Резня в ночь на святого Варфоломея - Филипп Эрланже

15 августа королева-мать покинула Монсо и вступила в Париж с герцогиней Лотарингской. Она сразу же оценила масштаб бедствия. Несмотря на ее усилия, военная машина действовала вовсю, и казалось, ничто ее не остановит. И в какой момент? В тот самый, когда, иронией судьбы, повсюду восторжествовала тонкая дипломатия, которая мирными средствами навлекла на Филиппа II горькое поражение.

Выборы в Польше представлялись удачными. Господин де Шомберг уверил Месье в поддержке герцога Саксонского. Ноай сообщал из Константинополя о самом выгодном договоре, какого не удавалось заключить и Франциску I: султан пообещал передать Франции то, что отвоюет у Испании. Наконец, грозная Елизавета, уступив обаянию господина де Ла Моля, посланного герцогом д'Алансоном, внезапно серьезно стала относиться к мысли о браке с юным принцем.

— О только бы герцог не замедлил прибыть, только бы не замедлил! — твердили ее министры и ее дамы.

Если бы брак Валуа-Бурбон сберег внутренний мир, Франция, не подвергая себя риску военных действий, могла бы стать первым из христианских королевств.

Екатерина видела, что эти терпеливые и нелегкие труды вот-вот пропадут. А также что она теряет власть. Правление страной ускользало из ее рук, переходя к тому, кого приговорили к смерти в 1569 г.

Все побуждало ее этого не допустить, и ее жажда власти, и миссия, которую она себе приписывала: хранить родовое достояние потомков Франциска I, великого короля, который открыл доступ в свою семью смиренным Медичи. Она не сомневалась в себе. Она была исполнена уверенности, что, вырывая у нее скипетр, Колиньи готовит погибель королевству.

Микиели впоследствии обвинял ее, что она вершила свою личную месть, sua vendetta. Разумеется, флорентийка ненавидела Колиньи, как ненавидела Лотарингского кардинала. Но она не сосредоточилась исключительно на этой ненависти. Рыдая на своей молитвенной скамеечке, она равно проклинала и сторонников Гизов, этих фанатиков, которыми полнился Париж и которые, дабы воспрепятствовать победе протестантов, готовы были даже посягнуть на престол. Она проклинала Сен-Кантен, испанское вторжение, роковые происки англичан.

Уроки ее наставника Макиавелли ожили в ее памяти. Государь не жесток, когда применяет жестокость на «благо народа», и не следует колебаться насчет смерти одного человека, если его смерть избавит подданных от бесконечных напастей.

8

«Кровавая свадьба»

Гизы не выступили на чьей-либо стороне во время дебатов о войне. Кардинал Лотарингский находился в Риме с мая. Герцог Генрих и его братья мало показывались в Лувре и ничего не говорили.

Тем не менее трудно было бы не догадываться, что у них на уме. Лотарингцы ненавидели адмирала не только как главу партии, с которой они столь безжалостно бились, но прежде всего как убийцу Гиза-старшего. Какова бы ни была истина, ничто не мешало им верить, что Польтро де Мере был человеком, посланным Колиньи; ничто не убедило бы их пренебречь честью, отказавшись от мести. И эту месть они откладывали ввиду необходимости повиновения королю, или, скорее, из-за боязни королевы-матери. Но таким образом создавалась великая иллюзия, что бездействующие Гизы будут спокойно взирать на то, как их враги движутся к власти и готовятся освобождать Нидерланды в ущерб королю Испании, их покровителю, союзнику и спонсору.

Определенные заявления, известное бахвальство кардинала Лотарингского, получившее распространение на другой день после Варфоломеевской ночи, могли бы дать повод думать, что с апреля месяца они помышляли об убийстве Колиньи и глав кальвинистов, приглашенных ко двору вместе с Генрихом Наваррским. Столь известные историки, как Люсьен Ромье, защищали этот тезис после того, как тщетно искали следов злого умысла в действиях и письмах королевы-матери. Среди противоположных аргументов громче всех звучат слова Марьежоля: кардинал не стал бы всеми правдами и неправдами препятствовать получению особого разрешения, если бы это бракосочетание было необходимо для успеха его плана.

В такой позиции принято сомневаться. Но неоспоримо, что то ли для нападения, то ли для обороны Гизы приняли самые основательные меры. В конце 1571 г. маршал де Монморанси дал королю знать, что число их приверженцев в Париже возрастает, «они берут в наем комнаты в разных кварталах и проводят ночи в тайных совещаниях. Они стремятся обзавестись оружием, особенно — коротким, посредством которого можно быстро совершать расправы внутри помещений и на улице». Среди прочих замыслов, о которых уведомлял губернатор Парижа, было следующее: «полагают, что, в частности, у них есть намерение осадить адмирала в его доме».

Отель Гизов, неприступная крепость, расположенная в центре города, ревниво хранила свои тайны, между тем инспирируемый ими гром воодушевлял католиков и приводил в ряды Гизов новых сторонников. Громы и молнии исходили и от церквей, где проповедники, что ни день, проклинали еретиков и чудовищную свадьбу их главы. Кое-кто прибывал из Испании, Италии под видом студентов, чтобы раздуть священное негодование. Епископ Сорбен в открытую угрожал королю: выдавая свою сестру за Бурбона, он поставил себя наравне с Исавом, от которого право первородства перейдет Иакову (подразумевался герцог Анжуйский).

В 1563 г. ни власть короля, ни единство Франции не сохранились бы, если бы две партии не смогли нейтрализовать одна другую. Королева-мать должна была, разумеется, об этом помнить. Одна против стольких недругов, она не видела никакого средства избежать полной катастрофы, кроме одного: умертвить Колиньи руками Гизов, а затем Гизов руками мстителей за Колиньи.

Все документы доказывают, что она думала именно так. В наше время подобные мысли представляются недостойными для главы государства. Но в этом не было ничего необычного для людей Ренессанса. Людовик XI, Генрих VIII, Елизавета, Филипп II и большая часть итальянских князей состязались в коварстве и жестокости, не имея оправдания в виде столь великой угрозы.

Справедливо противопоставление методов госпожи Медичи методам Генриха IV. Но Генрих IV никогда не обрел бы могущества, если бы цели, аналогичные тем, что не удалось реализовать в 1572 г., не оказались бы достигнутыми в 1588-89 гг., если бы убийство Генриха III, последовавшее в ответ на убийство герцога Гиза, не открыло бы ему дорогу к трону.

Политическое преступление остается преступлением; не следует судить его, отрешаясь от не менее преступного политического климата фанатизма и злобы, где оно рождается почти спонтанно. Не что иное, как воздействие темных сил, разгулявшихся вокруг, привело женщину, робкую, мирную, скептически настроенную и склонную к умеренности, к решению запустить адскую машину.

Следует задержаться на этом кратком периоде, в течение которого Екатерина верила, будто события ей подвластны. Судьба охотно предлагает самонадеянным людям подобные иллюзии, увлекающие их к гибели.

Из доклада тосканского посланника Петруччи ясно видно, что роковая идея облеклась плотью вскоре после сражения при Кьеврене.

Королева-мать узнала новости 20 июля. В ночь с 22 на 23 она тайно принимала вдову Франсуа де Гиза Анну д'Эсте, вышедшую повторно замуж за герцога де Немура.

Согласно взглядам того времени, исходящим из первенства по рождению, госпожа де Немур была куда более знатной особой, нежели Медичи. В ее жилах текла кровь королей Франции и кровь одного из пап, ибо, внучка Людовика XII через мать, Рене Французскую, она происходила от Александра VI через бабушку со стороны отца, Лукрецию Борджиа. То была женщина редкостной красоты, благородная и надменная, всецело преданная своему фамильному долгу. И несмотря на ее второй брак, а возможно, как раз по причине его, этот долг побуждал ее отомстить за первого супруга.

Екатерина дала ей понять, что эта месть, запретная в течение девяти лет, наконец-то будет дозволена. Анна д'Эсте, истинная итальянка, воздержалась от произнесения однозначных слов. Ее родня, отличавшаяся подозрительностью, начала тем не менее готовиться к осуществлению возмездия.

Королева-мать еще много раз виделась с герцогиней, которая оставалась в тени, так как опасалась короля. Когда Екатерина вернулась из Монсо 15 августа, она решила ускорить события, но, всегда отличаясь благоразумием, сперва посоветовалась с Микиели. Венецианец укрепил ее решимость. 5 августа Филипп II, ничего об этом не знавший, неожиданно написал ему в том же духе. Новое свидание с Анной д'Эсте имело место в присутствии герцога Анжуйского, ненависть которого к адмиралу возросла до пароксизма.

Ее Величество сказала недавно, что закроет глаза, если Гизы лишат жизни своего недруга. Теперь она побуждала их к этому. В любом случае, она желала знать, какую позицию они занимают. Госпожа де Немур открыла свои карты: ее сыновья только и мечтают наказать убийцу их отца, но она, обеспокоенная их безопасностью, просит Месье подыскать исполнителя. Удар, исходящий от брата короля, обретает законную силу. И благородная дама сослалась на гасконского забияку, сторонника Его Светлости, который восхитительно исполнил бы подобную обязанность. Ни королева, ни принц с ней не согласились. И больше в тот вечер ничего не обсуждалось.