Сказание о страннике - Дэвид Билсборо

— Чья была идея взять его с собой?

«С торками всегда так, — думал пеладан. — Они не уважают даже своих шаманов». Нибулуса, как и остальных, удивляла и одновременно раздражала неспособность этой расы кого-либо почитать и перед кем-либо преклоняться.

Внешний вид жителей поселения вызвал оживление среди путников с юга.

— У них действительно зелёная кожа? — спрашивал Нибулус, даже не пытаясь скрыть отвращения.

Мужчины, встречающие у дороги чужеземцев, были одеты в поношенные килты, а их плечи обёрнуты шерстяной тканью. На шеях красовались грубые массивные украшения, сделанные исключительно из меди, а на килтах — пёстрые ленты с раскрашенными морскими раковинами. Нездоровый зелёный оттенок кожи так поражал и притягивал к себе взгляд, что, только подъехав совсем близко, путники сообразили: тела жителей покрывали татуировки рун, которые спиралями закручивались вокруг торса, рук и ног.

Проезжая мимо, Нибулус наклонился, чтобы рассмотреть поближе одного старика, тоже беззастенчиво рассматривавшего пеладана.

— Это имена его подружек? — усмехнулся воин. — Старый развратный козёл!

— Я бы следил за словами, — предостерёг Лесовик. — Это — имена убитых им врагов.

Нибулус удивился ещё больше.

Для торка сейчас была жаркая пора: они собирали первый урожай семян орибы. Хрипло напевая заклинания, жители орудовали бронзовыми серпами, а их шаманы стряхивали со своих длинных пальцев священную воду на срезанные колосья. Ночью поселение ожило — началась молотьба. Торки верили, что семена, вымолотые под серебряным светом убывающей луны, будут благословенны духами.

Худо-бедно, но в поселении даже имелся постоялый двор «Серый пёс». Здесь компания и расположилась на ночь, с охотой осушив старенький бочонок ринсаки — другого эля не нашлось. По настоянию Лесовика на ночь они заперлись в предоставленной наверху комнате, а сам шаман присоединился к своим празднующим соплеменникам, которые творили таинственные языческие ритуалы.

Уже лёжа, путники стали внимательно прислушиваться к непонятным звукам: снаружи началась последняя стадия сбора — отвеивание. Теперь урожай был предоставлен заботам Эрсы. Его разложили прямо на траве на тростниковые циновки; пока в соседних лесах дикобразы завывали, как мандрагоры, и танцевали, как тролли, по селению пронёсся лёгкий вихрь и унёс мякину. Тотчас в священном шалаше под кедром были зажжены свечи в знак благодарности, и началось настоящее празднование.

По словам Лесовика, путешественникам повезло оказаться здесь во время жатвы, когда враждебность забыта. Единственным проявлением неистовства стали варварские пляски жителей, да дикие крики дикобразов, ну и конечно принесение в жертву двух пойманных воров, — тех растянули между стволами деревьев и проткнули насквозь заточенными ореховыми прутьями. Прутья втыкали так, чтобы не задеть жизненно важные органы.

— Искусный шаман может всадить один за другим до пятидесяти прутьев, прежде чем жертва умрёт, — рассказывал им Лесовик. — Или воткнуть одну длинную лозу так, что жертва будет похожа на насаженную на вертел тушу. В былые времена, в Сеттерских горах, наши предки съедали жертву живой прямо с жертвенного кола!.. А теперь наслаждайтесь отдыхом.

Кровавая, дикая и жуткая ночь никак не кончалась, и свернувшимся в кроватях «Серого пса» путникам чудилось, будто они забрели в иное время и даже иной мир.

Но всё это было неделю назад. Спустя четыре дня путники достигли Синих гор. Пейзаж стал совершенно другим: поля и пастбища сменились дикими скалами, через которые и ползла единственная полузаброшенная дорога.

Миновав поселения торка, они не видели больше никаких следов пребывания человека, разве что этот старый каменистый путь. Кто его проложил и зачем, Гэп и вообразить не мог. Здесь, казалось, не было ни души. Действительно ли они идут, как уверял Нибулус, той же дорогой, что и пеладаны Гвилча много лет назад? Если и так, то за прошедшие столетия ею больше никто не пользовался. В окрестностях обитали лишь неуловимые горные козлы, что смотрели вниз с неприступных высот или покали где-то по каменистым склонам.

Гэп никогда не был в более одиноком и пустынном месте. Не так он представлял себе грядущий поход. Синие горы виделись юноше нехожеными высоченными скалами и покрытыми снегами пиками; там искатели приключений, стоя на вершине, салютуют мечом восходящему солнцу; там колдуны совершенствуют своё искусство в неприступных башнях; там грифоны выскакивают из зияющих пещер, чтобы поймать и сожрать девственницу.

Теперь, сидя скрючившись и уже не надеясь найти в ближайшие недели сухого и надёжного убежища от непогоды, Гэп Реднар осознал, что очарование этих мест для него исчезло. Всё тело покрывали ссадины, он насквозь промок и дрожал от холода. Его уже тошнило от однообразия пресной еды, от непрерывного дождя, бьющего в лицо, куда бы ты ни шёл; он изнемог, и короткие привалы не приносили облегчения. Юноша начал понимать, как сильно любил свой бедный дом, родителей и даже братьев. Он жаждал тепла, сухой одежды, мягкого одеяла и горячей еды. Раньше он воображал себя храбрым искателем приключений, теперь же все мысли и желания были до жалкого простыми.

Много раз Гэп хотел посетовать на судьбу, но угрюмое настроение его молчаливых спутников всегда подавляло такой порыв. Болдх и Лесовик — не те люди, перед которыми можно проявить слабость. Но даже его господин и Финвольд, которых он хорошо знал, теперь переменились. Гэп увидел, как трудности лишают людей их обычной теплоты, превращая в угрюмых и вспыльчивых типов. Это стало для юноши самым сильным разочарованием. Всю жизнь с ним обращались так, как диктует его имя.[6] Если кому-то нужно было пролезть вперёд в очереди или толпе, отпихивали всегда его, даже если рядом был кто-то меньше и моложе. Словно у него на лбу написано — пустое место. Вот его вечная роль: пропущенная ступенька на лестнице жизни. Но он ведь отправился в поход, который должен был всё изменить. Разве не так?

Увы, с ним продолжали обращаться не лучше, чем с бездомной собакой. Даже хуже. Ведь на собаку хотя бы поостерегутся наступать.

Паулус, угрюмый наёмник, никогда не улыбался, не насвистывал, говорил только по необходимости, всегда шёл один. В движении он постоянно напрягал мускулы, сгибал и разгибал пальцы, словно машина убийства, подпитывающая сама себя.

Единственной отрадой стала лошадь Болдха, выносливая и энергичная кобылка, отзывающаяся на имя Женг. Эскельцы называли таких шелудивыми. Небольшие и двужильные, родом с Молельных равнин, эти лошади обитали в открытых степях, среди изъеденных оврагами холмов, скудно поросших травой, где зимы всегда суровы. Небогатая пища заставила животное обзавестись плотным слоем жира, а холода одели её в почти меховую шкуру, тем самым подарив очень забавный облик. Тем не менее лошадь действительно оказалась очень выносливой, с лёгким, едва не философским отношением к трудностям. Кочевники равнин называли эту породу ад'тманской, что значило «лошадь-друг». И верно, из всей команды только Женг, казалось, сохранила хорошее настроение. Чувствуя себя в горах как дома, она не замечала постоянного дождя и всеобщей угрюмости, игриво бодала в круп идущую впереди лошадь или пыталась её обогнать по внешнему краю тропы, нисколько не волнуясь, что всего в нескольких дюймах начинается крутой обрыв.