Группа Тревиля - Владимир Березин

А вот закричать «…!», когда спалили порт у принтера или там что иное — это все горазды. Повсюду. Ты понимаешь, чем более высококвалифицированный персонал, тем бессмысленнее на него орать, да ещё матом. Когда начальник кричит — это вообще признак слабости. На рыбалке — да. И на охоте. Один мой непосредственный начальник со мной очень проникновенно беседовал, когда я его за глухаря принял. А он всего-то орлом за дерево присел.

Но мы же поняли друг друга? Да? Никогда так не делай. Никогда.

По возвращении я проспал целые сутки, а потом пошёл в бар, где рассказал Мушкету про свои приключения. Рядом с ним, как всегда, крутились Петрушин и Селифанов.

При них я не хотел особо распространяться, и свернул разговор, схлопнул его, будто опустевший кулёк от вишен.

Глава двенадцатая

— Вы, вероятно, — спросил Штирлиц, — вывели какой-либо гороскоп?

— Гороскоп — это интуитивная, может быть, даже гениальная, недоказанность. Нет, я иду от обычной, отнюдь не гениальной гипотезы, которую я пытался выдвигать: о взаимосвязанности каждого живущего на земле с небом и солнцем… И эта взаимосвязь помогает мне точнее и трезвее оценивать происходящее на земле моей родины…

Москва, 3 мая. Сергей Бакланов по прозвищу Арамис. Бар «Пилов» и современная физика. Можем ли мы объяснить всякому сталкеру теорию струн?

Если бы Петрушин видел старшего из той компании, что уничтожил Арамис, то весьма бы удивился. Петрушин видел этого человека, что теперь превратился в корм для многочисленных зубастых тварей Зоны, лет двадцать назад.

Он был тогда подростком, сбежавшим в Зону, спасаясь от уголовного дела по малолетке.

Тогда он не знал, что выбрал себе дело на всю жизнь, и представлял себя бравым сталкером с автоматом наперевес.

Жизнь крепко наказала его — и своим оружием он обзавёлся только через год.

А тогда ему месяц за месяцем пришлось работать в баре «Снежинка» за всё. Бар этот был одно название — обычная столовая в Припяти, перевалочный пункт для торговцев, которые там и держали товар. Петрушин там мыл полы и посуду, и вообще был самым младшим в пищевой цепочке работников. Но всё же его не съели, и он стал карабкаться наверх.

Ну, или туда, что в ту пору казалось ему верхом.

А время было неспокойное, и он ничуть не удивился, когда дверь «Снежинки» отворилась, и на пороге возникли двое. Это были, как показалось Петрушину, молодые люди, может быть, немного старше его. Их лица понравились Петрушину, и он спросил:

— Что для вас?

Тот, что вошёл первым, обернул своё смуглое горбоносое лицо к приятелю и спросил, улыбаясь:

— Сам не знаю, понятия не имею. Ты что возьмешь?

— Не знаю. — Второй, с рыжей бородой и без усов, тоже улыбался, выглядывая из-за его плеча. — Не знаю, что взять. Ума не приложу.

Наверняка это были хорошие люди. Петрушин бы не испугался, если бы они на дороге подсели в машину, которая раз в месяц возила его из Припяти в родительский дом. А уж везти деньги Петрушин всегда трусил.

Пришедшие просматривали меню, поставив ружья между ног. Ничего тут необычного не было, в баре многие сиживали с оружием, хотя его полагалось сдавать при входе. Но тут Петрушин с удивлением увидел, что все в баре напряглись и отводят глаза.

— Дай мне свининки с картофельным пюре, — сказал горбоносый.

— Ах, пан, — ответил Петрушин. — Нету сегодня свининки.

— Какого же черта она есть в этой бумажке?

— Это из обеда, — пояснил Петрушин. — Обеда ещё нет. Только готовят.

— Порядки тут у вас, — сказал горбоносый и засмеялся. Засмеявшись, он ушиб нос о ствол ружья.

— Черт с ней, со свиньёй, неси, что есть, — заключил он.

Они спросили выпивки и очень расстроились, когда узнали, что ничего, кроме ханки, сегодня в баре нет.

Но ещё они, кажется, были рады тому, что поутру в баре всего два посетителя, кроме них.

Поев, горбоносый встал, положил ружьё на плечо и отчего-то пошёл не к туалету, а на кухню. Пожилой белорус, которого наняли готовить, кажется, возмутился и что-то буркнул в том духе, что чужим не место на кухне. Тут же раздался звук удара, и белорус вышел в зал с перекошенным лицом и рассечённой губой.

Оба посетителя в дополнение к своим ружьям достали из внутренних карманов пистолеты и стали расставлять всех присутствовавших, будто шахматные фигуры в этюде.

Петрушин было собрался возмутиться, но посмотрел на хозяина. А хозяином был тогда довольно суровый человек по кличке Вредитель. Вредитель сделал ему знак, который в обычное время хозяин сопровождал словом «не залупайся». Ну, Петрушин и не стал залупаться. Зачем это, коли сам Вредитель не велит.

Он только улыбнулся, и горбоносый сразу навёл на него пистолет.

— Ты чего лыбишься, урод? — спросил он ласково. — Чё лыбишься?

Петрушин ничего не ответил, но улыбаться перестал.

Ему показалось, что эти люди пришли за хабаром. Так иногда происходило в те годы. Через крысу в обслуге бандиты узнавали про тот момент, когда в баре накапливалось достаточно хабара, и вваливались туда за день до перекупщиков. Это была участь небогатых точек со слабой крышей или не имевших крыши вовсе. Потом-то все слабенькие легли под своих хозяев, и хозяева средние пожрали маленьких хозяев, а уж средних с хрустом и массовыми расстрелами пожрали несколько крупных мафиозных кланов. Тут-то всё и упокоилось — потому что известно, что крупным кланам беспредел не нужен, он им мешает.

Поэтому кровопролитные войны быстро прекратились.

А тут, глядишь, какая петрушка — снова началось.

А потом горбоносый загнал всех на кухню и поставил к стене. Стена на кухне не обновлялась с советских времён, а отлетевший кафель приклеивали «тёщиной липучкой» — странным артефактом, что приносили с Зоны. «Тёщина липучка» держала так крепко, что ей как-то на спор приклеили стул к потолку. Стул висел там до сих пор — сидеть, правда, на нём было неудобно.

Работники собрались у этой стены, на которой с давних времён висели ещё общепитовские плакаты: «Работник столовой! Соблюдай чистоту» и «Регулярно проходи медицинское обследование».

Бородатый несколько раз в них прицелился, но стрелять не стал, а только засмеялся.

— Что все это значит? — спросил Вредитель.

— Слышишь, — крикнул горбоносый. — Он хочет знать, что все это значит. Сам он не догадывается, падла. Ты не догадываешься? А? Не догадываешься? О, я тащусь от него! Не догадываешься?!

— Я не знаю.

— Ну, а все-таки?

— Не могу догадаться.

— Слышишь, эта падла не может догадаться, что все это значит. А я тебе скажу, что это всё значит. Это значит, что мы пришли за Романом Шуховым, и мы будем мочить Рому Шухова, который у вас тут жрёт. Жрёт у вас тут такая падла? Только скажи мне, что нет. Ты первый тут ляжешь, никакие бабосы тебе не помогут, мы про тебя-то многое знаем, как ты тут хабаром приторговываешь, а крыша у тебя гнилая. В дырках твоя крыша. Давно уехала! Спалил её реактор, а? Нет, жрёт у вас тут Шухов, а?!

— Да, — сказал Вредитель. — Господин Шухов к нам заходит.

— Господин… Ни хера не господин, он к вам заходит, мы знаем, он к вам должен был зайти полчаса назад. Падла Шухов должен был к вам зайти. Где он?

— А я откуда знаю? — И хозяин получил чувствительный тычок стволом в грудь.

— Где он?

— А я знаю? Иногда он вообще не приходит.

И горбоносый перевёл взгляд на Петрушина.

— А ты, пацан, его видел?

— Нет. А зачем вы его хотите мочить?

— Нас попросили. По дружбе. Знаешь такое выражение «по дружбе»?

Петрушин кивнул, выражение-то он знал, но всё равно не верил, что такие люди будут убивать «по дружбе», то есть бесплатно.

— Заткнись, — сказал бородатый. — Слишком ты много болтаешь. Не нужно им тут ничего объяснять.

— Понятно, — ответил Петрушин. — А что вы с нами после сделаете?

— А это смотря по обстоятельствам, — заржал бородатый. — Как вести себя будешь… Машенька!

Время тянулось медленно, как леденец в горячей воде.

— Тут все козлы, — сказал горбоносый, — но пацан клёвый. Не хотелось бы его грохнуть. Он мне нравится.

Без пяти семь Петрушин сказал:

— Он не придет.

Петрушин принёс с кухни бутыль хорошей ханки и разлил в два стакана — порция была большая, вдвое больше, чем наливали обычно.

— Клёвый пацан, — сказал горбоносый. — Исполнительный.

— Может быть, — согласился Петрушин. — Но, знаете, господин Шухов сегодня вовсе не придет. Он всегда приходил раньше.

— Дадим ему еще десять минут, — сказал горбоносый.

— А что с этими делать? — спросил его бородатый.

— Ничего, пусть их.

— Ты думаешь — ничего? Мне не нравится, что они много слышали. Да и ты тут разорялся, как партийный секретарь.