Солнце и луна - Патриция Райан

– Я даже рада, что мне пришлось служить в этом безбожном Пуатье, не то я бы просто не вынесла того, что сейчас творится в Холторпе! – сказала Эдме. – Моя бедная матушка, должно быть, переворачивается в гробу! Слава Богу, она не видела того, что повидала я. Я такого могла бы порассказать, к примеру, о леди Маргерит…

Ну да, сластолюбивая Маргерит де Роше, с ее кошачьими глазами и гривой рыжих волос. Говорили, что она замужем, но Филиппе не случалось встречать столь чувственного и агрессивного создания. Обольщать было для нее так же естественно, как дышать.

– И этот список! – Эдме возвела глаза к небу.

По прибытии в Холторп Маргерит первым делом составила список мужчин, которых намеревалась залучить к себе в постель. Среди них были не только почти все гости, но и рыцари короля Людовика, размещенные в казармах бок о бок с людьми лорда Бертрана. Это были люди простые, наемные ландскнехты, в свободное от службы время предпочитавшие охоту на кабанов, кулачные бои и не чуждые того, чтобы задрать подол простой птичнице.

– Неужто святой отец тоже в ее списке? – Эдме имела в виду теперешнего капеллана замковой часовни, преподобного Николаса. Этот тихий лысеющий священнослужитель прежде находился при дворе короля Людовика, известного своей религиозностью, а потому очень страдал от царивших в Холторпе безбожных нравов.

– Да, но он отказал ей в утехах. – Филиппа улыбнулась. – Кроме него, твердость проявили лишь Тристан де Вер и Рауль д'Аржентан.

Первый из этих двоих, трубадур леди Клер, предпочитал мужской пол, второй на потеху гостям был без ума от своей молодой жены, красивой и взбалмошной леди Изабеллы.

– Хорошенькое поведение для знатной леди! Вы все испорчены до мозга костей! – провозгласила Эдме, берясь за щетку для волос. – Нет уж, это не по мне!

«И не по мне», – подумала Филиппа.

Ее представление о куртуазной любви сильно изменилось за время, проведенное в стенах замка Холторп. Вся эта путаница низменных связей была порочнее, чем продажная любовь Саутуорка. Неужто Хью прав и она, в самом деле, ничего не понимает в жизни? Выходит, взаимоотношения полов основаны на чистой физиологии?

Интуитивно Филиппа догадывалась, что не все так просто. То, что случилось между ней и Хью, затронуло не только тело ее, но и душу. Воспоминания о той ночи были для нее священны. Держа друг друга в объятиях, они ненадолго перестали быть каждый сам по себе и познали нечто более возвышенное, чем обыкновенное плотское слияние.

Это приводило в восторг. Это пугало.

Весь первый день в Холторпе Филиппа ждала, что Хью появится под каким-нибудь благовидным предлогом и увезет ее или хотя бы останется рядом. Его присутствие стало бы причиной того, что она и дальше избегала бы встреч с Олдосом.

Близость с Хью была восхитительна, совокупление с Олдосом могло вызвать лишь отвращение. Филиппа искренне верила, что сумеет пройти через это, но после того как Хью раскрыл ей тайны физического наслаждения, она с ужасом ждала момента, когда ей, словно лондонской потаскухе, придется раздвинуть ноги для случайного мужчины.

Тогда-то ей и пришло на ум отговориться женским недомоганием, однако неделя кончилась, а с ней изжила себя и отговорка. Все эти семь дней Филиппа молилась, чтобы Хью ворвался в ворота замка на своем горячем коне и избавил ее от необходимости ложиться в постель с ненавистным мужчиной.

Но он так и не появился. Горечь сменялась в Филиппе гневом, гнев – отчаянием, но что бы она ни думала о Хью, стоило закрыть глаза, как он являлся перед ней с затуманенным взглядом зеленых глаз и светлыми волосами, разбросанными по подушке, и тогда она ощущала только лишь воспламеняющую ее тело потребность оказаться в его объятиях…

В дверь постучали, и хорошо поставленный женский голос спросил:

– Леди Филиппа! Вы у себя? Это Клер.

– Хотите, я скажу, что вы уже уснули? – прошептала Эдме, хорошо знавшая нелюбовь Филиппы к хозяйке дома (надо сказать, обоюдную).

Стук повторился.

– Леди Филиппа! У меня для вас записка, – сообщила Клер и добавила насмешливо: – Известный вам джентльмен пожелал, чтобы она была доставлена незамедлительно.

Филиппа подавила стон. Еще одна любовная записочка!

– Входите!

Дверь распахнулась. Хозяйка замка Холторп переступила порог. Это была очень элегантная женщина в платье из переливчатого темно-синего шелка, причесанная волосок к волоску. Ее драгоценности были восхитительными: сплошь сапфиры и жемчуга. Однако натура ее лишь отчасти была столь изысканной, о других ее свойствах говорила кожаная перчатка на левой руке, крепко сжатая острыми когтями сокола с колпачком на голове. Сестра Олдоса обожала хищных птиц и собственноручно обучала их охотиться, причем повсюду носила с собой, чтобы приучить не бояться людей.

– Ах! – воскликнула она тем же насмешливым тоном, оглядев соблазнительное неглиже Филиппы. – Уже готовы для постели – постели моего братца, вне всякого сомнения. Давно пора! Порох скоро посыплется через край из его пороховниц!

Краем глаза Филиппа заметила, как Эдме залилась краской.

– Мой братец весьма расстроен тем, что не получил ответа на свою утреннюю записку, а посему мне пришлось еще раз услужить ему.

– Я не знала, что нужен ответ.

– Он и не был нужен, – отмахнулась Клер. – Олдос ждет, когда же, наконец, осуществится ваша великая любовь… и, по-моему, спятил на этой почве.

Утренняя записка гласила:

«Той, кого я жажду, чей голос слаще соловьиного пения, от несчастного Олдоса, сраженного стрелой Амура. Твой верный раб мечтает быть распростертым у твоих ног. Утешишь ли ты его сладостным объятием, утолишь ли его печали и подаришь ли ему рай? Если да, то приходи ко мне во мраке ночи, ангел души моей, голубка сердца моего! Знай, что я твой, и только твой. Я отринул радости плоти, чтобы наше слияние не было омрачено даже тенью твоего недовольства. Жду встречи с трепещущим сердцем! Войди без стука и без единого слова, чтобы я мог заключить тебя в объятия со всем пылом моей исстрадавшейся души, а потом мы сдадимся на милость друг друга».

По прочтении этой напыщенной чепухи у Филиппы зародилась идея.

Между тем Клер запустила руку за низкий корсаж и достала миниатюрный свиток пергамента.

– Я категорически заявила брату, что этот фарс начинает действовать мне на нервы.

Она сунула записку Филиппе и обошла комнату, периодически насмешливо усмехаясь. В самом деле, было над, чем посмеяться. Гобелены на стенах так обветшали, что распадались от каждого прикосновения, мебель была сделана столетия назад. На жесткой кровати лежал соломенный матрац, прикрытый меховым зимним покрывалом. Насколько было известно Филиппе, свою собственную спальню Олдос обставил куда более старательно. Можно было не сомневаться, что перина у него из гусиного пуха.