Современная новелла Китая - А Чэн

— Откуда ты все это знаешь?

— Бамбуковую змею сам видел, а о шумливой и вертлявой отец рассказывал. Он ловит змей и продает их за горой…

Ли Синьфу вспомнил змею, только что выползшую из его хижины, подумал, что мальчику пора учиться, и ему стало грустно.

Взрослые следят за детьми, а дети — за взрослыми. Каждое утро, высунувшись из дверей, Сяоцин с любопытством смотрела, как Однорукий чистит зубы. Однажды не утерпела, подошла к нему и осторожно спросила:

— Дядя Ли, у тебя воняет изо рта?

— Нет, — с трудом ответил Однорукий, у которого во рту было полно пены.

— Зачем же ты каждый день чистишь зубы?

Однорукий захохотал, выполоскал рот, умылся и ответил:

— А ты попроси маму купить тебе и Сяотуну зубные щетки. Тоже будете каждое утро чистить, и станут у вас зубы белыми и блестящими.

Сяоцин не сдавалась:

— Мама не чистит, а у нее зубы все равно белые и блестящие!

— И изо рта не пахнет?

— Ни капельки! Мама очень любит меня целовать, сладко-сладко… Не веришь, сам ее поцелуй!

— Сяоцин! Чертова девка! Ты что там болтаешь? Живо иди в дом! — вмешалась мать.

Сердце Ли Синьфу лихорадочно застучало. Он мигом скрылся в хижине, будто застигнутый на месте преступления. Ничего особенного, казалось бы, не произошло. Но лесник, который все видел и слышал, схватил девочку и поставил на колени, явно в назидание Однорукому: мол, учти, теперь у меня и на затылке глаза, так что берегись!

В целом жизнь обитателей Зеленого лога текла тихо, как горный ручей: здесь даже на самой большой глубине было по колено, а так — по щиколотку. И все же в ручье отражались колеблющиеся силуэты деревьев, чистое голубое небо, легкие белые облака и, наконец, длинная еловая жердь, которую поставил у своей хижины Однорукий — антенна для приемника.

Небольшой черный ящик мог говорить, петь и неожиданно нарушил здешнюю вековую тишину. Сначала к нему, набравшись смелости, потянулись Сяотун и Сяоцин, а затем и Пань Цинцин, которая якобы шла звать детей домой. И леснику волей-неволей приходилось каждый вечер заглядывать в хижину и забирать оттуда свое семейство. Бывало, что он при этом пускал в ход крепкие словечки, но Пань Цинцин игриво отвечала:

— Еще рано! Ляжешь сейчас — до рассвета проснешься.

Ишь ты! Ей, видите ли, в постель неохота ложиться! Лесник мрачнел, однако придраться ни к чему не мог. Он и сам никогда в жизни не слышал таких дьявольских песенок и испытывал к ним некоторое любопытство. Ему оставалось лишь сохранять суровость, приличествующую грозному мужу, следить и ждать дальнейшего развития событий.

Вскоре Однорукий с Пань Цинцин и детьми затеяли генеральную уборку: унесли с участка мусор и помет, срыли бугры, аккуратно сложили в сторонке дрова. Однорукий заявил, что надо посадить возле дома цветы, а Пань Цинцин и детей научить читать, писать и правильно говорить, как по радио. Хозяйка от радости заулыбалась, дети же вообще с утра до вечера ходили за «дядей Ли», повторяя каждое его слово. Он стал им ближе родного отца, и Ван Мутуну это, конечно, не давало покоя, как шип в глазу. Пришелец своей одной рукой всю жизнь перевернул в Зеленом логе, всю землю переворошил, как червь!

«Мать его! Думает, что ученый, так верх надо мной возьмет!» — злобствовал Ван Мутун. А тут еще Однорукий замахнулся и на его работу, суется со своими предложениями. Теперь, видишь ли, ему подавай громкоговоритель, деревянные щиты с правилами поведения в лесу, лесные обходы в две восьмичасовых смены, да еще не ставь силки, не собирай грибы. Придумал какую-то учебную группу для изучения политики и культуры и даже детей туда хочет втравить.

А Пань Цинцин все это нравится. Глаза блестят, улыбается, словно хочет сказать: «Смотри, что значит культура! Человек и думает, и говорит красиво, не то что мы!» Но у Ван Мутуна точно колючки в сердце выросли. Бросив уничтожающий взгляд сперва на жену, потом на Однорукого, он процедил сквозь зубы:

— Да, вони от тебя много, но я тебе мозги вправлю! Слушай, ты, горожанин! Еще старики говорили, что в чужую деревню со своими правилами не ходят. Разбираются, кто гость, кто хозяин. Ты хоть и не гость, но и не хозяин! В Зеленом логе уже двадцать лет как нет пожаров, мы на все Туманные горы прославились, сколько начальников в лесничестве сменилось, никто не ругал. Каждый год меня выдвигают в ударники по охране леса, и без всяких телефонов, деревянных щитов, восьмичасовых смен и учебных групп! Наточи-ка лучше свой тесак и поработай на просеках! Лесничество давно поставило меня начальником в Зеленом логе, а тебе завполитотделом все ясно сказал, надо было прислушаться!

Лесник стоял подбоченившись, и глаза его полыхали огнем. Глядя на него, Однорукий даже побледнел и потерял дар речи. Пань Цинцин прямо возражать не посмела, лишь сказала, едва сдерживая негодование:

— Товарищ Ли, он человек неграмотный, грубый…

Она осеклась, боясь, как бы муж ее не ударил. Ван презрительно усмехнулся:

— Я, может, и грубый, зато он нежный! Но сейчас грубые управляют нежными, а не наоборот, такое время. Ты, Ли Синьфу, не забывай, что руководство послало тебя в Зеленый лог на перевоспитание!

Сказав это, он пошел, раскачиваясь всем своим грузным телом, оставляя в земле глубокие следы.

Итак, предложения Однорукого разбились словно о скалу, не оставив на ней даже царапины. И он смирился. В самом деле, его прислали в Зеленый лог на перевоспитание. Некультурные перевоспитывают культурных — таково новейшее изобретение… Ли Синьфу понял, что ничего не сумеет изменить, и стал бояться Вана. Но энергия в нем бурлила по-прежнему. Покой означал тоску, одиночество, а тогда и жить не имело смысла — уж лучше прыгнуть со скалы. У него были книги, изданные еще до «культурной революции»: «Описание деревьев» и «Противопожарные меры в лесном районе». Каждый раз, отправляясь в обход, он брал с собой «Описание деревьев» и сличал с ним все, что видел вокруг. Он лелеял мечту изучить лесные ресурсы Зеленого лога, чтобы время зря не пропало и порубки в дальнейшем носили осмысленный характер.

Чувствуя, что Пань Цинцин его понимает, он рассказывал ей о своих замыслах. Она и в самом деле хорошо к нему относилась, как к брату.

— Дурачок, — говорила она мягко, — делай, что задумал, и ни у кого не спрашивай!

— А твой муж не рассердится на меня?

— Разве ты что-нибудь плохое делаешь? Эх ты…

Он боялся смотреть в ее черные блестящие глаза.

Ее протяжное «Эх ты…» звучало как музыка, как журчание горного источника и трогало до глубины души.

К осени Однорукий собрал в старые конверты немало редких семян: и какой-то особенно красивой ели, и золотолистой смоковницы, и древесного имбиря. Решил сделать грядку с рассадой, чтобы потом отнести саженцы в лесничество и отдать специалистам для выращивания. Под грядку надо было выжечь место, но Ван этим совершенно не интересовался, поэтому пришлось попросить о помощи Пань Цинцин.

В тот день Ван отправился в горы проверять силки. Однорукий с Пань Цинцин выбрали участок за огородом, не зная, что именно его лесник присмотрел для хлопкового поля, и подожгли траву. Огонь устремился вперед, повалил густой дым, они развеселились как дети, и тут вдруг с пустыми руками вернулся хмурый Ван. Холодно взглянув на них, он вытащил из-за спины тесак, срубил молоденькую сосенку и стал забивать огонь. Однорукий попытался объяснить, для чего они устроили пал, но Ван зарычал, как тигр:

— Поменьше суй свой нос куда не надо! Это место мне для другого нужно. А раз ты такой храбрый и не спросил моего разрешения, вечером напишешь объяснительную записку!

— Кому?

— Кому? Думаешь, если я неграмотный, так не управлюсь с тобой? Помяни мое слово, будешь у меня смирнехоньким, как полагается!

Пань Цинцин от обиды чуть не плакала. Муж грозно прикрикнул на нее:

— Ты почему свиней не кормишь! Ведро и то сожгла!

Женщина не посмела ответить. Однорукий с жалостью смотрел ей вслед, вытирая глаза тыльной стороной ладони.

В каждом человеке должны жить вера и достоинство. Небольшой излом трудно починить, а большой — тем более. Ван Мутун считал, что Однорукий бросил ему вызов, да и жена стала отбиваться от рук, не так послушна, как раньше.

Однажды Ван отправился в лесничество за провиантом. Обычно он там ночевал, прежде чем пуститься в обратный путь, но в тот день неизвестно какой черт его баламутил, и он чувствовал себя неспокойно. Взвалив на плечи шестьдесят килограммов риса, он решил во чтобы то ни стало вернуться тем же вечером, протопал чуть не сто километров по горным тропинкам и явился уже под ночь, весь взмокший. В домике горел свет, дверь была не заперта. Выходит, жена еще не спит? Странно! Но внутри никого не оказалось. Лесник прислушался: из хижины Однорукого доносились смех и песни. Ван потрогал печку, кастрюли — все холодное. Охваченный яростью, он выскочил из дому, подобрался к окну Однорукого и увидел жену, которая сидела, подперев руками щеки, и увлеченно слушала радиоприемник. У нее на коленях лежал Сяотун, а у Однорукого — Сяоцин, чуть не обнимавшая его. Ван Мутун узнал песню, которую передавали, это была песня народности яо «Сердца влюбленных сладки, как бананы».