Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу - Морли Каллаган

Его пальцы стискивали ее плечо. Он слегка толкнул ее, но она едва удержалась на ногах. И все же изумление Кипа почему-то вселило в нее радостную надежду.

— Я боялась, что ты попадешь в беду. Я бы не вынесла, если бы с тобой что-то случилось. Мне же надо было как-то действовать.

— Что ты сказала отцу Батлеру?

— Я вчера слышала ваш разговор.

— Про налет?

— Про налет… — ответила она еле слышно.

— Что он сказал?

— Он хотел этому помешать…

— Помешать? Мне?

— Забрать их, и все.

— Значит, полиция. Полиция! Нет, ты шутишь, шутишь… Значит, чтоб меня забрала полиция? Меня! — Подобного унижения он не в силах был даже представить. — Ты шутишь, Джулия, — сказал он, качая головой. — Ты не могла этого сделать. — Голосом он молил сказать, что это неправда. Неправда, что два человека, на которых он полностью полагался, ему не доверяют.

— Он надеялся, что теперь, оставшись без работы, ты захочешь к нему поехать. О, Кип, Кип, прости! — вскричала она. — Я думала, так будет лучше.

— Вы все только и делали, что ждали! И ты, и отец Батлер, и все остальные. Ты и он вместе со всеми остальными. А я-то ради тебя держался, не отступал от того, во что поверил. Вот что такое ты и твоя любовь! Святой отец и его доверие ко мне! Он уже был в полиции?

— Он… туда звонил.

— И что сказал?

— Он же хотел только, чтобы взяли Фоули и Кермана, понимаешь? И все. И чтобы ограбление не состоялось. Он бы не стал этого делать, но сказал, что их знает, что они закоренелые преступники. — Она улыбнулась с таким видом, будто говорила о сущем пустяке.

— Их не забрали. Я видел их нынче утром. Я заходил к Фоули. Они еще спали. Сказал им, что все продумал и чтобы на меня не рассчитывали. Их не забрали. Почему? Значит, что-то готовится. Закоренелые, а? Ну ясно. Их хотят засадить пожизненно. — Он рванулся к ней, сдавленно, еле слышно забормотал: — Пойми! Им дадут войти в банк и сцапают. Они прямехонько угодят в западню. И выходит, завалил их я. Моя работа.

— Нет же, не ты! — успокаивала его Джулия.

— Молчи, шпионочка, доносчица! — гаркнул Кип и, вскинув руку, толкнул ее в плечо. Джулия упала.

Потом поднялась, тяжело ступая, ушла от него в комнату, крепко обхватив себя руками, будто в ознобе. Тихонько всхлипывая; прилегла на диван. Отвернула лицо и не смотрела на Кипа, думая лишь об одном: хоть бы он понял, как она страдает от стыда, хоть бы немного сжалился над ней. А он все бормотал:

— Стукачом меня сделала! Меня! В подсадную утку превратила на радость полиции! Ты и святой отец — милые мои дружочки. — Странный смех его походил на рыдание. Он схватил ее и стал трясти. Она молчала. Она хотела, чтобы он ее ударил, хотела острой физической боли. Молча, взглядом молила его, чтобы он бил ее, пока не утолит свою ярость.

Но он вдруг спохватился:

— Время! Господи, который час?

Ни разу ни у кого не видела она такого тревожного лица, какое было у Кипа, когда он, схватив со стула пиджак, выбежал из дому.

Он выбежал на улицу. Ведь это из-за него в руки полиции попадутся два его товарища, которым недавно он собирался помочь. Его преданность тем, кто остался в тюрьме, теперь как бы распространилась на Фоули и Кермана, и они казались ему более «своими», чем когда-либо в прошлом. Как безумный, метался он по улице в поисках такси. В то утро солнце светило по-летнему ярко. Идущие в школу дети оглядывались на него, от удивления разинув рот.

Такси он поймал через два квартала, и уже спустя пять минут подъехал к дому, где над кафе жил Фоули. Не отпустив такси, он взбежал по лестнице и забарабанил в дверь. Собственно, он и не надеялся их застать. Перескакивая через ступеньки, он тут же помчался вниз, выбежал на залитую солнцем улицу и беспомощно огляделся. Потом вошел в кафе и спросил хозяина, низенького, лысого еврея с черными усами, не видел ли он, как Фоули выходил из дома. Да, видел: Фоули вышел с жирным коротышкой.

Значит, ясно. Полиция даст им войти в банк и схватит как в ловушке. Он щурился от яркого солнца, взмокшие от пота волосы уже высохли. Перед мысленным взором его предстал судья Форд, вещающий о правосудии. Он слышал голос судьи, который тихо говорил ему, что Фоули и Керман всего лишь грязные пятна на светлой картине добропорядочной жизни города и эти пятна необходимо поскорее стереть. «Не иначе, как судья и тут приложил руку, — пронеслось в мозгу. — Что ни случись, всюду его рука». И он снова вступил в бой с судьей Фордом.

— Мне ждать? — окликнул его таксист.

— Едем до угла Шербурн и Куин. — Он влез в машину, присел на край сиденья и, пристально глядя на улицу, велел медленно ехать в восточную часть города. Он надеялся перехватить машину Фоули и Кермана по дороге. Увидев впереди отделанное красным гранитом здание банка, он сказал таксисту:

— Остановите, я выйду, — выскочил из машины и пошел вперед.

— Эй, а платить не надо? — крикнул таксист, ведя машину вдоль самого бортика тротуара. Даже не повернув головы, Кип сунул руку в карман и вынул деньги.

— Конечно, надо, — сказал он.

Таксист решил, что пассажир то ли пьян, то ли не в себе от наркотиков.

До банка оставалось не больше квартала. Переходя поперечную улицу, он посмотрел в сторону озера: под лучами утреннего солнца там, вдали, искрится голубая вода. Банк только что открыли. Здесь еще один из спокойных уголков города, где, пожалуй, нет нужды в полисмене. В банк вошла старуха с корзиной под мышкой. Напротив аптеки, на другой стороне улицы, стоит машина. Из аптеки вышли трое смеющихся детей, у каждого в руке по вафельному стаканчику с мороженым. Девчушка с широкой лентой в волосах шлепает босиком. Вокруг покой мирного солнечного утра.

Кип знал, что покой этот недолог. Чувствовал: в засаде ждут. Не спеша он прошелся мимо банка к входу в магазин писчебумажных принадлежностей, постоял там, нащупал в кармане зеркальце, вынул его и засунул в пачку с сигаретами, так, чтобы край высовывался дюйма на два. Потом сошел с крыльца на тротуар и зажег сигарету, прикрывая зеркальце в сомкнутых ладонях. Шагах в двадцати позади него стоял автомобиль с двумя чисто выбритыми пассажирами в котелках. Они выглядывали из машины, следили за ним. При виде их его замутило от отвращения. Господи, ведь еще так недавно он умел влиять на людей, убеждать их, и теперь готов был выбежать на середину дороги, воздев руки, кричать прохожим, что идет нечестная игра, что Фоули и Кермана можно с легкостью обезвредить по-другому. Он набрал больше воздуха в грудь — вот сейчас он крикнет. И вдруг ощутил страшное одиночество. Из горла его вырвалось рыдание. Людям нет дела до того, что он считает важным.

И тут он увидел медленно подъезжающую машину с Фоули и Керманом. Очки Фоули поблескивали на солнце. У Кермана из-под низко надвинутой на лоб шляпы торчали только уши. Не выключая мотора, они остановили машину и, сдвинув головы, смотрели на вход в банк. Какими бы они ни были, но в то утро, при такой расстановке сил, как ее воспринимал Кип, оба они показались ему жалкими, беспомощными и куда менее жестокими, чем их противники. Они были для него свои. Сердце его гулко застучало. С сознанием своей силы и правоты он выступил вперед — теперь, на этой залитой солнцем улице он наконец-то станет истинным посредником между представителями закона и теми, кто его нарушает. Он свистнул, замахал рукой, кинулся к ним бегом.

Керман взволнованно показывал на него напарнику, но близорукий Фоули его не видел.

— Поворачивайте! Живо! — на бегу крикнул Кип.

— Откуда ты взялся?

— Жми, ради бога! На вас донесли. Засада.

Он успел заметить у Кермана дуло обреза, наполовину прикрытого полой пиджака, и что Фоули нащупывает в кармане револьвер. Керман дал задний ход и подал машину вбок, чтобы круто развернуться. Это ему удалось, и Кип вздохнул с облегчением, но тут раздался треск, Кипу показалось — треск выхлопа. Еще и еще. В воздух взметнулись осколки ветрового стекла, Керман завалился набок, машина дернулась на бровку тротуара и врезалась в фонарный столб.

— Кип, беги! — крикнул Фоули, выскакивая из машины. Согнутой в локте рукой он прикрывал голову, в другой сжимал револьвер. Он палил по машине, из которой сделали первый выстрел. Перебираясь на другую сторону улицы, Фоули оглянулся, хотел выстрелить, но споткнулся и упал на колени, а его револьвер со стуком покатился по мостовой.

Посреди залитой солнцем улицы Фоули на коленях вслепую нашарил свое оружие.

— Прекрати! — завопил Кип. Размахивая огромными руками, он выбежал на середину дороги к Фоули. — Перестань! — кричал он.

Залитый солнцем, огромный, грозный, он пытался вмешаться — он, миротворец, посредник, тот, кем всегда мечтал быть, но теперь его голос дрогнул от рыдания. Как только Фоули поднялся с револьвером в руках, полицейские начали стрельбу. Фоули, прижав обе руки к животу, повернулся на каблуках и, скорчившись, рухнул смертельно раненный. Кип схватил револьвер Фоули.