50 знаменитых больных - Елена Кочемировская

Люди старшего поколения, конечно, вспомнят судьбу писателя Николая Островского, автора хрестоматийного произведения «Как закалялась сталь». Он был парализован и продолжал активную литературную деятельность, будучи прикованным к постели. Однако это, пожалуй, единственный случай за всю историю СССР, когда человек с ограниченными физическими возможностями добился выдающегося успеха. Да и то — прежде чем лишиться подвижности, Н. Островский успел стать полноправным членом общества, имел широкий круг общения и налаженные социальные связи.

Что касается Рубена Гонсалеса Гальего, то его жизненная ситуация была совершенно иной — он с раннего детства скитался по специальным интернатам и практически не имел шансов войти в социум. Вот лишь некоторые сцены из романа «Белое на черном»: мальчик с характерной испанской внешностью, остриженный под ноль, ползет (ходить он не может) по коридору неотапливаемого детского дома. Вот он лежит на полу в классе (инвалидной коляски не предусмотрено) и отвечает урок. Вот десятилетнему мальчику сообщают, что в пятнадцать лет он покинет детский дом и будет помещен в дом престарелых. С тех пор он готовится к смерти — достоверно известно, что там дольше месяца ни один лежачий больной не продержался. И уроки становятся чем-то совсем неважным, и наставления учителей и воспитателей теряют смысл — к чему они, если жить осталось пять лет?

Однако Рубен Гонсалес умудрился не просто преодолеть искусственно созданные ограничения, выбравшись за пределы «инвалидного дома» (как именно — это его тайна), но и добился действительно выдающегося успеха. Его жизнь — исключение, которое только подтверждает страшное правило, верное для постсоветского пространства: если с тобой что-то не так и ты не приносишь обществу достаточной пользы, то ты — не вполне человек, а значит, не имеешь права на полнокровную жизнь.

Сам Рубен Давид говорит об этой ситуации так: «.Чтобы попасть в число избранных интеллектуалов, необходимы две вещи: образование по специальности и поддержка общества. Российское общество, а во времена моей юности оно еще гордо именовало себя советским, не могло предоставить мне возможности получить образование. Более того, утвержденный государством план для таких, как я, заключался в изоляции нас от внешнего мира. Лишние мозги в стране повальных гениев не нужны.

Я не планировал становиться писателем, даже не мечтал об этом. Все, чего я добился в России, это весьма ограниченная возможность выживания. Я элементарно подыхал с голоду. Мои первые записки появились как желание рассказать о том, что увидел, через что прошел, чтобы умереть с чистой совестью. Сознательно писателем я начал становиться, когда уехал. Когда отпала необходимость ежедневной борьбы за выживание. В России я был абсолютно уверен, что мое заболевание неизлечимо, готовился к смерти. Сейчас мое здоровье в норме, я работоспособен как никогда.»

Впрочем, начало жизни Рубена Давида не предвещало ничего хорошего. Он родился 20 сентября 1968 г. в Москве. Его родителями были студенты Университета дружбы народов: парень из Венесуэлы и Аурора Гальего, дочь генерального секретаря Компартии народов Испании Игнасио Гальего.

Еще до поездки в СССР Аурора училась во французском лицее, где, к неудовольствию отца, набралась леворадикальных идей. Чтобы помочь ей избавиться от них, Игнасио отправил дочь учиться в Москву, в Университет дружбы народов. Но даже здесь, в святая святых, Аурора не оставляет прежнего вольнодумства и ведет свободную жизнь, заводит роман со студентом из Венесуэлы, участником партизанского движения у себя на родине.

Судя по всему, Игнасио Гальего был крайне недоволен наметившимся союзом и сделал все возможное, чтобы расторгнуть этот мезальянс. В конце концов он добился своей цели. Сам Рубен Давид говорил об этом так: «Сейчас многим уже трудно это понять. Но тогда ты либо становился коммунистом, либо переставал быть членом семьи. Моя мама перестала быть для него дочерью, когда отказалась бороться за его идеалы».

Как бы там ни было, но Аурора родила в кремлевской больнице Москвы двух близнецов. Один из них умер через десять дней после появления на свет, а другому — Рубену Давиду — был поставлен диагноз «детский церебральный паралич». После родов двадцатилетняя Аурора впала в шок, о котором сейчас вспоминает как о годичном периоде немоты и столь глубокого симбиоза с близнецом, оставшимся в живых, что даже мысленно она никак его не называла.

В возрасте полутора лет во время обследования в клинике у мальчика наступило резкое ухудшение состояния здоровья. Аурору, которая сдавала сессию в университете, срочно вызвали в больницу и показали сына, находящегося в реанимации. Через несколько дней ей позвонили в общежитие и сообщили о смерти ребенка. У нее не осталось никаких документов, подтверждающих его существование, — ни справки о смерти, ни свидетельства о рождении.

Аурора семь лет спустя сумела выехать во Францию вместе с мужем, диссидентствующим писателем, и их дочерью, родившейся в обычном московском роддоме (первый муж к тому моменту давно исчез с горизонта). Париж предоставил им политическое убежище.

Аурора была уверена, что ее сын давно умер, но мальчик выжил. Его отправили в специализированный детский интернат для инвалидов. Ребенок из кремлевской больницы был отвезен в село Карташево под Волховом, где провел четыре года, потом в ленинградский НИИ имени Карла Маркса, оттуда в Брянскую область, в город Трубчевск, потом в Пензенскую область, в рабочий поселок электролампового завода под названием Нижний Ломов, и наконец в Новочеркасск. Все это время Рубен Давид был уверен, что мать отказалась от него — так, во всяком случае, ему внушали в многочисленных детских домах, в которых ему довелось побывать.

Мнения о том, почему власти так обошлись с ребенком, расходятся. Одни ссылаются на то, что после ввода советских войск в Прагу в 1968 г. отношения Компартии народов Испании и КПСС серьезно ухудшились, и Аурора Гальего оказалась «заложницей Кремля». Другие предполагают, что «дон Гальего» использовал свое влияние, чтобы уговорить советских вождей разлучить мать с сыном. Сам же Рубен Давид Гальего предпочитает не распространяться на этот счет, дабы не давать новой пищи для досужих домыслов.

Итак, в возрасте полутора лет мальчик попал в систему специализированных домов-интернатов для детей-инвалидов, откуда прямая дорога вела в дом престарелых, но никак не в общество здоровых людей.

1985 год. В одном из детских домов далеко от Москвы идет коллективный просмотр теленовостей. На экране — генеральный секретарь Компартии народов Испании Игнасио Гальего. «Не твой ли дед, Рубен?» — оборачиваются телезрители. «Был бы мой дед, я б с вами тут баланду не хлебал», — отвечает юный инвалид, которого со дня на день должны перевести в дом престарелых.