Император из стали (СИ) - Васильев Сергей Викторович

— Да, — дополнила мужа Елизавета Федоровна, — Никки аннулировал циркуляр Делянова (****) и объявил о казенном вспомоществовании для всех простолюдинов, желающих получить инженерное образование.

— Рабочие, охраняющие царя, — покачала головой Мария Федоровна, — Ceci est absurde. Je ne crois pas! (Это абсурд. Не верю! — фр) Едем!

–

(*) Алексе́й Серге́евич Суво́рин — русский журналист, издатель, писатель. — Вы знаете, — говорил Чехов однажды после посещения его А.С. Сувориным, Суворин сделал одну ошибку. Зачем он начал издавать газету?! Оставаться бы ему просто-напросто всю жизнь журналистом! Какой бы это был журналист! Цитируемая заметка — из дневника Суворина — такой статьи публично в его газете не появлялось и не могло появиться — цензура…

(**) По состоянию на 1901 год— 12 млн золотых рублей — два полноценных металлургических завода

(***) Сергей Фёдорович Шарапов — русский экономист, писатель, военный, политический деятель, яростный критик деятельности Витте. Большинство его идей о государственном устройстве страны, организации денежного обращения, структуре кредитной системы были реализованы в период Сталинского правления.

Са́вва Ива́нович Ма́монтов — Представитель купеческой династии Мамонтовых. Витте, предложил Мамонтову взять на баланс убыточные заводы и пообещал взамен концессию, но затем аннулировал её, обвинил Савву в нецелевом использовании средств заказчика и довел до банкротства. Обесценившиеся активы Мамонтова были выкуплены партнером Витте — банкиром Ротштейном

(****) Циркуляр российского министра просвещения Ивана Давидовича Делянова — тот самый пресловутый «указ о кухаркиных детях»

Историческая справка:

Елизавета Фёдоровна — Луиза Алиса, принцесса Гессен-Дармштадтская; в супружестве (за русским великим князем Сергеем Александровичем) великая княгиня царствующего дома Романовых. Сестра жены Николая II. В совершенстве овладела русским языком, говорила на нём почти без акцента. Вскоре после гибели мужа продала свои драгоценности (отдав в казну ту их часть, которая принадлежала династии Романовых) и на вырученные деньги основала Марфо-Мариинская обитель милосердия.

Поселившись в обители, Елизавета Фёдоровна вела подвижническую жизнь: ночами ухаживала за тяжелобольными или читала Псалтирь над умершими, а днём трудилась, наряду со своими сёстрами, обходя беднейшие кварталы, сама посещала Хитров рынок — самое трущобное место тогдашней Москвы, вызволяя оттуда малолетних детей. Там её очень уважали за достоинство, с которым она держалась, и полное отсутствие превозношения над обитателями трущоб.

Московский императорский университет

Улица, названная в XVIII веке Моховой из-за приезжих крестьян, торгующих тут мхом, которым конопатили деревянные стены домов, в зимний солнечный январский день 1901 года гудела, как разбуженный улей. Лоточники, прижатые толпой к стенам домов, уже не предлагали свой товар, а закрыв его дерюжками и обхватив лотки руками, старались не быть затянутыми в водовороты москвичей. Извозчики, не успевшие покинуть вовремя столпотворение, слезли с облучков и держали под уздцы лошадей, прядающих ушами и нервно косящихся на людские потоки. Студенческие форменные тужурки причудливо смешивались с виц-мундирами чиновников, фуражки ижненеров — со строевыми кубанками. Настроение было приподнятое. Народ явно предвкушал зрелище.

— Нет, не проедем, — покачал головой князь Шервашидзе, вернувшись из «разведки». — Ваше Величество, может пешком попробуем? Тут всего 200 шагов.

Мария Федоровна еще раз оглядела запруженную народом улицу, кивнула и легко спустилась на мостовую.

— Только без всяких официальных церемоний! — строго шикнула она на гофмейстера, надвинув на глаза меховой капюшон.

Главная аудитория императорского университета сегодня стала свидетельницей непривычно пестрой толпы слушателей. Середину амфитеатра заняли заранее собранные тут студенты и их преподаватели — те самые зачинщики беспорядков и их общественные защитники. Некоторые были в военной форме, как раз те самые, отданные в солдаты, но изъятые и доставленные сюда высочайшим повелением. Отсюда на кафедру исходила тяжелая аура, круто замешанная на обиде, страхе и тихой ненависти. Левое крыло заполонили вездесущие курсистки и другие дамы, не обучающиеся, но явно сочувствующие этому процессу и желающие приобщиться к миру фундаментальных и прикладных наук. Тут, наоборот, атмосфера была лёгкая, весенняя, ассоциирующаяся с выразительным fleur d'orange. Справа сидела профессура, щедро разбавленная различными чиновниками, офицерами и вообще всеми, кого можно назвать «служивым сословием». На галерке видны были рабочие картузы, малахаи и изредка раздавались выражения, далёкие от академических. И напротив этого разнокалиберного и разноголосого общества, опёршись на кафедру, стоял невысокий, совсем молодой безбородый человек в полувоенном френче без знаков различия, с лицом, будто изъеденным оспинами, с интересом поглядывающий на собравшихся в зале.

Никто на него не обращал никакого внимания, принимая за местного служащего. Все ждали царя. За ожиданием обменивались последними новостями, шуточками и подначивали друг друга, стремясь спрятать за нарочитой весёлостью некоторое волнение по поводу встречи с августейшей особой. Мария Федоровна, настоявшая на своем инкогнито, с трудом протиснувшись сквозь волнующееся людское море на место, занятое для нее расторопным Шервашидзе, тоже сначала не обратила внимание на этого мужчину, пока он не повернулся, и на фоне черной грифельной доски стал отчетливо виден такой знакомый профиль….

Остолбенев от неожиданности, Мария Федоровна, не веря своим глазам, еще раз оглядела помещение в поисках положенного в таких случаях церемониального сопровождения и, не найдя его, застыла в абсолютной и глубокой прострации. Вся её жизнь, весь её императорский опыт решительно отказывался принять такую инновацию, хотя она прекрасно помнила, как её собственный муж Саша, он же — император Александр III — обожал приезжать в её родную Данию именно из-за возможности свободно побродить по тихим улочкам, не обременяя себя всем этим великодержавным эскортом, которым постоянно тяготился и старательно его избегал там, где только возможно. Да и она сама с сестрой Александрой не раз и не два сбегала из отеческого дворца в Копенгагене, чтобы, прикинувшись простой горожанкой, побродить по лавочкам и кухмистерским, послушать сплетни на рынке и прикупить какую-нибудь безделушку у лоточника… Но когда дело касалось официальных встреч, все они были на высоте положения и старались изо всех сил соответствовать понятию «символ нации» и поддерживать величие престола. А Никки сейчас, вот прямо здесь своими руками рушит всё это хрупкое здание благоговения перед монархом… Этот внешний вид… Это непривычно «голое» рябое лицо… А, ну конечно — последствия ранения… Но всё равно — ужас!..

— Господа! — около кафедры появился высокий пожилой шатен в костюме-тройке, с коротко подстриженной, но пышной бородой и аккуратно зачесанными назад уже седеющими волосами над высоким лбом. Прямые брови над голубыми глазами застыли домиком, отражая то ли смущение, то ли удивление…

— О! Министр прибыл! — зашуршали по рядам посвященные.

— Боголепов! Куда Его Величество спрятал? — выкрикнул кто-то развязно из центрального сектора.

Аудитория зашумела, раздался чей-то свист, смех. Ещё больше растерявшийся министр Боголепов затравленно глянул на императора, потом на аудиторию, вымученно улыбнулся.

— Господа, Его императорское величество просил устроить встречу без чинов, и, честно говоря, я даже не ожидал такой ажиотации… Поэтому… Ваше Величество, — обратился он к человеку во френче…