Киевские крокодилы - Ольга Шалацкая

— Да…

— Вы говорите, что он вам всегда был противен. Как же вы решились с ним ехать?

— Не могу вам объяснить: затмение нашло на меня, околдовал ли кто меня, или быть может, в моей натуре заложены темные, мрачные силы, которых раньше я и сама не подозревала в себе и они-то толкнули меня… Впрочем, я как-то плохо помню все, будто сквозь сон… — говорила Лидия и взялась за голову. Лицо девушки вдруг исказилось какой-то судорожной болью.

— Действительно, в натуре должна быть заложена такая дрянь, чтобы решиться ночью ехать на квартиру к презираемому раньше человеку, — размышляла Милица.

— У меня осталось в памяти одно лишь ощущение, — силилась припомнить Лидия:- будто я летела с неизмеримой высоты в пропасть. Голова моя кружилась, мне было страшно, очень страшно, а внутри меня все смеялось и вопило: жизнь пуста, бесцельна, все вздор и смех!

— Что мне делать с ней? Сказать — иди, отпустить ее в эту темную ночь одну с душевным мраком — бесчеловечно! Если она и сделала дурной поступок, преступление, я не могу выкинуть ее за борт, когда она требует поддержки и участия. Душою все мы рвемся в светлое, дивное небо, а темные, мрачные силы тянут нас вниз. Куда пойдет это бедное, беспомощное дитя искать утешения?

Ей невыносимо сделалось жаль девушку и она решила оставить ее у себя, даже с риском для собственной репутации. Станут меня допрашивать, еще обвинят в сообщничестве и предадут суду, но что кара суда пред совести судом! Что же касается общественного мнения, то какое ей дело до его фарисейских добродетелей!.. Ей все больнее и больнее становилось за Лидию.

— Вас могут судить и сослать даже, — сказала она, страдая за девушку.

— Короткевича следовало убить. Давеча я клеветала на себя, когда говорила, что в природе моей заложены мрачные, темные силы, подтолкнувшие меня на подобный поступок. Нет, я достаточно себя знаю: никогда бы я не решилась. Короткевич околдовал меня, или загипнотизировал. Недаром он потребовал уединенного разговора, когда можно было при всех сказать. Потом документов вовсе никаких не оказалось.

— Бедное дитя, суд не поверит этому: факт убийства налицо. Надо сходить к присяжному поверенному и посоветоваться, что делать, а теперь поздно. Между тем, вот-вот может нагрянуть полиция и арестовать вас. Подумают, что вы скрываетесь у меня. Ах, как ужасно сложились обстоятельства! Я собиралась уехать в чудный уголок провинции — имение дяди и думала предложить вам.

Она подошла к Лидии, обняла ее, прикрыв своим платком. Горячие слезы обеих женщин смешались вместе.

— Я сама хотела просить вас взять меня к себе. Я была бы бонной ваших детей. Последнее время мне не нравилось у Балабановой.

— Ах, я отпустила к ней свою дочь Лелю и очень жалею… Как же «тот» там лежит зарезанный?

— Лежит в своей комнате. Двери я заперла на ключ. Дворник придет и постучит несколько раз, пока не догадается выломать двери.

— В котором часу?.. — спросила Милица, с трудом переводя дыхание.

— Я проснулась в 12 часу дня и вскоре убила его. Дворник видел меня вчера ночью, когда я шла с ним по лестнице. Право, я была в полубессознательном состоянии. Помню, рожки ярко горели и светились, когда я поднималась по лестнице, и смеялись мне в ответ. У них были зеленые глаза, нос и губы… ну, вот как смотреть на полную луну, когда она светит на небе. Кроме того, рожки говорили; здравствуй, Лидия. Как ты себя чувствуешь? Потом они сделались разноцветными: красными, зелеными, синими… Целая гирлянда. Смотрите, они сюда пришли и дворник смеется… Вон стоит у дверей… Милица, прогоните его! — жалобно и беспомощно простонала она.

Щеки Лидии пылали жгучим неровным румянцем, глаза горели, а между тем она не попадала зуб на зуб.

Милица с трудом уложила ее в постель, тепло укрыла, а сама присела у изголовья, обдумывая, что предпринять ей.

— Разбудить Аринушку и послать за доктором? Старуха ночью нигде не добьется толку.

Ехать самой, — нельзя оставить одну Лидию; она может сорваться с постели в бреду, уйти и перепугать ее детей.

Все же она разбудила старушку и с трудом растолковала ей, что следует, дала денег на извозчика и велела немедленно ехать за врачом. Аринушка долгое время не могла опомниться от сна, охала, крестилась, отыскивала одежду, обувь и т. п. Нетерпение Милицы усиливалось.

Бред Лидии становился бессвязнее, отрывистее. Иногда девушка впадала в бессознательное состояние и, казалось, засыпала, порой дико вскрикивала, делая попытку сорваться с постели.

V

Утром нагрянули власти в квартиру Милицы. Лидию подвергли допросу, но, видя, что девушка в беспамятстве, отправили в тюремную больницу. Милицу тоже не оставили в покое и потянули к допросу. Она принуждена была давать показания следователю, прокурору.

Дело ой убийстве пана Короткевича рано выплыло наружу благодаря тому обстоятельству, что Лидия ошиблась, думая, будто заперла дверь на ключ. Дворник постучался утром, дернул за ручку, дверь сейчас же поддалась, он вошел в комнату и остановился, как вкопанный. Пан с перерезанным горлом, в затекшей кровью постели, спал тяжелым, мертвым сном. Немедленно он дал знать властям и указал на Лидию.

Милица, с тяжелым чувством, вышла из камеры следователя и, опустив вуаль на лицо, медленно шла к дому Балабановой.

Ей хотелось поскорее увидеть свою дочурку и взять к себе домой. Тайный инстинкт подсказывал ей, что там ее ребенку грозит неведомая опасность… Невольно отыскивалась связь с пострадавшей Лидией, тем более Балабанова так холодно и бессердечно отнеслась к бедной девушке — не приняла ее, когда та приходила к ней. Это положительно не нравилось Милице и наводило ее на целый ряд размышлений.

Балабанова все еще продолжала оставаться для нее загадкой.

— Кто и что она: женщина, закосневшая в фарисейских добродетелях, или… — но здесь мысли ее обрывались и Милице самой становилось страшно… Она позвонила и не очень скоро дождалась, пока ей отворили. Ее встретила Алексеевна и объявила, что Балабанова выехала и увезла с собой девочку.

— Скоро возвратится? — спросила Милица.

— Не знаю, — отозвалась старушка.

— Куда же она могла поехать с девочкой, не ко мне ли? Или, быть может, одумалась и собралась навестить бедную Лидию; зачем же она Лелю взяла? Во всяком случае, мне это не нравится и в разлуке с ребенком я испытываю одно только беспокойство. Бог знает какие мысли лезут в голову!

Прошел час-другой, Милица все ждала, а Балабанова не являлась. Незаметно подкрался вечер, сумерки сгустились и мрачными тенями окутали комнату. По мере того, как тьма наступала, беспокойство Милицы вырастало. В густых, расплывчатых тенях и таинственном мраке ночи ей чудилось что-то ужасное: в беззвучной тишине пустой комнаты натянутые нервы улавливали будто стон и плач обиженного ребенка, страстный призыв материнской защиты.