Вернувшийся к рассвету - Дмитрий Ясный

Домик Азамата выглядел уютно. Стены обшиты не морёнными, а в несколько слоёв лакированными узкими досками. На столбы навеса над крыльцом аккуратно намотана бечева для плюща, дорожка просыпана всё той же смесью песка с щебёнкой. Сам Азамат сидел в распахнутом халате на летней веранде и пил чай. С мёдом. Одинокая пчела составляла ему компанию и ещё, на полке тихо бормотал голосом дикторши радиоприёмник. Точно такой же, как принесли мне в палату, черно-серая рижская «Спидола».

— Здравствуй, Дима.

— Здравствуй, амак Абдулахад.

Азамат дрогнул рукой с пиалой, осторожно поставил сосуд с горячей жидкостью на стол.

— Кто тебе рассказал, Дима?

— Никто, амак Абдулахад. Просто предположил. Ну и, как я понимаю, угадал.

Я прошел к столу, дождавшись приглашающего жеста, чуть развернул стул, чтобы вечернее солнце не светило мне в глаза, пододвинул пустую пиалу к заварочному чайничку. Когда чай заплескался вровень с краями чаши, я пояснил:

— На пиале орнамент, амак Абдулахад, точно такой же как вышивка на румолоах, ну ваших платках мужских. И на твоем. Только не знаю — горный или равнинный это узор. А у таджиков нет имени Азамат, зато есть Абдулахад, переводится с арабского как слуга Всевышнего.

— Не слуга, раб Всевышнего, Дима. Ну, ты и кушти бобота, Дима Сова! Сильно ты удивил меня, старого дурака! Я уж подумал, что мой Немой тебе рассказал, за его здоровье бояться начал.

— Немой, как обычно, слова не произнёс. И я совершенно не старался, тебя удивить амак Абдулахад, само получилось. Или лучше называть по-прежнему — дядя Азамат? Как здоровье твоих родственников, позволь спросить? Как сам ты себя чувствуешь?

Азамат, соглашаясь, прикрыл веки, усмехнулся и долил себе чаю.

— У нас, там…. — Азамат махнул рукой в сторону — у нас о делах говорят не сразу, Дима, и ты правильно начал разговор. Всё верно. Чай люди пьют, здоровьем родных интересуются. Но тут не моя родина, а тебе скоро будет нужно возвращаться в больницу. Оставим долгие речи в стороне. Ты хотел со мной встретиться, поговорить о чём-то. Твой друг Длинный мне сказал об этом. Говори.

— Хорошо, дядя Азамат, как скажешь. Проблемы у меня возникли с Фредди, на территорию он мою залез с разрешения Князя. Со мной Князь разговаривать не станет, ты сам это понимаешь, дядя Азамат. Хочу тебя попросить решить этот вопрос — я под тобой хожу, следовательно, мои проблемы это немного и твои проблемы.

Азамат дослушал, отпил из пиалы и посмотрел куда-то в сторону, на полку. Почти сделал попытку привстать со стула, но не стал заканчивать движения, а ответил мне

— Это не совсем так, Дима. Ты ведь не вор и не мой человек, ты обычный спекулянт, фарца, пусть и юноша ты не очень обычный. Ты платишь мне, Фредди тоже будет платить мне. Какая для меня разница, кто именно будет платить? Все деньги одного цвета.

Я немного помолчал, формулируя ответ, но взамен задал вопрос:

— Тебе когда надо снова на зону отправляться, дядя Азамат?

— Зачем ты об этом спрашиваешь, Дима? Я некоронованный и не смотрящий, мне в этом нужды нет.

— Разве?

Азамат посмотрел на меня задумчиво, встал из-за стола, загремел чайником, доливая в него воду, включил газ. Вернулся за стол и достал с полки стеллажа пухлый пакет, свёрнутый из газеты «Труд». Щелчком выбил папиросу из лежащей на столе пачки «Беломора», прикусив зубами, ловко стянул с гильзы цилиндрик папиросной бумаги. Зашуршал разворачиваемой бумагой, перетёр кончиками пальцев щепотку измельчённой зелёной травы.

— Тебе не предлагаю. Знаю, ты не куришь.

— Не курю. Но это и не табак. Голова у меня сильно болит, а анаша, то есть каннабис снимает боль. Думаю, от пары затяжек я на «измену» не присяду.

Азамат вновь задумчиво поглядел на меня, но промолчал, продолжая размеренно набивать «косяк». Забил, долго раскуривал, выдохнул. Протянул мне. Трава была пересушена, дым драл горло и заставлял слезиться глаза. Но цепляла. После второй затяжки я отрицательно мотнул головой. В моём состоянии мне вполне достаточно. Азамат докурил остатки и тут же сделал себе ещё один, совсем не большой. Затянулся и одновременно с выдыхаемым дымом обратился ко мне:

— Ты очень плохо поступил в своём лагере, Дима. Не по понятиям, не по-людски и непонятно для меня. Словно это не ты там был, и не тебя били по голове. Совсем другой Сова. Я узнавал, с людьми говорил, с ментом одним. Не понял твоего поступка. Ты шел одной дорогой и вдруг свернул. Окрас поменял. Я замечал за тобой, меняешься ты. Я думал, ты растёшь, совсем мужчиной становишься, но это не то. Поэтому, я очень долго думал, что делать, когда ко мне пришел Фредди — отказать ему или нет. Он пришел, как ты уехал. Раз пришел, два пришел. Стелился, как трёх рублёвая шлюха перед мной. Потом от Князя человек пришел, за него говорил. Я два дня думал. Решил отдать этот вопрос на волю ветра и отправил его к Князю. Князю не нравишься ты, слишком у тебя острые зубы и голова умная. А он хорошо чувствует опасность. Ты пока маленький, но он знает, что ты вырастешь. Ты для него тоже непонятный. Очень не понятный. Он не знает, что от тебя ждать.

Азамат остро глянул на меня, выныривая из клубов дыма и протягивая мне скворчащий и потрескивающий «косяк». Ладно, можно ещё раз. Я затянулся, вернул обратно, молчал и ждал, что он скажет ещё.

— Твоим пацанам, Фредди, Артуру и многим другим, кажется, что они тебя понимают. Дела, бабки, шмотки. Семью кормишь. Хорошо кормишь. Сестрёнки красавицы вырастут, мама твоя, да продлит Аллах её годы, поздний персик стала — зрелая, сочная, совсем красивая женщина, мужчины оглядываются. Ты опора их, надеются они на тебя, ты их мужчина с которым жизнь превращается в цветущий сад. Но ты не такой на самом деле. Ты чужой и для них, и для всех, и для себя. Иногда мне кажется, что в тебе сидит шайтан. Седой совсем, мудрый, но не весь. Не целый. Половинка.

— Это очень сильно заметно, Азамат?

Мой голос карканьем старого ворона ударился в стёкла веранды, осыпался пеплом вокруг нас. «Косяк» полыхнул маленьким пламенем, Азамат закашлялся, слишком сильно затянувшись и чуть отодвинувшись от стола. Вновь заболела голова. Нудной, долбящей в виски, пульсирующей болью. Я почувствовал, как мои плечи горбятся, наливаются тяжестью старого, умершего там, в спальне моего особняка, тела. Черты моего лица загрубели, неожиданно проявившиеся морщины собрались в угол глаз. Тот старый Я, ворочался по-хозяйски в новом теле и взгляд, которым я посмотрел на Азамата, был уже именно тем, моим взглядом, которым я смотрел на людей последние свои десять лет. Подслеповатым, холодным, жестоким, равнодушным. Крокодильим.

Я встал из-за стола, обогнул хозяина дома, подошел к плите. Обхватил руками бока горячего чайника, впитывая кожей ладоней тепло. Несколько секунд постоял так, чувствуя взгляд собеседника на спине. Обернулся:

— Я больше чем уверен, Азамат, что ты ни с кем не делился своими мыслями. Поэтому я хочу поговорить с тобой о другом, и не перебивай меня, если даже начало покажется тебе странным.

Я вернулся за стол.

— После зимы всегда наступает весна, после весны лето. День сменяется ночью. Но ты знаешь, Азамат, что если уехать далеко на север, то ночей там не бывает полгода. А если далеко на юг, то там нет зимы. Везде всё по разному и люди тех мест не верят другим людям, потому что они не видели и не бывали там, где живут рассказывающие подобные нелепости.

Я несколько секунд помолчал. Налил в пиалу остывшего чая, в горле першило, и было сухо как в сердце пустыни. Сделав короткий глоток, я продолжил:

— Человек может прожить свою жизнь так же размеренно и привычно, как его отцы и деды. После морозов ждать весну и лето и снова зиму. Но может и уехать туда, где нет зимы. И жить там долго. А ещё он может выбрать другую дорогу и другую землю и не прожить там и года. Вся суть в выборе. Я выбрал свой путь. Тот, который может привести меня к зиме, а может и к вечному лету. А та дорога, по которой шел я, идёшь ты, и идут мои пацаны, она ведёт в зиму. Холодную и вечную, где никогда не расцветут сады. Правда, ваша зима будет сытной, спокойной, уютной. Но барану на пастбище тоже уютно, пока его не завалят на землю и не перережут ему горло. А я не хочу быть бараном, я хочу вырастить хотя бы один цветок. Пусть мне на моём новом пути тоже могут перерезать горло, но есть большая разница — умереть бараном или кем-то другим. Азамат, скоро очень многое изменится, ну не совсем скоро, лет через десять или двенадцать….

— А точнее?

Азамат сильно навалился телом на край стола, папироса в его пальцах дымила, огонёк её покрывался серой коркой.

— Точнее — через десять. Но ты заметишь, как появляется плохое, как расползается среди людей гниль, ещё раньше. И ещё, Азамат. Знаю, это звучит бредом, но этой страны не будет. Этот конгломерат республик и народов исчезнет, распадётся на клочья непонятного нечто. СССР падет. Будет на этой земле другая страна, другие люди будут жить в ней. Совершенно непохожие на нас с тобой. Они станут называть свой дом собачьей кличкой — Рашкой и их не будут уважать и сами они не захотят уважения. Зимой трудно думать и о чем-то мечтать, чего-то хотеть. Это будет не наш с тобой мир. Это не тот известный и знакомый, где ты стоишь у «смотрящего» за спиной, и Князь слушает твои советы. Где всё заранее известно и все играют по одним правилам. Правила станут другими. Точнее, правил не будет. Будет власть неправого и лгущего над ослепшими и потерявшими себя и свой дом. На эту землю придут другие пастухи. Злые, ненавидящие эту землю и людей на ней живущих. Не жалеющие ни кого и ничего и мы все — и ты, и Князь, и я — окажемся в роли баранов, которым режут горло, а они не видят режущего их из-за идущего снега. Потому что мы будем думать, что всё ещё идет зима. А разве ты хочешь быть бараном, Азамат? Слепым бараном?