Резня в ночь на святого Варфоломея - Филипп Эрланже

Ее Величество сказала недавно, что закроет глаза, если Гизы лишат жизни своего недруга. Теперь она побуждала их к этому. В любом случае, она желала знать, какую позицию они занимают. Госпожа де Немур открыла свои карты: ее сыновья только и мечтают наказать убийцу их отца, но она, обеспокоенная их безопасностью, просит Месье подыскать исполнителя. Удар, исходящий от брата короля, обретает законную силу. И благородная дама сослалась на гасконского забияку, сторонника Его Светлости, который восхитительно исполнил бы подобную обязанность. Ни королева, ни принц с ней не согласились. И больше в тот вечер ничего не обсуждалось.

Пытаясь изыскать наилучшие средства устранить адмирала, Екатерина и Генрих не щадили в то же время сил, чтобы ускорить брак Маргариты с Наваррцем. Они действительно лелеяли надежду восстановить мир между двумя партиями после того, как обе будут обезглавлены.

Кардинал де Бурбон, к великому гневу Карла, продолжал требовать особого папского разрешения. Королева бросилась на выручку своему сыну. Сфабриковали фальшивое письмо, где французский посланник объявлял о немедленном прибытии документа, и кардинал, после значительных колебаний, провозгласил, что удовлетворен. Оставалось найти епископа, который согласился бы стать его помощником. Жак Амио, епископ Дамьетты, раздатчик милостыни короля, епископ Шалона, раздатчик милостыни королевы, епископ Анжера, исповедник короля, ответили отказом один за другим. Герцог Анжуйский предпринял вторую и настойчивую попытку воздействовать на Амио, своего прежнего воспитателя.

— Месье, — объявил переводчик Плутарха, — король властен над моей жизнью и моим имуществом, но не над моей совестью. И поскольку он признает свободу совести для гугенотов, он должен предоставить ее также и мне.

— Итак, — отпарировал принц, — Вы не думаете, что у нас, остальных, тоже есть совесть и что мы — католики?

— Ее Величество и Ваша Светлость должны принять наш совет в том, что касается совести, а я не обязан спрашивать об этом Вашу Светлость.63

Епископ Диня, более гибкий, уступил высочайшему давлению.

Тем временем посланец герцога Альбы, господин де Гомикур, явился в Париж. Он получил личную аудиенцию у королевы-матери, в ходе которой упорно сетовал по поводу флота, стоявшего в Бордо, несмотря на достигнутые договоренности. Екатерина пообещала дать удовлетворительный ответ, затем извинилась, что крайне занята в связи с предстоящей свадьбой дочери. На публичной аудиенции, где Гомикур высказывал добрые пожелания жениху и невесте, он заявил о новых сосредоточениях гугенотов у границ. Карл заверил его, что эти передвижения происходят вопреки его приказам.

— Если гугеноты не отступят, потребуется действовать? — спросил Гомикур.

— Именно так и будет, и через несколько дней Вы сможете убедиться в истинности моих слов.

Идентичную формулу король использовал 17 августа, во время торжественного празднования в Лувре помолвки; Колиньи потребовал, чтобы король сбросил маску. Бракосочетание должно было состояться назавтра. Карл молил адмирала потерпеть четыре дня. В течение этих четырех дней будет пышно праздноваться великое событие, во время увеселений перемешаются католики и протестанты. И они послужат для маскировки военных сборов. Сразу же после них танцоры вскочат в седло и начнется война.

Королева-мать, шпионы которой сновали повсюду, не могла долго оставаться в неведении касательно их беседы. Больше не было возможности выжидать. Как только настала ночь, в Лувр снова явилась мадам де Немур.

Две итальянки быстро договорились. Старый «королевский убийца» Моревер, который упустил адмирала в 1569 г., перешел к Гизам и жил под их покровительством. Ему дали понять, что он получит поручение и обязан преуспеть там, где недавно потерпел неудачу. Гизы чувствовали себя уверенно из-за соучастия королевы, благодаря своим войскам, своей популярности, гневу парижан, взбешенных святотатственным браком. И решили взять на себя риск подобной затеи и осуществить ее себе во благо. Королева-мать возликует, увидев, как преступная голова падает в корзину. Народ, предчувствуя то, чего он еще не знает, уже говорит, что эта свадьба будет «кровавой». И кровь прольется.

Никогда еще город не являл контрастов, подобных тем, которые замечали, к своему изумлению, послы в течение всего дня 18 августа. Палившее с лазурного неба солнце, казалось, накаляет страсти людей, фанатичных, непокорных и яростных, которые считали, что им брошен дерзкий вызов. Казалось, мостовые готовы взорваться бунтом, в то время как мрачные и зловещие высокопоставленные католики сталкивались с шумным высокомерием гугенотов, уверенных в своей победе. В воздухе пахло дракой и преступлением, но приводило в замешательство то, что в городе при этом шел праздник, не знавший себе равных по великолепию. На каждом перекрестке были воздвигнуты триумфальные арки, с балконов свешивались ковры, самый жалкий ротозей нарядился в свое лучшее платье. Ну, а двор блистал, словно Венецианская Республика, гордая своими богатствами перед этим разоренным королевством.

Микиели с изумлением констатировал, до какой степени Франция оправилась за два мирных года. Он не уставал восхищаться великолепием аристократии, окружавшей короля, красотой дам. Он восхищался этим как простой зритель, ибо, следуя примеру нунция и Суниги, ни один посол не участвовал в церемонии.

Их Величества явились в дом епископа, где провела ночь невеста, и проводили ее в церковь. Туда прибыл, в свою очередь, Генрих Наваррский, в окружении принцев Конде и Конти, адмирала, графа де Ларошфуко и целой толпы дворян-протестантов.

Карл IX был наряжен «солнцем». Королева-мать, снявшая по такому особому случаю свой траур, блистала своими прославленными драгоценностями. Месье облачился в костюм из бледно-желтого атласа, покрытый серебряным шитьем и усыпанный жемчугом. Но «чудом небес и земли», по выражению Брантома, была Маргарита Французская, глубоко опечаленная, в золотом платье и плаще голубого бархата, шлейф которого достигал четырех аршин.

Потребовалось придумать сложный церемониал, поскольку еще не имелось случаев «смешанного» брака. Наваррец, не вступая в собор, направился к дому епископа. Герцог Анжуйский занимал его место во время службы. Как только богослужение закончилось, Монморанси-Дамвиль отправился за Генрихом. Новобрачные, следом за королевской семьей и высшей знатью, заняли места на помосте, сооруженном перед папертью собора Парижской Богоматери. Именно там кардинал де Бурбон при содействии епископа Диня и двух итальянских прелатов, «не особо верных католиков», с точки зрения Суниги, дали им благословение на брак.

Когда прозвучал вопрос о согласии невесты, принцесса не разомкнула губ. Раздраженный король стукнул ей по затылку, и кардиналу угодно было удовольствоваться ее невольным возгласом.

Не разыгрывалась ли комедия, приготовленная заранее и предназначенная для того, чтобы создать угрозу на будущее, обеспечив повод для аннулирования брака?

Стоявшая в этот торжественный момент вблизи тех двоих, которых она любила, Гиза и своего брата, герцога Анжуйского, попыталась ли Маргарита отказаться от роли Ифигении? Трудно сказать.

Адмирал не присутствовал на этой завершающей стадии церемонии. Он задержался в соборе и рассматривал развешанные под сводами штандарты, которые войска Месье захватили у него при Жарнаке и Монконтуре.

— Скоро, — сказал он Дамвилю, — их снимут отсюда и повесят здесь другие, на которые будет куда приятнее смотреть.

Он, несомненно, думал о предстоящей кампании в Нидерландах. Но находившиеся среди тех, кто его услышал, — ультракатолики — приняли это как намек на возобновление гражданских войн.

Этот брак, в который набожные души и экстремисты из обоих лагерей отказывались поверить, этот противоестественный брак все-таки состоялся! Он должен принести согласие. Его немедленным следствием станет то, что ненависть иссякнет.

Дожидаясь вокруг своего повелителя окончания мессы, гасконские гугеноты предавались неистовому ликованию и фанфаронствовали, что вызывало бурную реакцию толпы.

— Мы заставим Вас туда зайти! — кричали парижане, указывая им на собор.

Вызовы и угрозы разрастались и множились в течение праздника, распорядитель которого, герцог Анжуйский, неизменно вел себя вероломно по отношению к протестантам.

18-го после церемонии Их Величества задали обед, достойный Пантагрюэля, и приняли «городские корпорации». Далее последовали ужин, бал, спектакль. В большой сводчатом зале Лувра появились три колесницы, везущие «серебряные горы». Ими управлял король, герцог Анжуйский и герцог Алансонский. После того как они остановились, из гор вышли музыканты и пропели на великолепные мелодии превосходные стихи. Затем веселье стало буйным и неуправляемым. И продолжалось до утра.