Черневог - Кэролайн Черри

Он сделал несколько шагов. Теперь ему оставалось только это.

Затем неожиданно Малыш зарычал, подскочил на месте и исчез прямо сквозь закрытую дверь.

— Малыш! — Петр пересек комнату едва ли медленнее, чем дворовик, распахнул дверь, не выпуская из рук меча…

И тут же увидел голову Волка среди ближайших грядок с овощами. Малыш преследовал его, производя при этом в промокшем ивешкином саду не меньшее опустошение.

— Вот черт! — Петр присвистнул, громко и резко. — Волк! Черт побери, Малыш, гони его оттуда!

Волк потопал в сторону дома, пару раз взбрыкнув копытами. Малыш преследовал его. Петр стоял, опершись рукой о дверной проем и склонив голову. Он думал о том, сколько труда Ивешка вложила в этот сад, и полола, и поливала. Это была ее гордость. И если она увидит это прежде, чем он заровняет рыхлую, промокшую от дождя землю, то ему придется отправляться и жить вместе с лешим — вот все, что последовало бы за этим.

Ничего страшного не произошло. Она вернется домой, и следует молить Бога, что она только зла на него. Ведь он заслужил это своей бесполезностью и своей глупостью: никто в Воджводе не считал его обязательным человеком, и Бог свидетель, Ивешка больше всех намучилась с ним. Сейчас он хотел лишь вернуть ее назад живой и невредимой, и это было его единственное желание.

Домовой никогда не любил света. Он ненавидел тревоги и волненья и всегда хотел лишь покоя. И если кому-то нужно было повидать его, то искать это существо следовало в том месте, где кончались полки, среди ведер и бочонков, сложенных в углу подвала. Он всегда располагался как можно дальше от лестницы, по которой часто лазили то вверх, то вниз. Итак, при очень слабом свете, падавшем из кухни, Саша развернул свое подношение, присел на корточки и разломив хлеб, разложил для домового маленькие кусочки на полу подвала.

Где-то в глубине подвала заскрипели бревна, и можно было заметить, как там двинулась какая-то тень. Разглядеть действительные очертания этой фигуры было очень трудно. Иногда она напоминала медведя, иногда — черного борова, а нередко это был сильно заросший волосами очень загадочный старичок, каким Саша его и запомнил в последний раз, когда они, как обычно покормив его, обращались к нему за советом по поводу перестройки дома. Он же при этом очень интересовался тем, чтобы была прочная крыша, как сказала Ивешка, да еще чтобы ему время от времени подносили хлеб.

— Домовой, наш второй отец, — начал Саша и сделал очень уважительный поклон, не сходя со своего места. Он тут же принял прежнее положение, чтобы не загораживать пространство, и продолжал: — Петр и я вернулись из леса, но, оказывается, Ивешка куда-то исчезла, и вот мы беспокоимся о ней. Ты часом не знаешь, куда она могла пойти?

В темноте послышалось движенье чего-то большого и тяжелого. Домовой выбрался из тени и сел на грязный пол, уставившись на Сашу. Это, по-видимому, было проявление самого большого внимания, какое когда-нибудь проявляло это существо.

Домовой был, как ни посмотри, очень старый и очень странный.

Он подмигнул своему гостю. Как запомнил Саша из рассказов Ууламетса, это существо очень мало знало о происходящем и так же мало о завтрашнем дне, но помнило почти все о том, что было, и старалось при этом приукрасить темные стороны событий и преувеличить светлые. По крайней мере, так делает каждое подобное существо в приличном доме. Бог знает, что только может быть во владениях колдуна.

Тем временем домовой согнулся и подобрался поближе. Сейчас он напоминал скорее старого медведя, самого старого, какого только можно было представить, и самого толстого. Он ухватил чуть ли не половину каравая своими лапами и уселся закусывать, словно человек… совершенно не беспокоясь, как казалось, об исчезновении Ивешки, что само по себе могло быть хорошим знаком.

Но через мгновенье его память очень быстро заработала, и Саша мог разглядеть изображение молодого человека, который подобно призраку стоял на деревянных ступенях, что очень напоминало виденья, полученные от банника. Черты лица различить было трудно, потому что свет падал сзади на его темные волосы и плечи, обтянутые белой рубашкой…

Это мог быть и он сам. Саша так зримо ощутил эту картину, что даже повернул голову, будто все это происходило прямо здесь, рядом с ним, или это могло быть вновь пережитое ощущение о себе самом, стоящем на этих ступенях.

Но рядом ничего не было. Он повернулся и вновь взглянул на домового, чувствуя, как руки покрываются потом. Перед ним предстала находящаяся над ним комната в том виде, как она была еще при Ууламетсе. Он словно почувствовал весь ужас, наполнявший этот дом, услышал крики старика, от которых едва не звенели стропила: «Молодая дура!» И вслед за этим рыданья Ивешки: «Но послушай меня, папа… ты никогда не слушаешь меня!"

Саша почувствовал, что дрожит. Он оперся о столб рядом с лестницей, взглянул вверх, в сумрачный свет кухни, а в ушах продолжал звучать заунывный голос Ивешки: «Я не верю тебе, папа. Ты не прав! Но разве можешь ты согласиться с тем, что ошибаешься на чей-то счет?"

С тех пор прошли годы и годы… с тех пор, как Кави Черневог появился здесь и спускался по этим самым ступеням, доставал травы из этого самого подвала, спал недалеко от печки, в то время как Ууламетс и его дочь располагались на своих кроватях в другом конце кухни…

Господи, да зачем же он показывает мне все это? Какое отношение имеет Черневог к тому, что происходит сейчас? Ведь он не должен проснуться, и, слава Богу, все происходящее не его рук дело.

— Дедуля, — прошептал он, обращаясь к домовому, — что ты хочешь всем этим сказать мне?

А по дому продолжали звенеть призрачные голоса:

«Дура! Любовь ничего не значит для него! Ведь у него нет сердца, он уже много лет живет без него! Так лучше для него!"

Ивешка с раздражением возражала отцу: «Ты никогда не давал мне случая доказать это, папа, ты никогда не доверял моим суждениям и взглядам! Почему же я должна быть откровенна с тобой? Ты никогда не доверял мне узнать что-нибудь самой!"

А затем следовал голос Ууламетса: «Доверять тебе? Простой вопрос, дочка: а доверяешь ли ты самой себе! И еще более простой вопрос: чья ты дочь, моя или матери? Ответь мне на него! Сможешь?"

Саша чувствовал, как бешено бьется сердце, готовое вырваться из груди. Он припомнил царапанье в ставни той ночью, когда ворон, хранивший сердце Ууламетса, пытался с помощью когтей и клюва прорваться внутрь дома… в то время как сам Ууламетс в одиночестве сидел за столом при свете лампы, читал, думал и писал ночи напролет, стараясь вернуть назад свою дочь…

Уединенные ночи, тихие дни, удары в оконные ставни, к которым старый Ууламетс никогда не прислушивался. У него было достаточно причин желать возвращения своей дочери к жизни, и сердце его имело очень небольшое отношение ко всему этому. На этот счет Ивешка была права.