Мрачная игра. Исповедь Создателя - Сергей Саканский

– У вас не найдется прикурить? – спросил один из прохожих, уже преодолевших половину моста.

– Ну и погодка! – подмигнул другой.

Спустя минуту мост был снова пуст.

Упокой, Господи, душутвою, Ганышев, дай, Господи, тебе силы уйти и не возвращаться больше, научи меня сразу припомнить всю жестокую, милую жизнь, всю родную и странную землю и, представ перед ликом Бога, с простыми и мудрыми словами, ждать спокойно Его суда.

* * *

– Ты не в чистилище, и перед тобой не Ангел, а, скорее, даже Черт. Так что, я предлагаю прекратить комедию. Вряд ли мы будем затевать психиатрическую экспертизу, лечить и спасть твою душу. Нам, скажу я тебе откровенно, все это дело ясно – с начала и до конца. Веди себя хорошо, лапа, не умничай, не глупи, и я клянусь тебе – слово офицера, между нами говоря – что сделаю все возможное, чтобы скостить тебе годика два.

– Годика два из скольких?

– Ну, не будем торговаться. Статья, по которой ты идешь – до пятнадцати лет лишения свободы с конфискацией имущества. Разумеется, возможны варианты.

Я совершенно был не готов к аресту. Правда, я сразу, еще на мосту, понял, за что меня берут.

Эта история совершенно выпала из моей головы, будто бы ее и не было, я совершенно не придавал ей значения, я ничего не хотел помнить…

Все началось с того, что наш Почтовый Ящик получил в свое распоряжение новейший, секретнейший, украденный где-нибудь в самом сердце Японии, наверняка, обагренный кровью – лазерный принтер, и мы с Хомяком были допущены к нему.

Это был изящный, полный хромированных деталей, с безупречным дизайном созданный аппарат. Первое, что он нам выдал, была цветная, сканированная до последней завитушки, обертка от шоколада «Аленка» – не хватало лишь запаха.

Потом, шутки ради, я напечатал дурацкие удостоверения, мандаты, воспроизвел, чтобы раздать друзьям, свой единый проездной билет… Дальнейшее развитие событий было предрешено. Несколько фальшивых пятерок и трешек, специально измятых и замусоленных, удалось сбыть в винных магазинах, далее я решил остановиться.

– Мы будем делать доллары, – угрюмо сказал Хомяк.

– Мы сотрем файлы и навсегда оставим дивные мечты.

– Ты не понимаешь: в Кодексе написано – подделка государственных, казначейских билетов… К валюте это не имеет никакого отношения.

– Это не имеет никакого отношения и ко мне.

– Послушай, мы сделаем конечное количество валюты, обменяем ее на деньги, сотрем файлы и прекратим деятельность навсегда, зато будем обеспечены на всю оставшуюся жизнь. Помнишь, Ром, как в детстве мы мечтали ограбить телефонный аппарат, прострелять двушки в тире…

– Помню, – сказал я, – разумеется, помню.

Я напечатал несколько пробных стодолларовых банкнот, внимательно, через лупу, сличил их с первоисточником и остался доволен качеством полученного изображения.

– Имеются в виду эти предметы?

– Да. Фальшивок было ровно пять.

– Вы могли бы распознать среди них настоящую, если бы она сейчас лежала перед вами?

– Конечно. Достаточно пощупать бумагу и посмотреть на свет.

– Следовательно, вам удавалось находить таких малограмотных лохов, или подпаивать их титурамом, чтобы заключать свои успешные сделки?

– Вы что-то путаете, гражданин следователь. Я ни разу не заключил ни одной успешной сделки.

– Все сделки были безуспешными?

– Никаких сделок не было. Я повторяю: я напечатал всего пять бумажек, и около года они провалялись на дне моего стола, где вы их и обнаружили при обыске.

– Допустим, это правда. Тогда скажи, умник, где ты взял шестую, то есть, первую, исходную банкноту?

– В журнале «Америка». Я сканировал изображения, отредактировал нечеткие места и…

– Лжете. Экспертиза показала, что исходным материалом была настоящая банкнота. Кто, где и при каких обстоятельствах передал ее вам, и куда она делась потом?

Я попросил закурить, затем – стакан воды. Стодолларовую бумажку раздобыл, естественно, Хомяк.

– А если я откажусь отвечать на этот вопрос?

– Это ваше право.

– Или, допустим, я нашел ее под деревом, у «Метрополя», затем обменял и пропил?

– Не имеет значения. Уже за тот факт, что иностранная валюта без законных оснований находилась в ваших руках, мы можем привлечь вас к уголовной ответственности на срок от трех лет. Но это еще не все… – следователь выдвинул ящик стола, как бы намереваясь достать пистолет и пристрелить меня, и вытащил увесистую пачку американских долларов. Все они были как две капли воды похожи друг на друга, как и на ту, исходную, тайну которой я никогда не смог бы выдать.

– Но этого не может быть! Файлы были стерты немедленно, моими собственными руками, и все, что осталось от этой глупой шутки – пять фантиков, которые я просто забыл выбросить.

– Так-так. Вы были в лаборатории один?

– Да, – соврал я.

– Вы были в трезвом, ясном сознании?

– Да, – сказал я истинную правду.

– Что ж! На этом допрос пока считаю оконченным.

Меня долго вели по коридорам, лестницам, пока не бросили в камеру, полную настоящих преступников. Я слишком хорошо помнил момент, о котором допытывался следователь по особо важным делам.

После моего полного и окончательного отказа мы с Хомяком решили стереть все наши наработки и забыть об этом. Внезапно позвонила Полина, и я был вынужден выйти к другому телефону, чтобы друг не услышал даже срезанную модуляцию нашего разговора. Полина, как всегда, потребовала много слов и времени. Когда я вернулся в кабинет, Хомяк уже заканчивал работу.

Теперь для меня не было никакого сомнения, что, воспользовавшись моим отсутствием, Хомяк переписал файлы на свои дискеты, а в дальнейшем печатал доллары, сколько ему было нужно.

Первым моим порывом было биться о железную дверь и немедленно требовать следователя. Затем я спокойно и серьезно подумал, благо, у меня была целая ночь.

Чего я добьюсь этим? Мести за поруганную честь матери, преданную дружбу? Странный какой-то способ осуществления… Привлечь его в соучастники – с тем, чтобы мне скостили пару годков? Тут, не говоря уже о главном, будет совсем наоборот: преступление пройдет уже как групповое, и будет действовать следующая, более суровая статья закона.

К утру, когда лампочка в камере разгорелась несколько ярче, что, собственно, и сигнализировало о начале нового дня, я принял единственно верное в этой ситуации решение – взять все на себя.

– Сегодня вечером мы будем показывать тебе то, что ты придумаешь сам, – сказал мне вслед специалист по прописке, когда меня повели на утренний допрос. Ноги вертухая (вероятно, перебрал вчера) были довольно ватными, да и сама лестница, как где-то у Набокова, была мягкой, валкой; чудной милиционер, в юбке вместо брюк, распахнул передо мной дверь, а там, все еще материальный, но вот-вот готовый раствориться, зыбился силуэт следователя, и тут хлынули из окон в комнату облака, затем и вовсе не стало ни комнаты, ни облаков, поскольку – что только не случится за восемь с хвостиком лет? – наш самолет вынырнул из грозового слоя и круто пошел вниз, будто увидел на каком-то колхозном поле лакомого тельца.