Набат. Агатовый перстень - Михаил Шевердин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Отдать такую позицию, — усомнился Амирджанов, — я протестую.
Он выговорил эти слова сиплым простуженным голосом, странно звучавшим из платка, которым он по-бабьи обвязал голову и лицо. За всю ночь и утро он заговорил впервые.
Безмолвно Алаярбек Даниарбек показал рукой вниз.
Басмачи остановились у начала подъема на самый перевал. В бинокль видно было, что они с тревогой поглядывают на горы. Облака почти уже подкатились к самым всадникам, когда они вдруг повернули и поскакали, рассыпавшись точками по белоснежному пространству, в сторону, откуда они пришли.
— Скорее! — снова закричал Алаярбек Даниарбек, — вниз... Внизу, в долине Тамшут, мы переждём буран...
Они спускались, шли сквозь снег и вьюгу, теряя друг друга, ничего не видя перед собой...
А незримый Хазрет Султан выл и гудел, словно издеваясь и торжествуя над ничтожными, осмелившимися нарушить его вечный покой…
Глава пятая. УЩЕЛЬЕ СМЕРТИ
Прежде чем войти, подумай как выйти.
Тейан-и-Бема
Южная весна одела степи и горы Кухистана в шелковый зеленый наряд. С грохотом и шумом разлились талой снеговой водой горные ревущие речки. Запылали кровавым пламенем тюльпановые луга долин Гиссара и Бальджуана. Раздолье наступило для отощавших, истощенных небывало суровой зимой коней.
Вышли из своих клетушек почерневшие от стужи, очажного дыма, голода земледельцы и, зябко кутаясь в лохмотья, поглядывали из-под руки вокруг: не время ли пахать землю деревянным омачом, не время ли сеять пшеницу и джугару? Поглядывали, сплевывали густо наземь и прятались в свои мазан-ки. Нет, не время! Скрежеща подковами по оттаявшим каменным дорогам, по весенним лугам, топча багровые маки и бирюзовые копанули, сшибая головами нежный урюковый и персиковый цвет, поскакали во все концы бородатые, бровастые крепыши. Застучали в ворота и двери. Загикали на дехкан, за-махали плетьми. Эхом отозвался в скалах вопль: «Мусульмане-правоверные, истребляйте неверных!»
Взревели медные карнаи. Забили нагарачи в барабаны. Защелкали винтовочные выстрелы. И там, где багровели тюльпаны, заалели рубиновые капли живой человеческой крови. Война продолжалась. Стонали кишлаки. Стонали города. Тяжёлой поступью поползли через медленно очищавшиеся от снега перевалы банды осатанелых газиев — борцов за веру, за ислам, за мракобесие.
Короткая бойкая весна отцвела, в свои права вступало жаркое лето.
Мрачно насупившись, надвинув на лоб красную, уже изрядно потершуюся турецкую феску и картинно засунув по-наполеоновски руки между третьей и четвертой пуговицами за борт френча, ехал на коне зять халифа правоверных, сам Энвербей, ныне главнокомандующий, единый и всесильный. Теперь он, снедаемый честолюбивыми мечтами, в душе считал, что чин вице-генера-лиссимуса уже для него недостаточен. Он ждал первой победы, чтобы присвоить себе малоизвестное в Бухаре звание «амир-низама» — генералиссимуса.
Победа! Как необходима ему победа! И тогда он, амир-низам, объявит во всеуслышание, на весь мир, что он поистине «оседлал дело правоверия» и, облеченный высшими полномочиями самим аллахом всемогущим, стал «халифату расульулло» — наместником посланника божия — пророка Мухаммеда, то есть таким, каким был первый халиф правоверных Абу Бекр и все другие священные халифы исламского мира. Он, Энвер, будет халифом, а не только зятем халифа!
Да, да, победа! Хоть небольшая, но победа! Как она нужна! И тогда он наплюет на всякие там грамоты, нацарапанные этим распускающим павлиний хвост бухарским бывшим его высочеством, эмиром Сеид Алимханом, ныне, в свободное время от торговых операций каракулевыми шкурками, возносящим к престолу божию молитвы о даровании победы над нечестивыми гяурами-большевиками.
Прошло мало, совсем мало с того времени, когда он, Энвербей, осчастливил своим прибытием Бухару, а уже глубокие морщины избороздили его лоб, щеки провалились, кожа стала темной, запеклась. И новое появилось в лице будущего повелителя великой Туранской империи: в нервном тике стала подергиваться левая скула и неприятно щемит нижнее веко. Нет-нет да и выкатится из глаза слеза и побежит по щеке, смачивая ус, из-за чего он никак не хочет подобающим образом гордо торчать вверх, а упрямо свисает вниз, кривя физиономию, придавая всему облику командующего жалостливое выражение. И тик, и слеза — последствия нервного напряжения, испытанного в ибрагимовском сидении. Памятен Энверу Ибрагим-конокрад, очень памятен этот британский блюдолиз. Подожди, собака, вспомянешь ты слезу на щеке зятя халифа!
Всё дальше и дальше на запад ехал зять халифа, главнокомандующий армией ислама, бывший вице-генералиссимус турецкой службы Энвер-паша. Ежесекундно вытирая досадную слезу, глядел прямо вперёд, между острыми ушами коня, жёстко, непреклонно, как и подобает полководцу и великому человеку. И над головой трепетало, споря с изумрудом горных склонов, зелёное знамя священной войны, и гремели подковами по щебнистой дороге три сотни патанов, малая гвардия зятя халифа, присланная из-за рубежа.
А за патанами ещё всадники... Тысячи всадников, вооружённых новеньки-ми клинками и винтовками, присланными добрыми британскими промышленниками и коммерсантами из респектабельных, патриархальных городов Спрингфильда и Шеффильда, что на далеких, туманных Британских островах. И самодовольная улыбка кривит губы зятя халифа. Пусть не любят его англичане, пусть не любит он, Энвер, англичан. Пусть он, Энвер, устроил столько неприятного господам англичанам на определенном этапе мировой истории и, особенно, в дни мировой империалистической войны, вручив судьбу свою и всей Турции немцам. Что с того! Времена переменчивы! Никуда не денутся господа керзоны и черчили. Наступил час, и пришлось им пойти на поклон к ненавистному Энверу. Кто, как не Энвербей, теперь главная сила на Среднем Востоке? Кто, как не Энвербей, и только Энвербей, может остановить неистовую тучу, ринувшуюся на юг, к жемчужине британской короны — Индии? Да, только он, Энвербей. Только он ведёт за собой реальную ударную силу — в двадцать тысяч вооруженных до зубов всадников, только он, Энвер — лев ислама и зять халифа — ведёт за собой миллионы правоверных мусульман туда, на Бухару, на Самарканд, на Ташкент.
Начался, во славу аллаха и великого полководца Энвербея, победоносный поход. Бодро гремят медные карнаи, бьют барабаны, грохочут салюты. Сметёт в прах Энвербей Красную армию. Взойдёт на престол халифа... И тогда он обратит меч пророка на юг — берегитесь, господа британцы! Восходит в сиянии мировой славы звезда новой империи, равной империи Великих Моголов.