Старые истории - Нина Буденная

— Смывай с себя крем и быстро приезжай, тебя директор ищет. Я тебя уже полчаса прикрываю.

— Интересно знать, как ты это делаешь?

— Говорю, что у тебя, как у жены министра, есть дела и поважнее, чем у нас, грешных.

— Ах ты умница моя, добрая душа. Однако зря стараешься, у меня отгул. Я и кадры предупредила, и в книгу записалась. А что академику нужно?

— Не говорит. Мы не его уровня, видать. Это вы с ним в сферах вращаетесь, а мы уж тут, внизу, как девки дворовые.

— У некоторых девушек дворовых, помнится, был обычай по поручению вышестоящих инстанций несимпатичных в лес заводить, чтобы оставить там на съедение волкам. А то и яблочком румяненьким угостить. Отравленным.

— Выдумаешь тоже. Отзвони академику-то.

— Нету меня, нету, — сказала Анна Павловна. Нажала рычажок и накрутила директорский номер.

— Иван Потапович, это Анна Павловна. Говорят, вы меня разыскиваете.

— Вы помните, что сегодня большое отраслевое совещание?

— Да хоть десять. Моих вопросов там не будет.

— Вам надо прийти.

— Не приду, Иван Потапович. Там и вас будет достаточно.

— Анна Павловна, я что-то погано себя чувствую. Думаю, до конца рабочего дня не досижу.

— Вся жизнь — борьба. Болезни надо превозмогать.

— Эх, никто меня не жалеет.

— Бедный вы наш. Валидол за щеку и прямым ходом на заседание. Это мой вам совет. Единственный. А если уж совсем невмоготу, Ванюшкина пошлите. Его хлебом не корми, дай потолкаться среди начальства.

— Вот этого-то я в нем и не люблю. Потом, как вы знаете, я готовлю приказ об его увольнении. Так что отправлять его сейчас на совещание в некотором роде неэтично. Так вы решительно не придете?

— Решительно. У меня важные дела, а вы меня отвлекаете.

— Ладно, как-нибудь выкрутимся.

— Я в этом не сомневаюсь.

Повесив трубку, Анна Павловна уставилась пустыми глазами в окно. И в них отразилась самая людная улица Москвы.

Анна Павловна прослушала себя — не заговорит ли в ней совесть, не потребует ли она похода на совещание? И, странное дело, совесть молчала.

«Широкая возможность есть отличные бифштексы появляется тогда, когда у человека уже нет зубов», — вспомнила Анна Павловна англичан. Это она к тому вспомнила, что начала замечать: в ее отношение к работе стало проникать равнодушие. Оно беспокоило. Всего ведь добилась: своя лаборатория, тщательно, с любовью подобранные сотрудники — умны, дельны, разве что «девка дворовая» осталась от прежнего созыва. Дело не просто по душе, а верно найденное, угаданное, единственное, для которого и была она, видимо, создана. И дело это шло, и шло хорошо.

Но вдруг начала Анна Павловна понимать, что в последние годы для нее важнее и значительнее стало готовить вкусную еду, до хруста крахмалить мужу рубашки и рассматривать его несравненную физиономию. И формулы, которыми пестрил еще совсем недавно ее мозг, те дурацкие и не совсем дурацкие догадки, которые посещали ее регулярно, начинали не выдерживать такого сравнения.

А до пенсии было еще ой как далеко!

Решив, что такие мысли заведут ее куда не приведи господь, Анна Павловна насухо вытерла все сомнения — отгул есть отгул. И погрузилась в приятные рассуждения. Все было и всяко бывало. Сейчас жизнь давала ей передышку. Шла белая полоса, и из нее надо было выколотить все прелести.

Нажатием клавиши Анна Павловна осветила экран телевизора и обнаружила в нем сидящих вокруг стола людей. По внушительному глобусу — предмету ее черной зависти — и прическе ведущего поняла, что вклинилась в клуб путешественников.

Один такой отутюженный путешественник сообщил ей, что сокотрийская женщина — самая раскрепощенная из женщин стран мусульманского Востока. Но это, однако, не избавляет ее от тяжелого ежедневного труда. И в этом труде она очень активна.

Тут эту раскрепощенную активистку и показали. И была она ничего себе, хороша. Стояла такая пряменькая, стройненькая, с какой-то ношей на голове. «Труд не согнул сокотрийскую женщину, — подумала Анна Павловна. — Не согнет и советскую».

Она вытащила из своих схоронок ведро, со звоном наполнила его почти кипящей водой, шмякнула туда тряпку и отправилась в столовую, которая одновременно служила мужу спальней. Натянув резиновые перчатки за рубль тридцать копеек и в который раз посетовав на то, что выпускающие их поганцы забывают, что у женщин бывают не только птичьи лапки, но и нормальной величины руки, Анна Павловна отжала тряпку и смачно плюхнула ее об пол.

В спальне-столовой была ниша, в которой и стояла огромная, страшная, красного дерева кровать, похожая на саркофаг. Зная, из чьих рук и кому она досталась, Анна Павловна видела за этими розвальнями такую историю, что у нее волосы дыбом становились. Она считала, что прошлой своей жизнью точно, а будущей и подавно с историей этой никогда квита не будет, и поэтому ложе это яростно ненавидела.

Была Анна Павловна современной женщиной, ненависть ее имела локальный характер, но, не сообщая пока о том мужу, этот гробик был ею предназначен на выброс. Что она и собиралась сделать в недалеком будущем.

Под кровать она влезла целиком, вокруг набитых в это вместилище книг прошлась тряпкой, а поверх яростно подула — и еще раз протерла тряпкой.

А поскольку человек все равно ничем не бывает полностью доволен, Анна Павловна, ползая по-пластунски, а иногда просто шлепаясь на живот, начала ворчать сначала вполголоса, а потом и в полный — сперва на пыль, которую поставляет ей лучший город в мире, потом на мужа, который купил эту дрянь. Потом на умельца, который ему ее продал, воспользовавшись простотой, которая хуже воровства.

В общем, Анна Павловна начала своими руками портить себе настроение. Но, как женщина чрезвычайно умная, вовремя спохватилась.

— Чего тебе не нравится, подруга? — спросила она себя. — Пыль? А как часто ты ее убираешь? Задумалась? Ну то-то. Радуйся, что в эту щель залезла без скрипа. Значит, еще гнешься.

Анна Павловна на себя наговаривала. Она была женщина изящная, в прошлом чемпионка Москвы по фехтованию среди юниоров, которых в ее время называли просто юношами. И мастер спорта по лошадиной части. В прошлом же. Правда, недалеком. Но все же.

Сейчас она была великим мастером по конструированию штучек, небольших таких, но очень важных как для спортсменов, так и для всего остального населения нашей страны. Анна Павловна, в порядке своего ежедневного труда, делала их все мельче по размерам, но все серьезнее по результатам. И именно потому, что это у нее хорошо выходило, она и имела сегодня возможность так вольно обойтись с академиком — директором своего НИИ. Правда, в смысле размеров Анна Павловна имела собственное мнение: считала, что, чем хорошее больше, тем оно лучше. Но время требовало компактности. То, понимаешь, самим поднимать тяжело, то другие еще мельче сделали.

— Гонишься за всеми, гонишься, — отводила душу Анна Павловна, шуруя бывшей мужниной майкой под кроватью. — А надо, чтобы за нами гнались. Уходит талант из жизни — наступает пауза. Хорошо, если не антракт. Нет незаменимых? Еще как есть. Надо честно осознавать свой удельный вес в этой жизни.

Так бурчала Анна Павловна, дискутируя с неведомыми оппонентами.

— Ату на вас! — пригрозила она конкурентам, вытягивая себя из-под саркофага. — Вот я вам, — повторила уже задумчиво. — Погоди, погоди, — сказала она себе и расселась на полу удобно, помахивая грязной тряпкой. — А если мы сначала замкнем контакт, а потом уж от винта? — Анна Павловна кинулась к столу и стала строчить на первой попавшейся бумажке. Чтобы не забыть. До послезавтра. Потому что завтра в семь ноль-ноль выезд на картошку.

— Вот так будет красиво, — сказала Анна Павловна, поставив точку. — Надо любить и уважать человеческую мысль! — сказала Анна Павловна. Одобряя ее слова и в ее честь Кирюша исполнил песенку. Немедленно ее — из спаленки Анны Павловны — подхватил Мефодий, по домашней кличке Фомочка. Ощутив себя в летнем лесу, Анна Павловна снова ухватила тряпку.

Кирюша залетел к ним в окно. Птичку отловили» отличили, к ее счастью, от воробья — Кирюша был пестренький, начихали на приметы, а те толковали, что дикая птица, влетевшая в дом, к несчастью, если же быть совсем точным — к смерти, и обосновали. Муж Анны Павловны сказал, что, если бы ему кто-нибудь когда-нибудь намекнул, что он будет держать кенара, он бы его убил. А вот теперь держал, и не только держал, а любил и наслаждался им. Мало того, он решительно заявил Анне Павловне, что, когда они уходят на работу, Кирюше дома одиноко и надо купить ему товарища. Товарища Анна Павловна купила на Птичьем рынке, и эти товарищи в первую же секунду встречи так передрались, что теперь дружили из разных комнат.

Обстановка летнего леса сгустилась. Птицы пели громко и от души. Анна Павловна с чувством удовлетворения от хорошо делаемого дела тщательно елозила тряпкой по полу, последовательно и ракообразно передвигаясь по квартире.