юрген, находясь в бреду или трансе. Однако, думаю, это не имеет никакого значения.

– И что же он бормочет? – поинтересовался Фертихогель.

– Всякую ерунду… – поморщился врач. – Такую ересь, что просто руки опускаются. Мозг серьезно поврежден. Бормочет про дверь, которую надо закрыть. Мол, ее никогда не следовало открывать. Это у него чаще всего бывает. Еще, случается, несет околесицу про то, что даже мысли о двери опасны. Потому что они всегда приходят на запах мыслей.