Сожженная Москва - Григорий Данилевский

- Перемирие! - проворчал Даву. - Да что вы тут толкуете мне? Какое же это перемирие, если здесь, в уступленной нам Москве, по нас предательски стреляли? Вы - пленник, слышите ли, пленник, и останетесь здесь до тех пор... ну, пока нам это будет нужно!

- Извините, - произнес Перовский, - я не ответчик за других: здесь роковая ошибка.

- Пойте это другим! (A d'autres, a d'autres!) - перебил его Даву. - Меня не проведете!

- Свобода мне обещана честным словом французского генерала...

Даву поднялся с кресел.

- Молчать! - запальчиво крикнул он, сжимая кулаки. - Дни ваши сочтены; да я вас, наконец, знаю, узнал.

Маршал, как бы внезапно о чем-то вспомнив, замолчал. Перовский с мучительным ожиданием вглядывался в его тонкие, бледные губы, огромный лысый лоб и подозрительно следившие за ним из-под насупленных бровей маленькие и злые глаза.

- Да, я вас знаю! - повторил Даву, с усилием высвобождая морщинистые щеки из высокого и узкого воротника и садясь опять к столу. - Теперь не уйдете... Ваше имя? Перовский назвал себя. Маршал нагнулся к лежавшему перед ним списку и внес в него сказанное ему имя.

- Простите, генерал, - сказал, стараясь быть покойным, Базиль, вы совершенно ошибаетесь: я имею честь видеть вас впервые в жизни.

Глаза Даву шевельнулись и опять скрылись под насупленными бровями.

- Не проведете, не обманете! - объявил он. - Вы были взяты в плен под Смоленском, освобождены в этом городе на честное слово и, все разузнав у нас, бежали...

- Клянусь вам, - ответил Перовский, - я впервые задержан при входе вашей армии в Москву... Снеситесь с генералами Милорадовичем и Себастьяни.

Даву вскочил. Его лицо было искажено гневом.

- Бездельник, лжец! - бешено крикнул он, тряся кулаками. - Такому негодяю, черт бы вас побрал, говорю это прямо, исход один повязка на глаза и полдюжины пуль! Маршал позвонил.

- Вы позовете фельдфебеля и солдат! - обратился он к вошедшему ординарцу, откладывая на столе какую-то бумагу. Ординарец не уходил.

- Но это будет вопиющее к небу насилие! - проговорил Перовский, видя с содроганием, как решительно и твердо герцог Экмюльский отдавал о нем роковой и, по-видимому, бесповоротный приказ. - Вы, простите, оскорбляете безоружного пленного и к этому присоединяете убийство без следствия, без суда. Ведь это, герцог, насилие.

- А, вам желается суда? - произнес Даву. - Берегитесь, суд будет короток. Вас отлично помнит мой старший адъютант, бравший вас в плен... О, вы его не собьете!

- Позовите вашего адъютанта, пусть он меня уличит! - сказал Перовский, с ужасом думая в то же время: "А что, если низкий клеврет этого палача все перезабыл и спутал в пережитой ими сумятице и вдруг, признав меня за того беглеца, скажет: да, это он! И как на него сетовать? Ему так может показаться..." Глаза маршала странно улыбнулись, брови разгладились.

- Так вы хотите очной ставки? - спросил он, стараясь говорить ласковее. - Извольте, я вам ее дам... Но помните заранее, если мои слова подтвердятся, пощады не будет. Позвать Оливье! - сказал он ординарцу.

XXIV

Ординарец вышел. Даву стал разбирать и перекладывать лежавшие перед ним бумаги. Базиль, замирая от волнения, едва стоял на ногах. "Броситься на него сзади, удушить тощего старика и выскочить в окно... - вдруг подумал он, - здесь положительно можно... садом добежать до реки, кинуться вплавь и уйти на противоположный берег, в огород и пустыри. Пока найдут адъютанта, явятся сюда, все увидят и начнут погоню - все можно успеть". Руки Перовского судорожно сжимались; озноб охватывал его с головы до пят, зубы постукивали от нервной дрожи.

- Вам сколько лет? - спросил, не оглядываясь, Даву. Перовский вздрогнул.

- Двадцатый год, - отвечал он.

- Молоды... Москву знаете?

- Здесь учился в университете.

Даву обернулся и указал Перовскому на стене, возле стола, карту Москвы и ее окрестностей.

- Вот эти места подожжены русскими, - сказал он, тыкая сухим, крючковатым пальцем по карте, - горят сотни, тысячи домов... Вы, вероятно, также явились сюда поджигать?

Перовский молчал.

- Зачем вы нас поджигаете?

- Ваши солдаты, по неосторожности и хмельные, сами жгут.

- Вздор, клевета! А почему русские крестьяне, несмотря на щедрую плату, не подвозят припасов? - спросил Даву. - Столько вокруг сел - и не является ни один.

- Боятся насилий.

- Вздор! Какие насилия у цивилизованной армии? Говорят вам, мы щедро платим. Это все выдумки людей, подобных вам. Где Кутузов? Почему он так предательски, без полиции и пожарных инструментов, оставил такой обширный город? Где он?

- Я задержан вторые сутки и дальнейших распоряжений нашего главнокомандующего не знаю.

- Вы отъявленный лжец, - сказал, выпрямляясь в кресле, Даву, вероломный партизан, дезертир!.. О, вы увидите, как мы наказываем людей, которые к измене присоединяют еще наглую, бесстыдную ложь.

Даву опять позвонил. Вошел ординарец.

- Что же Оливье?

- За ним пошли.

Даву подумал: "Что с ним возиться! надоели!" - и против имени Перовского, занесенного им в список, написал резолюцию.

- Вот, - сказал он, подавая ординарцу со стола пачку бумаг, - это в главный штаб, а этого господина с этим списком отведите к Моллина. "Моллина, Моллина! - повторял в уме Перовский, идя за ординарцем и не понимая, в чем дело, - вероятно, председатель какого-нибудь трибунала". Его привели на площадь, где был расположен лагерь пехоты, и сдали у крайней палатки толстому, с короткою шеей и красным лицом, седому офицеру. "Вот он, Моллина", - подумал Перовский, глядя в подслеповатые и сердитые глаза Моллина. Офицер, выслушав то, что ему сказал герцогский ординарец, кивком головы отпустил последнего и, едва взглянув в поданный ему список, сдал арестанта караулу, стоявшему невдали от палатки. На карауле зашевелились. От него отделилось несколько солдат с унтер-офицером. "Следуйте за мною... Вы понимаете ли меня?" - гневно крикнул унтер-офицер, толкнув растерявшегося, едва владевшего собой Перовского. Три человека спокойно и безучастно пошли впереди его, три - назади. Унтер-офицер шел сбоку. Все спокойно поглядывали на Перовского, но он начинал наконец понимать, в чем дело. Арестанта повели к огородам, бывшим у берега Москвы-реки, в нескольких стах шагах от лагеря. Здесь, на просторной, сыроватой площадке между опустелых гряд капусты и бураков, виднелся столб и невдали от него несколько свежезасыпанных ям. "Могилы расстрелянных! - пробежало в уме Базиля. - Да неужели же эти изверги... неужели конец?" Он бессознательно шагал за солдатами, увязая в рыхлой, сырой земле. Его мучило безобразие и бессилие своего положения. Он видел над собою светлое осеннее небо, кругом - пустынные, тихие огороды, за ними - колокольню Девичьего монастыря, галок, с веселым карканьем перелетавших с этой колокольни в монастырский сад, и мучительно сознавал, что ни он, ни окружавшие его исполнители чужих велений ничего не могли сделать для его спасения. Ему вспомнилось Бородино, возглас доктора Миртова о свидании с ним, через двадцать лет, в клубе. Голова его кружилась. Тысячи мыслей неслись в уме Перовского с поражающею мучительною быстротой. Назади послышался крик. Шедшие оглянулись. От лагеря кто-то бежал, маша руками.