Черное сердце - Холли Блэк

быть ребенком, когда у тебя нет особых проблем.

Она щелкает выключателем, и я, моргая, поднимаю на нее глаза.

Все нормально? — Лила подходит к столу и кладет руку в перчатке на мое плечо. На ней черные джинсы в обтяжку и потрепанная кожаная куртка. Светлые волосы сверкают, словно золотая монета.

Качаю головой.

А потом рассказываю ей все — о Паттоне, о Мауре, о том, что хотел стать хорошим человеком, но ничего не вышло, о том, что следил за нею в тот день, когда, сам не знаю, зачем, погнался за Гейджем, о Юликовой и о пистолете. Все.

К тому времени, когда я умолкаю, она сидит на стуле, положив подбородок на сложенные руки. Куртку она скинула.

Ты очень на меня злишься? — Спрашиваю я. — Ну, то есть, как сильно, по шкале от одного до десяти, где один — дать мне пинка, а десять — бросить акулам?

Но Лила качает головой:

За то, что ты следил за мной, пока я заказывала убийство, а потом видел, как Гейдж выполнил заказ? За то, что ты сотрудничаешь с органами правопорядка, а, возможно, и работаешь на них? За то, что скрывал от меня все это? Меня все это не радует. А тебя это очень волнует — то, за чем ты меня застал?

Не знаю,

отвечаю я.

Думаешь, у меня ледяная кровь? — Она задает этот вопрос как ни в чем не бывало, но я понимаю, как важен для нее ответ.

Интересно, каково это — вырасти в семье криминального авторитета:

Ты всегда знала, кем тебе придется стать, вот и стала.

Помнишь, еще в детстве,

на губах ее появляется тень улыбки, которая, впрочем, никак не вяжется со взглядом,

ты думал, что я буду заключать сделки, наживать врагов, подставлять и лгать. Ты говорил, что уедешь из страны, будешь путешествовать по свету. А теперь ввязался в подобные дела.

Выходит, я ошибался.

Ты уже давно ведешь эту игру, Кассель. Долгую и опасную игру.

Не думал, что все так обернется. Приходилось то одним заняться, то другим. Наводить порядок. Кто-то ведь должен был помочь Мауре, и в курсе был только я, так что мне ничего другого и не оставалось. А потом пришлось не дать Баррону примкнуть к Бреннанам. И еще нужно было самому прекратить…,

тут я умолкаю, потому что не в силах договорить. Я просто не в силах сказать, что мне нужно было унять свое стремление быть с нею. Как я был близок к тому, чтобы с ним не совладать.

Ладно, завязывай,

Лила с силой машет руками — словно такие очевидные вещи и говорить-то не стоило. — Ты сделал все, что считал нужным сделать, но у тебя пока остался выход, так и выходи. Брось федералов. А если они откажутся тебя отпустить, пустись в бега. Я помогу. Поговорю с отцом. Посмотрим, может, он сумеет как-то облегчить ситуацию с твоей матерью — хотя бы до тех пор, пока ты со своими делами не разберешься. Не позволяй им манипулировать тобой.

Не могу я завязать,

отворачиваюсь и смотрю на облезающие обои над мойкой. — Не могу. Дело слишком важное.

Настолько, что ты готов рискнуть жизнью непонятно ради чего?

Неправда. Я вовсе не…

Но ты в этом не виноват. Черт возьми, в чем, по-твоему, ты настолько провинился, что плюешь на самого себя? — Лила повышает голос; она встает, обходит стол и толкает меня в плечо. — Почему ты решил, что должен решать чужие проблемы — даже мои?

Нипочему,

качаю головой и отворачиваюсь.

Из-за Джимми Греко, Антанаса Калвиса и остальных? На самом деле я их знала, негодяи были редкостные. Без них мир стал лучше.

Не пытайся меня утешить,

говорю я. — Ты же знаешь, я этого не заслуживаю.

Почему не заслуживаешь? — Кричит Лила — можно подумать, что слова рвутся откуда-то из глубины ее живота. Ее рука сжимает мое плечо, она старается заставить меня посмотреть на нее.

Но я не смотрю.

Ты,

говорю я, вставая. — Из-за тебя.

Некоторое время мы оба молчим.

То, что я сделал…,

начинаю я, но нормально закончить фразу никак не получается. Начинаю снова:

Я не могу себя простить… и не хочу себя прощать.

Опускаюсь покрытый линолеумом пол и произношу слова, которых в жизни не говорил:

Я убил тебя. Я помню, как убивал тебя. Я тебя убил. — Эти слова опять, опять и опять срываются с моих губ. Голос дрожит. Дыхание прерывается.

Но я жива,

Лила опускается на колени, так, что мне приходится смотреть на нее, видеть ее. — Я же здесь.

Делаю глубокий судорожный вдох.

Мы живы,

говорит она. — У нас получилось.

Мне кажется, что я сейчас распадусь на части. — Я ведь облажался по полной, да?

Теперь очередь Лилы избегать моего взгляда. — Я бы не позволила Данике поработать надо мной,

говорит она медленно и осторожно, так подбирая слова, будто, если хоть одно из них окажется неверным, все погибнет. — Но я не прекращала тебя любить. Потому что всегда тебя любила, Кассель. Еще с детства. Ты должен помнить: я разгуливала в нижнем белье на собственном дне рождения.

У меня невольно вырывается смех. Прикасаюсь к уху, которое она тогда проколола — дырочка уже заросла — и пытаюсь представить себе мир, в котором не я один испытываю чувства. — Не думал, что это значило…

Потому что ты идиот,

говорит Лила. — Полный идиот. Когда чары рассеялись, я не могла допустить, чтобы ты понял, что у меня по-прежнему остались чувства. Я думала, что они вообще были только у меня.

Лила переплела пальцы и с силой их сжимает; кожа перчаток туго натянута на костяшках. — Ты был добрым. Всегда был добрым. Я решила, что ты притворяешься, будто любишь меня — а потом больше не смог притворяться. А я не могла допустить, чтоб ты думал, что в этом все еще существует необходимость. Поэтому, думая о тебе, я втыкала себе в руку ножницы или ручки — что находила. Пока ты не попадался мне на глаза, я могла сосредоточиться на этой боли. Но при этом все равно хотела видеть тебя.

Я не притворялся, Лила,

говорю я. — Никогда. Знаю, как все это выглядело — то, что я попросил Данику заставить тебя ничего не чувствовать. Но я поцеловал тебя до того, как узнал, что наделала моя мать, помнишь? Поцеловал, потому что очень долго хотел это сделать.

Лила качает головой:

Не знаю.

В ту ночь, в твоей комнате в общежитии… Лила, ты была под действием чар,

говорю я. — А мне было почти наплевать на это. Было здорово, потому что ты вела себя так, будто действительно испытывала ко мне чувства, и мне приходилось постоянно себе напоминать, что все не взаправду — и порой меня переполнял восторг. Мне хотелось скрыть, как мне стыдно. Я понимал, что это неправильно, но все равно не мог остановиться.

Ничего,

говорит Лила. — Это ничего.

Но я бы ни за что не стал…

Знаю, Кассель,

произносит она. — Мог бы и объяснить.

И что бы я сказал? Что правда хочу быть с тобой? — Спрашиваю я. — Что просто не могу доверять самому себе? Что я…

Лила склоняется ко мне, и ее губы прикасаются к моим. Еще ни разу в жизни я так не радовался тому, что меня заставили умолкнуть.

Закрываю глаза, потому что даже видеть ее сейчас — это слишком.

Чувствую себя человеком, жившим на хлебе и воде и внезапно попавшим на пир. Или так, будто меня так долго держали в темноте, что я начал бояться света. Сердце так бьется, что готово выпрыгнуть из груди.

Мягкие губы Лилы скользят по моим. Я тону в одном поцелуе за другим. Мои пальцы движутся вдоль ее щеки, к ложбинке на шее, и Лила стонет, прижавшись к моим губам. Кровь бурлит, собираясь внизу живота.

Лила проворно развязывает мой галстук. Отстраняюсь, чтобы взглянуть на нее — она улыбается и одним ловким движением вытягивает его из-под воротника.

Поднимаю брови.

Лила, смеясь, поднимается с пола и протягивает мне руку, чтобы помочь встать. — Давай,

говорит она.

Я встаю. Почему-то рубашка выбилась из-за пояса брюк. Потом мы снова целуемся, и, спотыкаясь, поднимаемся по лестнице. Лила останавливается, чтобы сбросить ботинки, держась за меня и за стену. Сбрасываю пиджак.

Лила,

говорю я, но больше слов не нахожу, потому что она начинает расстегивать мою белую рубашку.

Рубашка падает на пол в коридоре.

Вваливаемся в мою спальню, в которой я тысячи раз представлял себе ее, где думал, что потерял ее навеки. Теперь эти воспоминания кажутся расплывчатыми, их важность затмевает проворная рука Лилы, затянутая в прохладную кожу, которая ласкает мой живот и напряженные мышцы плеч. Шумно втягиваю в себя воздух.

Лила делает шаг назад, чтобы зубами стянуть с себя перчатку. Перчатка падает на пол, и я провожаю ее глазами.

Ловлю обнаженную руку Лилы, целую пальцы — и Лила удивленно поднимает на меня глаза. Покусываю основание ладони, и она испускает стон.