Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946 - Дмитрий Ломоносов

В «бегемоте» был медицинский пункт, где работал очень сердобольный доктор. Когда становилось невмоготу, мы шли к нему, и он иногда давал нам освобождение от работы на пару дней.

22 ноября мне исполнилось 18 лет. Я отметил этот день тем, что купил на базаре домашнюю лепешку и кусочек масла, вечером съел это под воспоминания о том, как раньше в Болшеве праздновался такой день.

Наступил новый, 1943 год. Мы, жившие в одной комнате, в складчину отметили его. Приготовили винегрет, замешав его за неимением подходящей кастрюли в ящике от тумбочки, где-то достали немного вина, пахнувшего керосином. Пели блатные песни: «Ты начальничек, мой начальничек, отпусти на волю…» или «Не для меня сады цветут, зелены рощи расцветают, и дева с черными глазами — она цветет не для меня…».

Позднее, в Москве, Алеша Копылов со смехом вспоминал, как в руках у Эдика Панишевского развалился ящик с винегретом.

Праздник завершился печально. У соседа по комнате Фимы Гольмана начались такие боли в животе, что он, не в силах сдержаться, кричал. В больнице ему сделали операцию — заворот кишок. Через два месяца, съев слишком много пряников, полученных по карточкам вместо сахара, он опять попал в больницу с таким же диагнозом и умер.

К этому времени в стране многое изменилось. Прекратил свое существование Коминтерн. Устранили институт комиссаров в армии, что принесло большой положительный эффект: командир получил возможность самостоятельно принимать решения в боевой обстановке, не оглядываясь на комиссара, контролировавшего его действия. Ввели погоны, младшие командиры стали сержантами.

Под городом Орджоникидзе (Владикавказом) немцы потерпели поражение, о чем также теперь не вспоминают, хотя это случилось ранее, чем под Сталинградом. Фронт прочно стабилизировался под Новороссийском и под Ленинградом, где была предпринята неудачная попытка прорыва окружения.

Завершилось победой сражение под Сталинградом, практически решившее судьбу войны. Немцы быстро покатились на запад, 10 февраля был освобожден Ростов.

Стали приходить письма. Через родственников моих товарищей, остававшихся в Ростове, я узнал о гибели С. Я. и Л. М. Файкиных.

Мне и раньше, под влиянием невыносимых условий существования, неоднократно приходили в голову мысли об уходе на фронт. К этому времени ушли на фронт добровольно, отказавшись от брони, мои товарищи, проживавшие в одной комнате общежития: Эдик Панишевский, Ваня Коневский. Ким Якуб-оглы поступил в какое-то секретное военное училище.

Начало армейской службы

Наступил очередной крутой поворот в моей жизни.

Пересыльный пункт занимал помещение какого-то духовного назначения, возможно, в былые времена здесь была мечеть. Два длинных зала со сводчатыми высокими потолками были загромождены трехэтажными нарами, между которыми оставался такой узкий проход, что при команде «Подъем!» все население нар не могло в нем разместиться. Да и на нарах было так тесно, что я предпочел спать на доске, перекинутой через проход между нарами. Естественно, «дух» стоял такой, что, как говорится, топор повиснет. Все, находившиеся на призывном пункте, состояли из двух основных категорий.

Первая, наиболее организованная, легко и сознательно реагирующая на команды, представляла солдат, отбывших курс лечения в госпиталях и признанных годными к продолжению дальнейшей службы. Эти долго не задерживались, вскоре из них комплектовались маршевые роты, и, получив новое обмундирование, каски, лопатки, котелки, винтовки, противогазы и подсумки, они строем уходили на вокзал.

Большинство, составлявшее вторую часть контингента, — мобилизованные по очередному призыву, главным образом из сельских районов Татарии. Обутые в лапти, надетые на длиннющие онучи, с огромными «сидорами», они казались ужасно бестолковыми. Многие из них плохо говорили по-русски, совсем не понимали команд. Целыми днями молча сидели они на своих местах на нарах, часто распаковывая свои «сидора» и принимаясь за еду (лепешки, сыр и вяленое мясо или сушеная рыба), чем возбуждали зависть и болезненное ощущение голода у остальных. Их иногда вызывали на площадь, где проходили построения, окриками и толчками пытались сформировать некоторое подобие строя и тоже отправляли на погрузку в вагоны для следования в запасные полки, где им предстояло обучаться военному делу. Обмундирования они не получали.

Недели через две-три настала и моя очередь. В числе небольшой команды, составленной из студентов, десятиклассников, закончивших школы, учителей, библиотекарей, нас построили, выдали сухой паек и отправили на вокзал, не говоря о том, куда нас направляют.

Кстати, получать сухой паек было намного выгодней, чем питаться в солдатской столовой, где значительная часть продуктов ухолила «налево» и поглощалась вечно голодным нарядом по кухне.

Итак, маршевая команда пересыльного пункта Казани, направляемая в военное училище (куда и в какое — нам не сообщили), размещена в двух теплушках, прицепленных к эшелону, движущемуся на запад.

Возглавлял команду бравый старшина-нестроевик с потешной фамилией Капусто, еще не получивший новую военную форму с погонами и носивший в петлицах четыре треугольника. Он успел уже изрядно повоевать, о чем свидетельствовали три нашивки за ранения и медали «За отвагу» и «За боевые заслуги». Он постоянно держал при себе полевую сумку с нашими документами, не расставаясь с ней, даже отправляясь выполнять естественные надобности.

Перед посадкой в вагоны он, построив нашу команду, после обычной переклички рапортовал какому-то политработнику штаба о том, что команда готова к посадке в вагоны. Тот произнес речь, которая помимо обычных в те времена штампов («Родина, партия, правительство и сам товарищ Сталин проявляют к вам особое доверие…») содержала требования к дисциплине во время следования до пункта назначения, наименование которого нам знать не следует. На остановках ни в коем случае не отлучаться от вагонов далее зоны видимости и слышимости. Отставший от поезда будет считаться дезертиром со всеми последствиями.

Несмотря на категорическое запрещение далеко отлучаться от наших вагонов (без документов нас могут задержать комендантские патрули даже в пределах станции и, чего доброго, посчитать дезертирами), отлучаться все же приходилось: ведь туалетов-то в наших теплушках не было!

Не знаю, по какому правилу и кем определялась очередность прохождения составов через железнодорожные станции, но наш эшелон в этой очередности, вероятно, занимал одно из последних мест. На каждой станции нас загоняли на какие-то запасные пути, а на разъездах мимо нас проносились идущие в том же направлении поезда с военными грузами.