Ненаписанные романы - Юлиан Семенов

Буденный утверждал: "Переброску Первой Конной от Львова... нужно рассматривать как предсмертную конвульсию команзапфронта (Тухачевского. Ю.С.). Директива командующего Западным фронтом о переброске... запоздала... Если бы командование Запфронтом не нервировало без нужды своими директивами о переброске конной армии, то... падение Львова было бы обеспеченным..."

Как Тухачевский комментирует нервическое заключение своего оппонента? Он бесстрашно и открыто критикует себя: "Укажем и на те ошибки, которые следует отнести к командзапу (Тухачевскому. - Б. С.}. Командование Западным фронтом должно было дать еще более решительный бой в пользу своевременной подтяжки Первой Конной - даже тогда, когда Конармия еще не была ему передана. От его требовательности и настойчивости зависело, безусловно, очень многое. И вот этого в самый решительный момент операции командованием Западного фронта проявлено не было..."

(Примечательно: в тайных параграфах пакта "Риббентроп - Молотов" Сталин свел свои счеты с расстрелянным уже Тухачевским: Варшава была легко отдана Гитлеру, зато Львов отходил Союзу; воистину, Сталин ничего, никогда, никому не забывал.)

Александра Лаврентьевна говорит емко, красиво, при этом очень доверительно:

- Знаете, я физически ощущала на своей спине взгляды Сталина, когда нас с Иваном Панфиловичем приглашали на приемы в Кремль. Он медленно шел по залу, окруженный своими близкими... Он шел демонстративно медленно, словно бы сдерживая тех, кто был рядом... Я обратила внимание на его глаза: желтые, тяжелые, неподвижные... Они испугали меня... Но я женщина, я чувствую больше, чем анализирую, я увидела в его глазах такое одиночество, такую затаенную тоску, что сказала Ивану Панфиловичу, когда мы вернулись домой: "Отвези меня к нему... Ну, пожалуйста... И в грешнике есть частица святого, надо только докопаться до нее... Поверь, я смогу уговорить его остановить ужас происходящего..." Иван Панфилович отмалчивался, я настаивала. Тогда он тихо ответил: "Что ж, пожалуйста... Собирайся... Только заранее простись с детьми, родителями, с друзьями, со мною, наконец, - нас всех уничтожат, Шура, всех. В одночасье..." Я потом только узнала, что Белов написал в письме Сталину, что необходимо организовать Наркомат оборонной промышленности, он ведь не зря в Германии работал, понял доктрину немцев: "лишь техника решит исход будущей битвы". А Сталин? Он считал, что только конница Буденного и авиация гарантируют нам победу над любым врагом... Сталин прочитал записку Ивана Панфиловича, усмехнулся, посмотрел ему в глаза: "Что, готовишь себе тепленькое местечко?" Он мерил всех своими мерками, этот человек... Хотя порою мне не под силу называть его человеком... Я помню, как Иван Панфилович возвратился с процесса над своими товарищами во главе с Тухачевским. Он был совершенно черный тогда... Сел к столу, попросил у меня бутылку коньяку, открыл его и выпил всю бутылку, не закусывая. А ведь он пил редко, крестьянский сын, блюл себя... А потом поманил меня к себе и прошептал: "Такого ужаса в истории цивилизации еще не было... Они все сидели как мертвые... В крахмальных рубашках и галстуках, тщательно выбритые, но совершенно безжизненные, понимаешь? Я даже усомнился - они ли это? А Ежов бегал за кулисами, все время подгонял: "Все и так ясно, скорее кончайте, чего тянете..." Я спросил Якира помнишь, сестра его жены была замужем за моим помощником по разведке: "А он тоже враг народа?" Якир даже не посмотрел на меня, ответил заученно: "Да, он тоже враг народа..."

...Судили Тухачевского два его недруга: маршал Егоров, командовавший Юго-Западным фронтом вместе со Сталиным, и Буденный; Блюхер и Белов были фигурами нейтральными, их использовали... Было необходимо соблюсти декорум - в этих вопросах Сталин был большим специалистом...

Впрочем, порою меня поражает то, что он вписывал или давал указания вписать в показания арестованных. Например, на процессе "Антисоветского троцкистского центра" Вышинский (а ведь он до сих пор покоится в Кремлевской стене, страшно - это то же, что захоронить там Гиммлера!), допрашивая одного из руководителей Кузбасса, бывшего рабочего, любимца Серго, ставшего "командиром тяжелой индустрии", - товарища Шестова, задал вопрос: "Где вы получили письмо Седова? (Лев Седов - сын Троцкого, отравлен в 1938 году в Париже. - Ю. С.). Шестов: "Я получил его в ресторане "Балтимор". Вышинский: "Что же вам Седов сказал?" Шестов: "Он просто передал мне тогда - не письма, а, как мы тогда условились, пару ботинок... В каждом ботинке было заделано по письму..."

Как же надо было презирать людей, какую власть надо было над ними забрать, чтобы разрешать себе такие кровавые шутки! Только кретин, а не конспиратор может приносить в ресторан - да еще такой, как "Балтимор", - ботинки! Обмен письмами незаметен, ботинками - смехотворен!

Или, например, другой эпизод; допрашивая подсудимого Арнольда, Вышинский спрашивает: "Может, это нескромно, но я должен уточнить, где вы родились, и фамилию вашего отца". Арнольд: "Я родился в Ленинграде, фамилия моего отца Ефимов, а фамилия матери Иванова". Вышинский: "Почему же вы Васильев, а не Петров?!" Арнольд: "Потому что у меня крестный был Васильев... Потом товарищ отдал мне паспорт на фамилию Карл Раск... После я переменил фамилию на Аймо Кюльпинен... А потом переменил фамилию на Валентин Арнольд и поехал - из Америки уже - оказывать техническую помощь Советской России в Кемерово..." Вышинский: "А вы не были членом масонской ложи?" Арнольд: "Был, когда я жил в Америке, я подал заявление и поступил в масонскую ложу... Я вступил в партию в 1923 году..." Вышинский: "И в это время вы оставались масоном?" Арнольд: "Да, но я никому об этом не говорил... Я должен был организовать теракты против Орджоникидзе, Молотова, Эйхе и Рухимовича..." (Серго, Эйхе и Рухимовича убили не троцкистские масоны, а Сталин. - Ю. С.}.

Вот откуда пошла "масонская версия" у нашей "Памяти"! От прокурора Вышинского! Ай да корни, ай да традиции!

- Вскоре после расстрела героев гражданской войны, - продолжает Александра Лаврентьевна, - Сталин вызвал Белова... В кабинете сидел Ворошилов... Сталин долго ходил по кабинету, а потом, остановившись перед Иваном Панфиловичем, спросил:

- Любишь меня, Белов?

А Иван Панфилович ответил:

- Вы ж не женщина... - Потом помолчал, нервы, видимо, сдали, и выдохнул: Да как же вас любить, когда вы революцию погубили?

Сталин хлестанул его по щеке, обернулся к Ворошилову:

- А ты его на новую должность рекомендовал... Нехорошо...

Из сталинского кабинета Белова увезли в тюрьму. На расстрел его вели под руки, шел он, как каучуковый, подскакивал, все кости были переломаны.

Ну, а потом пришла моя очередь... Настоялась в карцерах: это каменный шкаф, повторяющий, как гипсовый слепок, фигуру человека. Стоишь, стоишь, потом теряешь сознание, оседаешь, тебя вытащат, обольют водой и - на место... В сортир не водили - все под себя... Стакан воды и кусок хлеба на день... Стой и думай...

Детей забрали в детприемник, туда моя мама поехала, а ей говорят, что моя трехлетняя дочка, Клементина, умерла от голода... Мама спрашивает: "А где хоть ее могилка?" А ей в ответ: "Будем мы еще вражеских змеенышей хоронить... Иди вон в ров, там их много лежит, раскапывай, может, по костям родное определишь".

...А Мишенька Зощенко пришел в НКВД, сам пришел, никто его не вызывал: "С Иваном Панфиловичем я редко встречался, а за Шурочку кладу свое честное имя, отпустите ее, пожалуйста..."

Выпустили меня после расстрела Ежова... Тогда Берия вырабатывал себе имя "правдолюбца", ведь "товарища Сталина обманывали враги народа Ягода, Ежов и иже с ними". (Точное повторение игры Гитлера: после того как он расстрелял двух истинных создателей национализма - Рэма и Штрассера, прошли расстрелы ветеранов партии, которые помнили Мюнхен 1919-го, когда Гитлер еще не был фюрером; расстреляли что-то около тысячи человек. Фюрер рыдал; Геббельс комментировал: "Адольфа обманули еврейские плутократы". (Подробнее об этом - в моих книгах о Штирлице; там достаточно подробно дается анализ структуры национал-социализма, его стратегии и тактики. - Ю. С.)

...Вышла я из внутренней тюрьмы - одна-одинешенька, ни кола ни двора. Ютилась у случайных людей, узнала воочию, что такое предательство, боялась попадаться на глаза знакомым: вдруг снова заберут?! Хотелось стать крошечной, незаметной. Вот когда люди начали всерьез мечтать о чуде "человека-невидимки"; только б никто не нашел, затаиться, - она вздыхает, - как это у Высоцкого? "Лечь бы на грунт..." Но - нашли, что-что, а находить у нас - если захотят - в миг найдут. А искал меня не кто-нибудь, а, как говорили тогда, "совесть партии" Матвей Федорович Шкирятов, председатель КПК, мерзавец из мерзавцев, палач и садист. Странно, отчего про него мало пишут, он же чудовище, фашистское чудовище, иначе и не скажешь...

Пришла я в КПК. Сидит этот карлик на уголке стола, глаза-буравчики, лицо дегенерата, смотрит на меня неотрывно, а потом - хлоп ладошкой по зеленому сукну и - фальцетом: "А ну, рассказывай, как ты, утеряв бдительность, спуталась с врагом народа?!" А мне терять нечего, у меня день и ночь перед глазами моя кровиночка, трехлетняя доченька, замученная палачами, вроде этого... "Мы с тобой на брудершафт на пили, - отвечаю, - что это ты ко мне дружбой проникся, на "ты" перешел?" Шкирятов аж ростом стал еще меньше, скукожился, как от зубной боли, и тихо спросил: "Комиссию интересует все о ваших связях с врагом народа Беловым". А я ему: "С Иваном Панфиловичем Беловым я спала и детей ему рожала, а вы вместе с ним работали, на заседаниях Верховного Совета вместе сидели, что ж вы-то в нем врага не распознали?!"