Маркиз де Сад - Елена Морозова

Семья в лице мадам де Монтрей и ее супруга, с готовностью поспешившего на выручку зятя, бросилась уничтожать улики и уговаривать девицу отказаться от жалобы. И то и другое Монтреям удалось, хотя Роза Келлер и проявила недюжинные способности вымогательницы. Ее отказ от претензий обошелся семье примерно в две с половиной тысячи ливров. А злосчастный домик в Аркее Рене-Пелажи скоро продала, так как в отсутствие мужа на нее вновь легла обязанность расплачиваться с кредиторами.

Де Сада перевели из Сомюра в отдаленную крепость Пьер-Ансиз. Перед прибытием нового узника комендант де Бори получил приказ: «Сударь, со дня на день к вам в крепость Пьер-Ансиз прибудет господин де Сад. Во исполнение воли короля вам надлежит содержать его в отдельной комнате, а во время прогулок, когда ему будет необходимо подышать воздухом, оградить его от любых контактов с другими заключенными». Распоряжения комендантам крепостей, куда отправляли де Сада, похожи как две капли воды. Отныне подобные приказы станут сопровождать де Сада во все места его заключения, ибо вербальных фантазий маркиза опасались не меньше, чем его непредсказуемых поступков. Несмотря на высылку маркиза в отдаленный форт, его дело все же попало в уголовную палату парижского парламента, получило огласку и не дошло до суда только благодаря титаническим усилиям мадам де Монтрей при поддержке графини де Сад, покинувшей свое уединение ради доброго имени семьи. Де Саду выхлопотали у короля оправдательную грамоту, полностью освобождавшую его от наказания. 16 ноября 1768 года после семимесячного заключения в крепостях Сомюр и Пьер-Ансиз и кратковременного пребывания в парижской тюрьме Консьержери маркиз был отпущен на свободу — при условии, что он немедленно удалится к себе в Ла-Кост.

Неохотно подчинившись королевскому повелению, Донасьен отбыл в Прованс, предоставив теще заботы о внуке, а жене — хлопоты по удовлетворению кредиторов. А следом за Донасьеном потянулась молва, подкрепленная печатным словом, этой великой креативной силой эпохи Просвещения. Аркейское дело породило легенду о маркизе-живорезе, который, пользуясь вседозволенностью аристократа, издевался над бедной женщиной. Авторы газетных заметок, листовок, рукописных новостей, мемуаров и хроник упорно создавали образ, напоминавший де Сада лишь отдаленно. Происшествие, которому Донасьен не придал никакого значения, подавалось как злонамеренный поступок, а будущий член Конвента Жак Антуан Дюлор и вовсе превратил де Сада в главного элодея преступного Старого порядка. Разумеется, деяния маркиза не были столь ужасны, как их расписывали, и он наверняка посмеялся, узнав, что Дюлор поставил его выше печально знаменитых Жиля де Ре и графа де Шаролэ.

Газеты в один голос сообщали, что граф де Сад, или, как скромно указывали некоторые: граф де С***, обманом заманил к себе почтенную женщину (честную нищенку), раздел, зверски изрезал ножом (ланцетом, скальпелем), а затем накапал в раны воска, которым запечатывают письма (залил раны едкой жидкостью). Отважной страдалице удалось обмануть мучителя и бежать из страшного дома. Среди причин, побудивших негодяя совершить сей жестокий поступок, называли зловещую страсть к вивисекции (у него в саду нашли закопанные человеческие останки!), а также помутнение рассудка, из-за которого родственники упрятали его подальше. После одной из подобных публикаций графиня де Сад написала возмущенное письмо Сартину, требуя прекратить порочить честное имя семьи. Нет, она не отрицала вину Донасьена, ее возмущали фантастические домыслы досужих писак. Но остановить их ни графиня, ни даже полиция не могли: направляя свой гнев и возмущение против де Сада, общественное мнение одновременно направляло его против всех аристократов. Образ маркиза-живореза зажил собственной жизнью, тем более что Донасьен не давал оснований его забыть. Так, в частности, в Ла-Косте, во время одного из обысков, в саду были найдены человеческие кости, прежде украшавшие кабинет маркиза. Де Сад утверждал, что кости эти привезла с собой актриса Дюплан для придуманной ею же пьесы.

Некоторые полагали, что де Сад был не преступником, а всего лишь страстным любителем химии и испытывал на несчастной женщине новый бальзам для лечения ран, а потому, испещрив тело жертвы порезами, он втер в них свой бальзам, и через несколько часов раны затянулись. Версию де Сада-естествоиспытателя поддержала известная в то время хозяйка литературного салона мадам дю Деффан: она изложила ее в письме к своему давнему другу, английскому дипломату и писателю Горацию Уолполу (автору готического романа «Замок Отранто»). А может быть, расцарапанное тело проститутки было очередным извращенным богохульством? Известно, что в Перудже почитатели святого Иеронима во время торжественных процессий наносили себе удары кусками воска, смешанного с осколками стекла, и к концу процессии выглядели так, словно с них с живых содрали кожу. Фантазия де Сада была вполне способна превратить тело Розы Келлер в садическую метафору… Но, так или иначе, тема либертена, секущего розгами и проливающего кровь объектов своих эротических вожделений, красной нитью протянулась как по жизни, так и по сочинениям де Сада.

Когда газеты — сначала французские, а потом и иностранные — исчерпали тему Аркейского дела, обсудив со всех сторон не только поступок де Сада, но и его жертвы, которая, по мнению некоторых газетчиков, отчасти сама была виновата в поведении клиента, ибо наградила его дурной болезнью, им на смену пришли беллетристы, и прежде всего извечный недруг де Сада Ретиф де л а Бретон. Его богатая фантазия породила историю о том, как маркиз затащил женщину в анатомический театр, где собирался вскрыть ее во имя научного эксперимента, более важного, чем жизнь какой-то бесполезной нищенки. К счастью, женщине удалось разорвать веревки, и она убежала прямо из-под скальпеля хирурга-любителя. После она рассказывала, что видела в этой аудитории выпотрошенные тела и бочку, наполненную конечностями… Про спрятанные де Садом мертвые тела Ретиф сочинил еще одну историю — о том, что в Ла-Косте, осушив пруд, нашли на дне трупы юноши и девушки, связанные лентой и нашпигованные салом. До такого макабра недодумались даже персонажи маркиза. Не отстал от Ретифа и Дюлор, утверждавший, что во время тюремного свидания де Сад на глазах жены и тестя изнасиловал свояченицу.

Пассаж из «Рассуждений о романе» свидетельствует о близком знакомстве де Сада с сочинениями Ретифа: [Ретиф] «завалил публику своими сочинениями; ему надо поставить печатный станок прямо у изголовья кровати; к счастью, один только сей станок будет стенать от его ужасной писанины; низкий, раболепствующий стиль, дурно пахнущие приключения…». Однако не у Ретифа ли де Сад позаимствовал образ естествоиспытателя-живодера, а потом превратил его в доктора Родена из «Злоключений добродетели»? Доктор Роден хотел проделать научный опыт по исследованию кровеносных сосудов и для этого намеревался заживо произвести вскрытие дочери. Перед тем как приступить к операции, он заявлял: «…крайне неприятно, когда дурацкие соображения оказывают противодействие развитию науки <“.> Кто может сомневаться, стоит ли принести в жертву одного человека ради спасения миллионов людей?» Такой черный юмор был вполне в духе Донасьена. В «Преуспеяниях порока» сходные рассуждения де Сад вложил в уста доктора Иберти, испытывавшего лекарства на обитателях приюта: «Вы окажете обществу плохую услугу, если запретите нам, истинным художникам от медицины, оттачивать наше мастерство на отбросах общества. В этом их единственное предназначение».