Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу - Морли Каллаган

— Боюсь, что и правда я, миссис Уотсон.

— Неужели?! Нет, подумать только — мой сосед! Я так рада, что прочла ее.

— Прочли? Как это мило с вашей стороны, миссис Уотсон. Я бы сказал, по-соседски. Приятно сознавать, что здесь, в моем родном городе, у меня есть читатель.

— Только вот… — нерешительно начала она.

— Да, миссис Уотсон…

— Понимаете ли, — все так же неуверенно продолжала она, — мне кажется, что я думаю иначе, чем вы. Обо всем, мистер Шор. Совсем, совсем иначе думаю.

— Конечно же, иначе, я уверен, — успокоил ее он. — И я рад за вас, миссис Уотсон.

Ей почудилось смешливое презрение в его улыбке, и это ее обеспокоило.

— Я вижу, вам нравится мой пес, мистер Шор. Почему бы и вам не завести собаку? Столько краж вокруг, да и на мосту то и дело встречаешь каких-то странных типов. Если бы не пес, я бы с ума сошла от страха. Смотрите, как бы и к вам в дом не влезли.

— Да нет, зачем мне собака? — посмеиваясь, ответил он. — Воры, мне кажется, понимают, что им лучше со мной не связываться.

Дом Шора остался единственным на улице, куда еще не влезали воры. Может, оттого, что он поздно засиживался. В окне его библиотеки чуть не всю ночь горел свет. Но миссис Уотсон, которая всегда считала, что Шоры держатся особняком, потому что слишком важничают, втайне пожелала, чтобы кто-нибудь вломился к нему и стукнул его по башке — только на пользу пойдет.

С того вечера миссис Уотсон желала этого своему соседу при каждой встрече — до середины апреля. А в середине апреля кто-то из соседей позвонил ей и спросил, читала ли она «Ивнинг уорлд». Дж. С. Хилтон в своей популярной колонке «Люди нашего города» упомянул о Шоре; места он уделил ему не так уж много, однако поместил фотографию. Хилтон всегда помещал фотографии тех, о ком писал, будь то мусорщик или светская дама. Фотограф запечатлел Шора на мосту, в новой весенней шляпе. Открытый взгляд, веселая (а может, чуть насмешливая?) улыбка. Хилтон писал, что ему в руки попался роман Юджина Шора и, поскольку Шор — местный житель, он прочел книгу. Однако, прочтя, так раздражился, что швырнул ее в угол. При этом он свалил настольную лампу, которая, как уверял Хилтон своих читателей, куда более ценная вещь, чем, извращенная книга Шора. Жена купила эту лампу на деревенской ярмарке и очень ее любила. Шор должен возместить ему хотя бы стоимость лампы, полагал Хилтон.

— Ну, что я говорила! — радостно крикнула мужу миссис Уотсон и принялась названивать соседям.

Фотография Шора появилась в газете в первый, по-настоящему теплый день после резких апрельских похолоданий. Так было в этом городе: холодно, холодно — и вдруг ярко светит солнце и все уже зазеленело, будто существует всего два времени года. В Парк-Пласа, в баре на крыше, двери на террасу с видом на город были распахнуты. Под обновленным ярким солнцем — море зелени, не город, а сплошной лес. С террасы можно было обозреть университетский городок, музей и парк, а дальше торчали стандартные, как надгробья, башни и виднелось озеро. Ал Дилани со своими друзьями заняли столик у выхода на террасу. Все по очереди читали статью Хилтона в «Ивнинг уорлд» и посмеивались. Шумливый, с бегающими глазками и пышными бачками Рас Майерс в дорогом клетчатом пиджаке был критиком на телевидении. И знал все о русском поэте Мандельштаме. Лысеющий Рон Стазиак с вечной кривой ухмылкой ездил на все каннские фестивали, писал о них статьи для «Лайф» и числил себя другом Ингрид Бергман. Красавица Хелина с великолепными длинными ногами — сейчас газета перешла к ней — была скульптором и работала с металлом. Ал Дилани — темная бородка лопаткой и глубокие мягкие, беспокойные глаза — три вечера в неделю водил такси. Все остальное время было отдано занятиям — он заканчивал диссертацию в университете. Друзья верили в его талант, в то, что имя его скоро станет широко известно. Сам он считал, что диссертация о Нормане Мейлере — лишь первый шаг, равно как и синекура, ожидающая его в университете. Диссертация затем станет книгой, которая прославит его. Зачастую он являлся в бар прямо в своей таксистской кепочке, но в элегантной кожаной испанской куртке. Волнистая каштановая шевелюра, бородка — он был похож на принца в изгнании. Никто из служащих отеля ни разу не попросил его снять кепочку. Ал и его друзья в тайном согласии мнили себя гражданами вселенной, а не этого маленького городишки. Ал часто читал им лекции о Сартре, Маркузе, Борхесе и Беккете. Он знал все литературные течения во всех столицах мира, хотя и был единственным в их компании, кто еще ни разу не побывал за границей.

Сейчас Ал и его друзья смеялись, но не над Шором. Шор их не интересовал. Мишенью их шуточек был старый Хилтон. Скользнув взглядом по фотографии Шора, Хелина заметила:

— А он ничего. И шляпа тоже. Что-то в ней есть ирландское. А этот Хилтон — крупный специалист по задам. Вчера лобызал зад какой-то миллионерши, а сегодня дает под зад местному бедолаге писателю.

Они давно уже сошлись на том, что Хилтон — фигура анекдотическая. Лет сорок назад Хилтон отправился в Англию, где дальше литературного поденщика не пошел. В конце концов он возвратился домой, однако сумел убедить местного издателя, что в Лондоне был заметной фигурой.

— Если тебе охота кому-то дать под зад, поскольку без этого ты жить не можешь, конечно же, самый подходящий объект — местный писатель, о котором никто и не слыхивал, — заметил Ал. Сам он тоже впервые встретил имя Шора. — Ну, что еще новенького в мире?

На самом-то деле он был занят своими собственными делами. Апрель — самый хлопотный месяц для аспиранта. Письменные работы он написал блестяще, а назавтра ему предстояла устная защита.

Ал был сыном преуспевающего оптового торговца скобяными товарами. Этот элегантно одетый уроженец Запада с темной бородкой и дерзкой усмешкой продемонстрировал, что между делом может защитить диссертацию, и с блеском. Друзья прозвали его Чемпионом. Что ни день у него появлялась новая девица, он мог сутками обходиться без сна, а в барах вечно ввязывался в драки, и тогда его карие глаза вспыхивали бешеным огнем. Ал был убежден, что, не работай он таксистом, рехнулся бы под гнетом жесткой университетской дисциплины. Жуткие вещи происходили в его такси. Семнадцатилетний наркоман чуть не пырнул Ала ножом за то, что он отказался отвезти его к месту, где тот мог «подзаправиться». Старухи норовили обойтись без чаевых. Смазливая проститутка по имени Мейбелл — сейчас они с ней друзья — все пыталась заключить с ним сделку. Она предлагала ему сорок процентов с каждого «гонорара» за рекомендацию клиенту, однако, если клиент посетит ее еще раз, вся плата ей. Пьяных девиц рвало в машине. Старые воры делились с ним своими заботами. Ал все записывал в дневник. «Я должен понять, что к чему», — твердил он себе. Он стремился к пониманию, основанному на строгом анализе.

Дневник он держал в верхнем ящике комода, под рубашками, в большой комнате, которую снимал у миссис Бёрнсайд на Монтет-стрит. Он довольно часто перечитывал и анализировал свои записи, пытаясь сделать выводы из своего жизненного опыта и тем самым обрести смысл существования. На одной страничке он записал, что стыдно отцу ничего не знать о собственном сыне. Четыре года тому назад он отказался приобщиться к торговле скобяными товарами. Они с отцом поссорились, и Ал, покинув отчий дом, пустился в странствия. Он колесил по стране до тех пор, пока отец ему не написал: «Наверно, в мире есть вещи и похуже, чем быть профессором. Во всяком случае, ты хоть не будешь слоняться по улицам».

Торговец скобяными товарами, плативший за комнату Ала до прошлого января, не знал ни про такси, ни про то, что Ал копит заработанные деньги на поездку в Европу. Но в январе отец неожиданно приехал в город на какое-то совещание оптовиков и позвонил Алу из гостиницы, чтобы сообщить, что приготовил ему чек для уплаты за три месяца. В тот вечер бушевала метель. Снег валил целый день и не перестал с наступлением темноты; все городские снегоочистительные машины вышли из строя. У Ала была вечеринка, он был в превосходном настроении и, поддавшись порыву, пригласил отца заглянуть к нему и познакомиться с его друзьями. В ту вьюжную ночь трудно было взять такси, и мистер Дж. С. Дилани приехал лишь к полуночи, когда все уже немного выпили. Он же был совершенно трезвый. Солидный лысеющий человек с апоплексическим румянцем на щеках. В темно-коричневом двубортном костюме. Его приняли как родного — он же отец Ала. Прежде всего оптовик узнал о том, что его сын — таксист. Дальше — больше. Он приготовился почтительно слушать ученые разговоры университетских студентов, а девицы вместо этого то и дело отпускали крепкие словечки. Затем Мэгги Саймонс, хорошенькая, но смахивающая на бродяжку девица, присев возле него на корточки, сказала:

— Поговорим про половушку, а то скучно что-то.