Шри Ауробиндо. Биография. Глоссарий - А. Панкова

Следующий отрывок был опубликован в «Басумати» под заголовком «Приди, о Богоподобный Ауробиндо»: «Ауробиндо! Со скорбью отмечая острую нехватку еды в доме твоей Матери, в домах твоих сестер и братьев, ты с улыбкой отведал жалкой тюремной пищи. Видя нужду в одежде твоей Матери, твоей родной страны, ты принимаешь рваные тюремные обноски как украшение. Обнаружив, что твоя возлюбленная Мать лишена права говорить, ты дал обет молчания. Кто еще так, как ты, всем сердцем и всей душой служит своей Матери? Ауробиндо, приди! О, сын Матери-Родины, более любимой, чем сама жизнь, приди, приди! О, преданный слуга Матери, позволь сегодня нам от лица Матери служить тебе! Приди же, о преданный сын, вкушающий сейчас тюремную пищу, позволь нам поднести к твоим губам самые лучшие блюда, приготовленные Матерью. Приди! О, суровый аскет, одетый в рваные тюремные лохмотья, позволь нам исполнить свой братский долг и облечь твою сияющую золотом фигуру в прекраснейшие одежды, сшитые Матерью. Приди же, о ты, прославивший тюремные оковы, великий герой, давший клятву Свадеши и водрузивший на свою главу лучезарную корону славы, которой коснулась святая пыль с ног Матери и на которую мы призываем всех богов ниспослать тебе благословение. Приди же, о молчаливый аскет; позволь в благосклонном приветствии тебе протрубить в миллионы раковин и пропеть миллионами уст песни во славу твою, так чтобы звуки их донеслись до всех стран света! Приди же, о Ауробиндо, торжественный избранник новой патриотической веры, приди! О святой Ауробиндо, познавший истину! Приди! О Ауробиндо, уподобившийся Богу! Приди, о ты, плоть от плоти Индии! Приди, приди, позволь сегодня миллионам братьев и сестер в один голос приветствовать твое возвращение домой!».[199]

Как же вели себя во время этого затянувшегося судебного процесса другие заключенные, арестованные вместе со Шри Ауробиндо, молодые люди в возрасте от шестнадцати до двадцати лет? Посмотрим, что рассказывает об этом сам Ауробиндо: «…Позвольте мне рассказать о мальчиках – моих товарищах по несчастью, моих сокамерниках. По тому, как они держались на суде, я уверовал, что в Бенгалии выросло новое поколение, что на коленях у Матери взлелеяны дети новой закваски, нового склада… Один взгляд на этих мальчиков порождал уверенность, что в Индию вернулись люди совершенно иной культуры, высокие духом, неукротимые герои другой эпохи. Эти открытые, бесстрашные взгляды, этот беззаботный, бодрый смех, эти мужественные черты, исполненные силы духа, непоколебимой даже в столь мрачных обстоятельствах, эта добросердечность, отсутствие печали, беспокойства и признаков страданий были приметами не тех индийцев, что погрязли в невежестве и апатии, – а предвестников нового века, новой расы, нового образа действий. Если они и были убийцами, то очевидно, что чудовищный образ убийц не затмил их истинной природы; в них не было ни намека на жестокость, фанатизм, бессердечие. Не заботясь о будущем, не беспокоясь о результатах, которыми закончится процесс, они проводили дни в заключении как играющие дети, в веселье и радости, в учениях и размышлениях. Очень быстро они установили дружеские отношения с тюремными властями, сипаями,[200] осужденными, охранниками-европейцами, следователями и судебными представителями; они рассказывали друг другу какие-то истории, обменивались шутками, не делая различий между великими и малыми, друзьями и противниками. Часы судебных заседаний бывали им скучны, поскольку они не питали никакого интереса к слушаниям дела. У них не было книг, чтобы читать, им не разрешали разговаривать, чтобы хоть как-то скоротать эти часы… Даже те, кто занимался йогой, не научились еще медитировать среди гудящей массы людей. Для них эти часы тянулись особенно тяжело. Сначала кто-то из них пытался брать с собой книги; этому примеру последовали другие. Возникла странная сцена: идут слушания, решается судьба тридцати или сорока обвиняемых, результатом может стать смертный приговор через повешение или пожизненная каторга – и несмотря на это, они сидели и читали: либо романы Банкима, либо Раджа-йогу Вивекананды, либо Науку религии, Гиту, Пураны или Европейскую философию».[201]

Давайте обратимся к нескольким фразам из книги «Мемуары революционера» Упендранатха Бандхопадхьяя, который проходил по одному делу со Шри Ауробиндо и тоже находился в тюрьме: «…Почти годовое слушание наконец подошло к заключительной фазе, и мы услышали свои приговоры. Улласа и Барина должны были повесить… Уллас открыто ликовал. Он вернулся просветленный, с улыбкой на лице и сказал нам: «Слава Всевышнему, это проклятое представление наконец-то закончилось». Его слова заставили европейца-охранника обернуться к своему товарищу: «Посмотри только, этого парня собираются вздернуть, а он смеется!» – «Да, я знаю. Они всегда смеются над смертью». Можно ли было сделать больший комплимент?[202] Во время одиночного заключения Шри Ауробиндо двум тюремным чинам удалось завести с ним знакомство – очевидно, из гуманистических соображений. Они почти ежедневно заходили к нему, чтобы немного поговорить. Как-то один из них, г-н Дейли, сказал: «Через помощника тюремного суперинтенданта я попросил разрешить вам прогулки за пределами камеры, чтобы не страдали ваша душа и тело».[203] Это была приятная перемена, и начиная со следующего дня Шри Ауробиндо от одного до двух часов прохаживался туда и обратно по территории тюрьмы: от тюремной мастерской в одном конце до хлева – в другом.

«Вышагивая от коровника до мастерской и от мастерской до коровника, я либо повторял вдохновляющие меня мантры Упанишад, которые наполняли душу неиссякаемой силой, либо, наблюдая за передвижениями других заключенных, старался осознать извечную истину, заключавшуюся в том, что Нараяна есть в сердце любого живого создания и в любой вещи. Мысленно повторяя мантру, что все окружавшее меня – деревья, дома, стены, люди, животные, птицы, металлы, земля и т. д. – есть истинный Брахман, я обычно проецировал это осознание на всех и каждого. Это приводило меня в такое состояние, в котором тюрьма переставала более быть тюрьмой. Высокая ограда, железные решетки, белые стены, залитые солнцем деревья, разодетые зеленой листвой, – обычный материальный мир не казался более неодушевленным; мне открылось, что все это как бы стало живым, обладало всепроникающим сознанием, все это словно проникалось ко мне любовью и готово было заключить в свои объятия. Люди, коровы, муравьи, птицы двигались вокруг меня, летали, пели, разговаривали, но все они, казалось, были игрой Природы, и внутри меня великое, чистое, отрешенное «я» воспринималось погруженным в преисполненное покоя блаженство. Иногда мне казалось, будто кто-то обнимает меня, покачивает на своих коленях. Не могу передать, какой трансцендентный покой овладевал моим рассудком и сердцем по мере развития этого внутреннего состояния. Плотный панцирь, прикрывавший мое сердце, словно рухнул, и из глубины устремился навстречу всем творениям мощный поток любви. Одновременно с любовью мою душу, наполненную раджасом, заполнили такие саттвические чувства, как доброта, сострадание, непричинение зла, Ахимса и т. д., которые быстро развивались и росли. И чем более они развивались, тем заметнее усиливалась наполняющая меня изнутри радость и тем глубже становилось ощущение чистого покоя, уравновешенности. Беспокойство по поводу полицейского преследования полностью исчезло, и в сознании обосновалось совсем противоположное чувство. Я стал абсолютно убежден, что все деяния Бога – во имя добра, он бросил меня в тюрьму ни за что, но все это во благо мне, а потому мое оправдание и освобождение несомненны. С тех пор ни разу за все долгие дни я не почувствовал тяжести тюремной жизни – я стал невосприимчив к ней».[204]

Как-то однажды заносчивый охранник толкнул Шри Ауробиндо. Заключенные, в основном молодежь, едва сдержали ярость от подобного оскорбления, однако Ауробиндо в ответ лишь жестко взглянул на тюремщика. Испуганный охранник бросился к надзирателю с жалобой, что Шри Ауробиндо оскорбил его «непочтительным взглядом». Надзиратель, человек мудрый и религиозный, успокоил толпу словами: «У каждого из нас свой крест», и молодежь поутихла.[205]

В тюрьме Шри Ауробиндо заболел лихорадкой. Он принял хинин, но это не помогло. «Жар был настолько сильный, что я с трудом добрался до двери камеры, чтобы попросить охранника принести немного воды. Он принес воду, но очень холодную, почти ледяную. Я выпил ее залпом, а потом, испытывая страшную слабость, прилег на постель. Через десять минут лихорадка прошла. С тех пор я никогда больше ею не болел».[206]

Говоря о восприятии искусства, Шри Ауробиндо вспоминал такой эпизод из тюремной жизни: «По правде говоря, истинный вкус к живописи я приобрел в алипорской тюрьме. Я медитировал, когда пред моим взором вдруг представали различные живописные картины – в цвете, а потом я обнаружил, что обладаю и критическим даром. Я понял это не умом – мне удалось постичь истинный дух живописи».[207] Даже красные муравьи приводили его в Божественный экстаз! Многие годы спустя он писал одному из учеников: «…Удар по голове, ноге или еще куда-либо мог вызвать физическую ананду или боль, или же боль и ананду, или же чисто физическую ананду – поскольку я часто и непроизвольно проделывал этот эксперимент сам и выходил из него с честью. Кстати, началось это давно, в алипорской тюрьме, когда в камере меня искусали очень красные и очень злобные на вид полчища вторгшихся муравьев и я, к своему изумлению, обнаружил, что боль и удовольствие – всего лишь условность наших ощущений.[208] Но это дано почувствовать далеко не каждому. И здесь тоже существуют пределы».[209]