Дело о воющей собаке - Эрл Гарднер

– Сидел в театре.

– Я имею в виду не это. Какие вы испытывали чувства?

– Ну, я просто смотрел пьесу и… – Внезапно он улыбнулся.

– Теперь вы, кажется, меня поняли. Так что вы делали?

– Смеялся, – ответил Эверли.

– Вот именно, – подтвердил Мейсон таким тоном, словно это решало проблему.

Несколько секунд Эверли озадаченно наблюдал за ним.

– Не понимаю, какое это имеет отношение к присяжным на нашем процессе.

– Самое прямое, – отозвался Мейсон. – Жюри – та же публика, хотя и маленькая. Хороший драматург должен знать человеческую натуру. Он понимает всю переменчивость массового сознания, его неспособность к продолжительным эмоциям. Если бы в спектакле, который вы видели, зрителям не представился шанс посмеяться после драматической сцены, пьеса бы провалилась.

Те зрители были столь же непостоянны, как всякие другие. Они испытали сильное эмоциональное напряжение, сострадая героине в самый драматичный для нее момент. Эти чувства были искренними. Они были готовы пожертвовать жизнью для ее спасения и сами расправились бы со злодеем, попади он к ним в руки. Но зрители даже под страхом смерти не могли бы продлить эти эмоции более чем на три минуты. Это была не их беда, а героини. Глубоко и искренне сочувствуя ей, они стремились восстановить эмоциональное равновесие с помощью смеха. Проницательный драматург знал это и дал им возможность посмеяться. Если бы вы изучали психологию, то заметили бы, как энергично ухватилась публика за эту возможность.

Глаза Эверли блеснули.

– Теперь объясните, как это применимо к присяжным, – попросил он. – Кажется, я начинаю понимать.

– Этот процесс, – продолжал Мейсон, – обещает быть кратким, захватывающим и драматичным. Тактика окружного прокурора заключается в смаковании жутких подробностей убийства, в подчеркивании, что это не поединок умов между обвинением и защитой, а осуществление правосудия над дьяволом в человеческом облике. Обычно адвокат стремится избежать подобного впечатления. Он протестует против демонстрации фотографий, размахивает руками и выкрикивает аргументы, тычет пальцем в свидетелей, драматизируя перекрестный допрос. Целью этого является смягчить напряженную атмосферу и вернуть присяжных к происходящему в суде, не позволяя им сосредоточиваться на ужасах убийства.

– По-моему, – заметил Фрэнк Эверли, – именно такой тактики вам следует придерживаться в этом деле.

– Нет, – медленно возразил Перри Мейсон. – Всегда предпочтительнее делать прямо противоположное тому, что предписывают традиции. Это особенно верно, когда имеешь дело с Клодом Драммом. Драмм – упорный и опасный противник, которому не откажешь в логике, но ему не свойственна изощренность. Он лишен чувства относительности ценностей, и у него не развита интуиция. Драмм не ощущает душевного настроя присяжных. Он привык обрушивать на них свои аргументы после долгой битвы, когда адвокат сделал все возможное, чтобы смягчить ужас ситуации. Вы когда-нибудь видели, как во время перетягивания каната один из участников состязания внезапно отпускает его, а другой теряет равновесие и падает?

– Конечно, видел.

– Он падает по той простой причине, что слишком напрягался, ожидая продолжительного сопротивления. В итоге собственные усилия повергли его наземь.

– Понимаю, – кивнул Эверли.

– Этим утром присяжные явились в зал суда заинтересованными зрителями в ожидании спектакля. Драмм начал показывать им ужасы. Я ему не препятствовал, и он буквально напичкал их кошмарами. После ленча Драмм будет продолжать в том же духе, и присяжные, сами того не сознавая, начнут жаждать облегчения. Им захочется над чем-нибудь посмеяться. Они будут подсознательно молить о каком-нибудь эффектном сюрпризе, наподобие вчерашнего, который отвлек бы их внимание от ужасов. Это вполне естественно – испытав слишком много страха, душа жаждет смеха как противоядия. В этом часть переменчивости людской натуры.

Запомните, Фрэнк: когда вы участвуете в судебном процессе, не пытайтесь возбуждать в присяжных одну-единственную эмоцию и упорно играть на ней. Если хотите, выберите какое-то доминирующее чувство, но нажимайте на него всего несколько минут. Потом переключайте ваши аргументы на что-нибудь еще и возвращайтесь на исходные позиции. Человеческий ум подобен маятнику – вы можете раскачивать его взад-вперед, прибавляя силу, и завершить это вспышкой драматического красноречия, окончательно восстановив жюри против обвинения. Но если вы будете обращаться к присяжным пятнадцать минут, постоянно играя на одной струне, то обнаружите, что они перестали вас слушать прежде, чем вы закончили.

На лице молодого человека отразился проблеск надежды.

– Значит, во второй половине дня вы попытаетесь снова изменить мнение жюри? – спросил он.

– Да, – ответил Перри Мейсон. – Сегодня я намерен разбить обвинение вдребезги. Но я ускорю ход процесса не с помощью возражений и перекрестных допросов, быть может исключая кое-какие мелкие пункты. Клод Драмм вскоре обнаружит, что процесс пошел так быстро, что ускользает у него из рук. Ужасы, которыми он рассчитывал пичкать присяжных с различными интервалами в течение трех-четырех дней, были выданы им за два часа. Это для них чересчур. Теперь они готовы ухватиться за любой предлог для эмоциональной разрядки.

Клод Драмм ожидал, что будет упорно пробиваться к цели, но обнаружит, что ему не сопротивляются. Он скачет по полю битвы с такой неожиданной скоростью, что его информация не поспевает за ним. Он сам разрушает собственные обвинения.

– И что именно вы собираетесь сделать сегодня? – спросил Фрэнк Эверли.

Лицо Перри Мейсона приняло суровое выражение, а взгляд устремился вперед.

– Сегодня, – ответил он, – я собираюсь добиться вердикта о невиновности.

Адвокат бросил сигарету в пепельницу и отодвинул стул.

– Пошли, молодой человек, – сказал он. – Нам пора.

Глава 21

Как и предвидел Перри Мейсон, Клод Драмм вызвал продавца магазина спорттоваров, которого доставили из Санта-Барбары. Продавец опознал в орудии убийства пистолет, который был продан обвиняемой 29 сентября прошлого года, и продемонстрировал подпись Бесси Форбс в регистрационной книге огнестрельного оружия.

Торжествующий Драмм указал в сторону Перри Мейсона:

– Можете допрашивать свидетеля.

– Вопросов нет, – лениво протянул Мейсон.

Клод Драмм нахмурился, повернулся к залу и театрально провозгласил:

– Вызовите Телму Бентон.

Телма Бентон давала показания тихим, мелодичным голосом. В ответ на вопрос обвинителя она быстро описала череду драматических событий в жизни покойного – его пребывание в Санта-Барбаре, роман с Полой Картрайт, их бегство, покупку дома на Милпас-драйв, счастье, обретенное в незаконной связи, таинственного арендатора соседнего дома, постоянное наблюдение в бинокль, осознание того, что это не кто иной, как обманутый муж, внезапный отъезд Полы Картрайт и, наконец, убийство.

– Перекрестный допрос, – с тем же торжеством в голосе произнес Клод Драмм.

Перри Мейсон медленно поднялся.

– Ваша честь, – заговорил он, – совершенно очевидно, что показания этого свидетеля могут оказаться крайне важными. Насколько я понимаю, примерно в половине четвертого будет сделан обычный пяти– или десятиминутный перерыв. Сейчас десять минут четвертого, я охотно начну перекрестный допрос и прерву его на положенное время. Но я ходатайствую о том, чтобы, помимо этой паузы, я мог бы допрашивать свидетеля без перерыва до конца заседания.

Судья Маркхэм поднял брови и посмотрел на Драмма.

– У вас нет возражений, мистер окружной прокурор? – спросил он.

– Никаких, – с усмешкой ответил Клод Драмм.

– Допрашивайте свидетеля сколько вам будет угодно.

– Я не хочу, чтобы меня неправильно поняли, – сказал Мейсон. – Я прошу либо отложить перекрестный допрос на завтра, либо дать мне возможность завершить его сегодня.

– Приступайте к допросу, адвокат, – отозвался судья Маркхэм, постучав молоточком. – Суд не намерен прерывать его, отложив на следующий день, если вы это имеете в виду.

Клод Драмм отвесил вежливый поклон.

– Можете допрашивать свидетельницу хоть целый год, если хотите, – сказал он.

– Довольно! – прервал судья. – Приступайте, адвокат.

Перри Мейсон вновь оказался в центре внимания. Его слова о том, что перекрестный допрос может оказаться очень важным, сыграли свою роль. То, что предыдущие допросы велись весьма поверхностно, подчеркивало вероятность этого предположения.

– Когда вы покинули Санта-Барбару с мистером Форбсом и миссис Картрайт, – начал Мейсон, – миссис Картрайт было известно о вашем положении?

– Не знаю.

– Вы не знаете, что рассказал ей мистер Форбс?

– Естественно, нет.

– Ранее вы были секретарем мистера Форбса?

– Да.