Эндшпиль Маккабрея - Кирил Бонфильоли

«Тогда я в память заглянул свою. Как жаждет пропустить глоток солдат...» [174]

Определенное время спустя в комнату зашел сам шериф. Щуплый и усердный человечек со смышленым взглядом и неодобрительной складкой на лбу. Помощники перестали лупить нас по почкам и рассовали дубинки по карманам.

— Почему этим людям не предъявлены обвинения? — холодно спросил шериф. — Сколько раз мне вам говорить, что подозреваемых не следует допрашивать, пока их должным образом не оформят?

— Мы их не допрашивали, шериф, — ответствовал один тоном неповиновения. — Если б мы их допрашивали, они б висели наоборот, и мы били бы их по яйцам — сами же знаете, шериф. Мы тут просто как бы мозги им готовили к тому, чтоб вы их допросили, шериф.

Тот провел ладонью по щеке — довольно тщательно, проскрежетав нежно, едва слышимо. Так пожилая дама станет гладить свою любимую домашнюю жабу.

— Тащите их ко мне, — сказал он и развернулся на каблуках.

«Тащить» — это он точно выразился: мы бы сами до его кабинета не дошли. Он разрешил нам сесть на стулья, но лишь потому, что стоять мы не могли. И тут неожиданно я очень и очень рассердился — это у меня редкая эмоция, ибо я дрессировал себя, чтобы научиться ее избегать, с самого моего пагубного детства.

Когда я сумел говорить сквозь сдавленное горло и всхлипы как полагается, я выложил шерифу все наши карты — особенно дипломатический паспорт. Сработало — он вроде бы разозлился и сам, а также, быть может, чуточку испугался. Оковы с нас сняли, собственность вернули, за исключением моего «банкирского особого». «Люгер» Джока остался в чемодане, который, как я с облегчением заметил, никто не открыл: Джок предусмотрительно проглотил ключ, а помощники, увлекшись порчей нашей личной водопроводно-канализационной сети, на взлом замка не отвлекались. Это был очень хороший замок и очень крепкий чемодан.

— Теперь, быть может, вы окажетесь милостивы объяснить нам, что означает все это необычайное обращение, сэр, — сказал я, оделяя его мерзейшим своим взглядом, — а также сообщите причины, по которым мне не следует потребовать от моего Посла принять меры к тому, чтобы вас и ваших головорезов порвали на куски.

Он смотрел на меня долго и задумчиво, и умные глазки его посверкивали, а мозг набирал обороты. Куда б ни прыгнул котенок, хлопот шерифу не избежать: в лучшем случае — бумажная волокита, в худшем — много огорчений. Я видел, как он достиг решения, и внутренне затрепетал. Не успел он заговорить, как я кинулся в атаку снова:

— Если вы предпочтете не отвечать, разумеется, я просто позвоню в Посольство и изложу им голые факты, каковы они есть.

— Не нарывайтесь, мистер Маккабрей. Я собираюсь оформить вас обоих по подозрению в убийстве, и ваш дипломатический статус в этой лиге не стоит кучки крысиного помета.

Чтобы скрыть ужас, я по-британски зафыркал. Никто же не мог видеть мгновенного всплеска недоброжелательности Джока возле «бьюика» — да и в любом случае, издали все равно выглядело так, будто он пытался спасти бедолагу, нет?..

— И кого именно я... мы... предположительно убили?

— Милтона Квинтуса Дезире Крампфа.

— Дезире?

— Так у меня записано.

— Чтоб мне! Вы уверены, что не «Вулю»? [175]

— Да, — ответил он начитанно и с полуулыбкой. — Тут у меня стоит «Дезире». — Складывалось впечатление, что, будь он англичанином, непременно поддержал бы это мое «чтоб мне!», хотя складывалось и другое впечатление: англичанином он быть ни в какую не хочет, и в особенности, быть может, — англичанином дородным, который сейчас мужественно съежился перед ним.

— Продолжайте, — сказал я. — Испугайте меня.

— Я никогда не пытаюсь. Некоторым людям я делаю больно — такова работа. Некоторых убиваю — то же самое. К чему тут пугать? Я не такой полицейский.

— Спорить готов, своего психиатра вы пугаете, — съязвил я и незамедлительно пожалел об этом. Он не посмотрел на меня холодно и тускло — он на меня вообще не посмотрел. Он упер взгляд в столешницу с царапинами и мушиным калом, затем выдвинул ящик, изъял одну из таких тонких, черных и корявых сигар и зажег ее. Он даже решил не сдувать мне в лицо вонючий дым — он был не такой полицейский.

Но ему непостижимым манером удалось меня испугать. Почки мои заболели ужасно.

— У меня ужасно болят почки, — сказал я. — И мне нужно в уборную.

Он экономно махнул в сторону двери, и я дошел до нее, почти не закричав в голос. За дверью была очень славная маленькая уборная. Я прислонил голову к холодной кафельной стене и утомленно посикал. Крови не было, что несколько меня изумило. На уровне глаз кто-то успел нацарапать на стене «ВСЕХ НАХ», пока его не прервали. Я задумался: «...ОДЯТ»? — но затем пришел в себя, вспомнив о состоянии Джока; перед тем, как выйти, оправил одежду.

— Твоя очередь, Джок, — твердо заявил я, снова вступая в кабинет. — Надо было сразу о тебе подумать.

Джок повлекся в уборную; шериф при этом отнюдь не выглядел нетерпеливым, он вообще никак не выглядел — хоть бы как-то, что ли? Я прокашлялся.

— Шериф, — сказал я. — Вчера я видел тело мистера Крампфа — батюшки, неужто лишь вчера? — и он вполне явно скончался от сердечного приступа вполне обыденным образом. Так чё за дела тада, что чувака пришили?

— Можете говорить по-английски, мистер Маккабрей. Я человек необразованный, но много читаю. Мистер Крампф скончался от глубокой пункции в сердце. Кто-то — я вынужден предположить, вы — ввел ему в бок между пятым и шестым ребром длинный и чрезвычайно тонкий инструмент, а после тщательно стер все следы незначительного поверхностного кровотечения, которое воспоследовало... У нас на Западном Побережье такой «модус операнди» нередок: китайские «тони», [176] бывало, предпочитали шестидюймовый гвоздь, японцы пользуются заостренной спицей от зонтика. Полагаю, это обычный сицилийский стилет, вот только сицилийцы, как правило, бьют им снизу вверх сквозь диафрагму. Будь у мистера Крампфа молодое и крепкое сердце, он бы такой крохотный прокол пережил — мышца как бы просто сомкнулась бы вокруг отверстия; но сердце у мистера Крампфа от здорового было далеко. Будь он человеком бедным, его история сердечных болезней сокрыла бы истинную причину смерти, но дело в том, что он вообще не был человеком. Он был сотней миллионов долларов. А в этой стране сие означает огромное страховое давление, мистер Маккабрей, и в сравнении с нашими страховыми следователями чикагский спецназ по борьбе с беспорядками — сущие герлскауты. Даже самый пьяный сельский врач будет оч-чень и оч-чень тщат-тельно рассматривать дохлятину стоимостью в сотню миллионов долларов.

Я немного призадумался. Меня осенило.

— Старуха! — вскричал я. — Графиня! Шляпная булавка! Она там была ведущим крампфоненавистником, а также владелицей шляпной булавки — клейма ставить некуда!

Шериф медленно покачал головой:

— Не выйдет, мистер Маккабрей. Я удивлен, что вы пытаетесь свалить вину за смертоубийство на милейшую и невиннейшую старушку, какая только есть на свете. К тому же мы проверили. На голове она в церковь носит платок, а шляпами и, стало быть, шляпными булавками не владеет. Мы искали. Как бы там ни было, один из слуг под присягой заявил, что вас видели входящим в личные покои Крампфа, пьяного, примерно во время наступления смерти, а этот ваш Конда в течение вашего пребывания на ранчо вел себя как кровожадный маньяк со смертоносными наклонностями — сломал тому же слуге нос и всех вокруг избил. Более того, известно, что вы — любовник миссис Крампф: у нас имеется пленительное заявление горничной, застилающей ей постель. Извольте — двойной мотив, секс и деньги, не говоря о возможности. Я бы решил, что вам следует рассказать нам все прямо сейчас, начиная с того, где вы спрятали орудие убийства, чтобы я не подвергал вас допросу.

Он повторил слово «допросу» так, будто оно ему нравилось на звук. Сказать, что кровь моя похолодела, — тщетно: она и так уже была холодна, как поцелуй мессалины. Будь я виновен, я бы «зачирикал» — могу ли я воспользоваться арго? — здесь и сейчас, чем снова встречаться с помощниками шерифа, тем паче — фронтально. Пришла Зима, зато Весна в пути? [177] Безмолвный голосок прошелестел мне в ухо: «Канитель».

— Иными словами, вы хотите сказать, будто арестовали Иоанну Крампф? — воскликнул я.

— Мистер Маккабрей, не прикидывайтесь таким простаком. Миссис Крампф теперь сама — много миллионов долларов; бедный шериф не станет арестовывать миллионы долларов — их репутация незапятнана. Мне пригласить стенографиста, чтобы вы сделали заявление?

Что мне было терять? Как бы оно там ни обернулось, никто не сможет навредить мне каким-либо непристойным образом перед миленькой грудастой стенографисткой.