Эвакуатор - Дмитрий Быков

А куда я ее везу, в лейке, с новым для нее и непонятным ей человеком? Где гарантия, что мы вообще долетим? Никакой гарантии, одна радость, что мы будем вместе. А как мы до этого жили врозь, обмениваясь редкими звонками и письмами? Последний раз я ездила к бабушке прошлым летом, и то ненадолго. Никаким эвакуатором еще и не пахло, да и никаким концом света тоже. Впрочем, пахло, только в Брянске этот запах, преследовавший меня в Москве, никогда не чувствовался. Его забивал запах антоновки в погребе, левкоев, маков и табака во дворе, сухих трав на кухне. Мой дом был тут с самого начала. Когда сюда приходили родители, они, казалось, были чужими, рушили то, что было между мной и бабушкой. Они вносили сюда веянье мира, в котором мне никогда не было хорошо. Меня у бабушки любили все — кот, дом, соседи, — и не за то, что я внучка: прав эвакуатор, никакое родство ни к кому не располагает само по себе. Не в нем дело. Просто я была отсюда, из этого древнего полуязыческого мира, в котором все договаривались с кадкой, землей, забором, погодой — жили в непрерывном дружественном сговоре, а как этот сговор разрушился, так и появилось предчувствие беды. У бабушки мне всегда было спокойно, больше чем спокойно — с ее миром я могла договориться. Пошепчешь, и пройдет. Попросишь, и дастся. У русских была какая-то своя вера, но они ее предали, и брошенный ими маленький Бог, не держащий на них зла, теперь страшно ограничен в возможностях: он может помочь только от сих до сих. Мы отдали себя во власть иных, чуждых божеств, с которыми договариваться бесполезно. Теперь они нас уничтожают, а тихие, малые боги наших лесов и болот следят за этим с беспомощным ужасом. Но по крайней мере бабушку, богиню брянской окраины, я отсюда вытащу.

Оставалось четыре дня. Мужа она решила предупреждать в последний момент — свекровь, естественно, упрется, но тут уж как-нибудь. Оставалось два места, но о них Катька предпочитала не думать. Подруга Лида? — я здесь-то через два часа не знаю, о чем с ней говорить. Посмотрим. В крайнем случае схватим первых попавшихся. Она до такой степени была поглощена этим противоестественным отбором, что уже почти не думала о том, врет Игорь или нет, взлетит или не взлетит его лейка — последний шанс есть последний шанс, и о нем лучше не задумываться. Все вокруг доказывало, что другого спасения ждать не из кого: недвижимость в Москве стремительно упала в цене, билеты за границу раскупили на полгода вперед, поезда брали штурмом, срок ультиматума истекал, а Шамиль ежедневно слал письма, нигде не публиковавшиеся, но вполне доступные в сети: до гибели вавилонской блудницы осталось шесть… пять… четыре дня, и воинам великого джихада смешна самонадеянность беглецов: клеймо свое они уносят на себе.

Надо было ехать в Брянск. У Катьки не было надежды взять билет на поезд — с Киевского вокзала беспрерывно отходили автобусы: рейсовые отправляли междугородними маршрутами. Единственным городским транспортом остался троллейбус: метро закрылось во избежание массовой гибели пассажиров в час пик. Доехать до Брянска в автобусе киевского направления стоило порядка полутора тысяч — цена фантастическая, но и она росла с каждым днем. Мужу Катька ничего не объясняла.

— Переждите как-нибудь с Подушей. Я послезавтра вернусь совершенно точно. Бабушке надо помочь.

— Никуда ты не поедешь, — вяло сказал Сереженька.

— Сережа, я поеду. Я не знаю, как она там.

— Кать, сейчас не то время. Ты не можешь… ну что это такое, в конце концов! Мы должны думать, куда из города бежать…

— Сережа, — сказала Катька абсолютно спокойно. Она умела с ним быть спокойной, всегда чувствуя свою силу на фоне его слабости. — Я тебе говорю совершенно точно: через пять дней мы все уедем отсюда.

— Кто нас увезет?

— Работа моя увезет. «Офис» принадлежит «Дельте», она увозит всех сотрудников с семьями. Здесь у меня совершенно твердая гарантия, можешь не сомневаться.

— А мать мою кто возьмет?

— И мать я возьму.

— И куда?

— Понятия не имею. Нам ничего не говорят. Я знаю только, что мы уедем. Пойми, я не могу бросить бабушку просто так. Она меня вырастила, я ее, может, не увижу больше никогда…

— И что мне думать, если тебя не будет послезавтра?

— Я в любом случае буду все время звонить.

Надо было увидеться с Игорем — без этого она уже не могла, он один вселял в нее уверенность и надежду, да и надо же было рассказать ему насчет бабушки, чтобы хоть не сходил с ума, когда она уедет в Брянск. Мобильная связь работает все хуже, вдруг я оттуда не сумею с ним связаться… Игорь ждал ее возле ВДНХ. Выглядел он неважно, бледно, а главное — она никогда еще не видела его таким неуверенным.

— У тебя чего-нибудь не так?

— Нет, все так. Связи только давно не было, — сказал он, гладя Катьку по голове.

— Ну и что это может значить?

— Да все, что угодно. Может, уже началась большая эвакуация, наши берут ваших, хлопоты, размещение… В Штатах — слыхала? Ждут, что воду отравят. В Чикаго вон отравили уже.

— Ваших там много?

— Да как везде. Я же всю сеть не знаю. Но что связи нет — это погано. Я все боюсь, что урулус…

— А с чего он вообще может быть, этот урулус? Что там у вас, в благополучном месте, могло случиться?

— Нет, у нас точно ничего не могло. Это как-то связано с нашей службой, с эвакуаторской… Ну не знаю я, Кать, честное слово. Меня просто тревожит, что почты давно нет. Я в некотором смысле вслепую работаю.

— И что ты сейчас должен делать?

— Ничего, обстановку изучать. Я донесения отправляю, а мне робот автоматически отписывает: ваше донесение принято, аккыртын.

— Что такое аккыртын?

— Форма служебной благодарности, типа спасибо за службу. Обычно хоть писали — обратите внимание на то и это. А теперь аккыртын, и будь здоров.

— Но мы летим? — тревожно спросила Катька. — Потому что иначе, сам понимаешь, мне и в Брянск незачем…

— А что ты собираешься делать в Брянске?

— Бабушку забирать.

— Ты уверена, что это нужно? Сколько ей лет?

— Семьдесят восемь, но она крепкая. Она выдержит, я тебя уверяю.

— Да нет, чего там не выдержать… Полет-то вполне комфортный. Просто — срываться с места…

— Что, лучше здесь погибнуть?

— Нет, конечно. Все ты правильно решила. Как ты ее довезешь?

— Доберемся. Триста километров, чего там. Ты меня не теряй, если я не буду звонить — значит, мобила не берет. Сейчас с этим проблемы, сам знаешь.

— Катька, Катька, — повторял он и все гладил ее по голове. Катька испугалась: выходило, что не она в нем, а он в ней искал теперь опоры.

— Игорь, ты боишься чего-то?

— Конечно, боюсь. Боюсь, как ты поедешь. А мне с тобой нельзя — я должен быть на связи, мне за два дня до старта в Тарасовку надо. Расконсервация занимает семьдесят часов — без меня некому процесс начать.

— Слушай, да я понимаю. Конечно. Зачем тебе со мной, она еще испугается.

— Я бы обязательно поехал с тобой, — сказал он. — Ты же знаешь. Но надо тут.

— Ой, хоть ты не будь такой кислый!

— Только, Катя, — сказал он уже обычным своим голосом, деловито и твердо. — Если вдруг, мало ли, сейчас всякое бывает… Задержалась ты там, паче чаяния, провела больше двух дней, не успеваешь… На день вполне можно опоздать, просто когда расконсервация начнется — процесс уже станет необратим. Стартовать мы должны седьмого ноября, в семь вечера ровно. Семь — оптимальное время, я проверял.

— Почему?

— Ракетчики на ужин пойдут.

— Игорь! Я серьезно!

— А если серьезно, я все главные дела стараюсь делать в семь. Биоритм у меня такой, еще дома подсчитали. Семь у меня — пик интеллектуальной активности, стартовать очень трудно, мне вся воля понадобится. Я не летал давно, и так целыми днями тренируюсь сижу. Взлет должен сорок пять секунд занимать, а я за сорок пять едва успеваю двигатель разогнеть.

— У вас что, программа тренировочная? — уважительно спросила Катька. — Типа авторалли?

— Да, только круче. Значит, самое позднее в половине седьмого, в красный день календаря, ты должна быть на месте — с мужем, бабушкой и кем тебе там еще хочется. Все поняла?

— Все, — кивнула Катька.

— Участок в Тарасовке найдешь?

— Игорь! Мы же вместе туда поедем!

— Вместе или не вместе, а ты учти: последние сутки я должен быть при лейке неотлучно. Там главные процессы в расконсервации пойдут. Так что из Москвы я уеду шестого. Если до шестого сюда не вернешься, сразу езжай в Тарасовку. Со всеми. Я там буду ждать. На всякий случай, если ты вдруг окажешься в Москве, а меня нет, — я на двери оставлю записку, как и что.

— Хорошо. Но клянусь тебе, я послезавтра буду.

— Ладно. Только осторожней.

Он прижал ее к себе и зашептал в ухо:

— У второй двери, дитя, мне страшно, у второй двери пламя заговорило… У третьей двери, дитя, мне страшно…