На заре самурайской вольницы - Александр Альшевский

Сместив противников и укрепив положение императора и наследного принца, Киёмори пожелал вернуться в Фукухару и на досуге обдумать дальнейшие действия. В одном красивейшем местечке его корабль бросил якорь, и, сидя на палубе, он с нескрываемым наслаждением любовался тем, как на обоих берегах реки самураи при свете факелов рубили головы недругов своего господина. Опьяненные победой они лупили по валявшимся на песке головам ногами, пытаясь сбросить их в воду. Киёмори когда-то и сам любил иногда поиграть в кэмари, ловко подбивая подъемом ноги мяч из кожи оленя, не давая тому упасть на землю. На площадке, по углам которой высились традиционные сакура, ива, клен и сосна, он не раз перебрасывал мяч тем, чьи головы ныне шлепались в мутную воду и проносились мимо него, тараща глаза не то от удивления, не то от страха. Вседозволенность дурманила разум. Пусть, пусть видят, что ждет тех, кто вызовет недовольство Киёмори. Намеренная жестокость дожна заставить всех преклонить колени пред красными стягами Хэйкэ, украшенными родовым гербом – стилизованным изображением бабочки с расправленными крыльями, прозванную «кавалер ксут».

Киёмори добился задуманного: и неограниченной власти, смахивающей на военную диктатуру, и откровенного страха вокруг своей особы. Страх же ходит под руку с ненавистью, способной толкнуть человека на безумный, казалось бы, поступок. Но кто пойдет против Хэйси? У них под контролем находятся тридцать две провинции, т.е. примерно половина страны. Что можно противопоставить этому богатству?! Проверенная временем осторожность Киёмори ослабевала. Сослали монаха Монгаку в Идзу к Ёритомо – ничего страшного! Убежал из храма Курамадэра пятнадцатилетний Сянао вместе с каким-то торговцем золотом в Муцу к тамошнему правителю Фудзивара Хидэхире – забудем об этом! Разве мог Киёмори предположить, что этот юнец, о существовании которого он и думать позабыл, станет могильщиком Хэйси и его имя, Ёсицунэ, на многие столетия сохранится в памяти людской. В громадье планов и идей он перестал обращать внимание на всякие мелочи, вроде поведения Танго но цубоне, а ведь эта женщина являлась не только фавориткой императора-инока, но и его первой советчицей. Именно ей он вверял самое сокровенное, цена которому – жизнь. Ее видели то там, то здесь, однако чаще всего она встречалась с Минамото Ёримасой. Уже одно это сразу бы насторожило Киёмори, того, прежнего. Тот бы мигом сообразил, что за игру затеял Госиракава, на какую чашу политических весов намеревается положить гирю своего авторитета. Логика тут прослеживалась простая: перевешивают Гэндзи – подсоби Хэйси и наоборот. В настоящее время перевесили Хэйси, нарушив так необходимый императору-иноку баланс сил, поэтому он, естественно, устремил взор на восток, где окопались недобитые Гэндзи и сочувствующие им. В туже сторону взглянуть бы и Киёмори, но… Сам того не желая, он уподобился Нобуёри, над беспечностью которого в смуту Хэйдзи не раз насмехался в кругу родственников и друзей. Прошло более двадцати лет, а Киёмори отчетливо помнил самодовольную физиономию своего «господина», мигом забывшего обо всем на свете, когда глава дома Тайра вручил ему мёбу в знак покорности.

Тем временем противостояние, ликвидированное вроде бы в центре, разрасталось кровавым цветом на местах, в провинциях, главным образом, восточных. Тамошние самураи никогда не ладили с губернаторами, а когда их провинции перешли в кормление Хэйси, они, разумеется, не утихомирились, скорее наоборот. Их действия против провинциальных властей как-то сами собой перерастали в действия против Хэйси. А ведь были еще и те, кого Киёмори безжалостно лишил кормлений и сёэнов. А вечно недовольные воинствующие монахи из влиятельных храмов и монастырей?! Всем им бы достойного вожака, и оголодавшая свора набросится на любого, только подскажи. Этим-то, как всегда своевременно, и озаботился император-инок. Ум же Киёмори будоражило совсем другое.

Такакура отрекается от престола и двадцать второго апреля 1180 г. во дворце Сисиндэн страна обрела нового императора – Антоку. Киёмори находился на вершине блаженства. Сбылась его заветная мечта: он – дед императора! Ничто не могла испортить долгожданный праздник – ни смерч, пронесшийся над столицей, ни молнии, сверкавшие в небе, ни сильнейший град. Негоже пугаться небесных сил тому, кто является дедом их посланника на земле! Господство Хэйси казалось безграничным. Мало того, что важнейшие посты в государстве захватили они или их союзники, но и сам трехлетний император огорожен ото всех высочайшей стеной любви и заботы матери и деда. Однако закон бытия суров: «неотвратимо грядет увяданье, сметая цветенье». В год наибольшего расцвета влияние Хэйси понеслось вниз, словно камень по крутому склону горы. Все началось, казалось бы, с пустяка. Экс-император Такакура первое паломничество в этом звании совершает в Ицукусима дзиндзя. Влиятельнейшие храмы Японии – Энрякудзи, Кофукудзи, Ондзёдзи, посчитали себя оскорбленными. И унизил их… нет, не Такакура, сам бы он вряд ли отважился нарушить традицию, а Киёмори. Именно он, заставивший экс-императора отправиться в захолустный храм, и должен ответить за кощунство. Правда, и Такакура и сопровождавшие его аристократы забыли и недовольных монахов и вообще все на свете, когда увидели как бы плывущее по волнам главное здание Ицукусимы, олицетворяющее неразрывную связь Хэйси и моря. Зрелище поразительное! Воистину правы те, кто считает этот храм одним из трех красивейших мест Японии.

Обиженные монахи осыпали страшными проклятиями Киёмори, клеймили позором Хэйси и потихонечку грызлись между собой. Этим решили и ограничиться – надо посмотреть, что и как будет дальше. Не спешил и Киёмори. В голове у него уже созрел план примерного наказания смутьянов, однако ему не хотелось начинать первым. Противники замерли как звери, готовые к прыжку. В разгар этого стояния выявилось, что в усадьбе Такакура на Третьей улице собираются сомнительные люди, а ее хозяин в открытую поносит новую власть, обвиняя в деспотизме и самоуправстве. Киёмори сразу догадался, что речь идет о Мотихито, третьем сыне императора-инока. Принц являлся незаурядным человеком. Разбирался в мудреных науках, кистью выводил такие иероглифы, что глаз не оторвать, извлекал из флейты чарующие звуки, сочинял стихи, правда, не так складно, как его старшая родная сестрица, принцесса крови Сёкуси, но все же довольно умело. По всему выходило, что ему уготована блестящая судьба, но… Его старший брат Нидзё побывал в императорах, восседал на престоле и его младший брат Такакура, а вот Мотихито так и не дождался даже указа о признании его принцем крови. Объясняли это по-разному. И тем, что матушка родом не вышла, и тем, что не поладил с Сигэко, матерью императора Такакуры, и тем, что Киёмори не очень желал этого, и тем, что к нему прохладно относился отец. В общем, как-то не сложилось. Но вот, что интересно. Не сложилось все довольно давно, а поносить Хэйси он принялся сейчас. Неужели воцарение Антоку разбередило старые душевные раны? Вряд ли, считал Киёмори, дело скорее в другом. В суматохе будней то ли случайно, то ли по ошибке, то ли по чьему-то умыслу у Мотихито конфисковали храм Дзёкодзи и принадлежащие ему земли. Хотя так расстроиться, по сути, из-за пустяка?! У приемной мамаши принца, Хатидзёин, этих дзёкодзи столько, что не пересчитать. Но все равно, решил Киёмори, на всякий случай надо извиниться и вернуть землю, и добавить еще немножко, чтобы утихомирился. Не извинился, не добавил. Забыл! Что, в общем-то, логично: не пристало деду императора тревожиться о захудалом принце. Мотихито давно пора бы обрить голову и забыть о суете мирской, ан нет, думает совсем не о том, Хатидзёин же потворствует, распаляет напрасные надежды, а может и подбивает на опрометчивые поступки.

На самом деле Мотихито по-настоящему распаляли совсем другие люди – в его усадьбу зачастил Минамото Ёримаса. Когда об этом доложили Киёмори, он лишь горько улыбнулся, подумав про себя: «И этот туда же. Неужели из-за какой-то лошади?». У Накацуны, старшего сына Ёримасы, появился конь-красавец откуда-то из Осю. Куда бы он не отправлялся, с кем бы не встречался за дружеским застольем сразу же заводил разговор о своем сокровище, поэтому, немудрено, слухи о нем мигом разлетелись по столице, не миновав и Тайра Мунэмори, страстно возжелавшего овладеть им. Накацуна под разными предлогами отнекивался, но когда Ёримаса, не хотевший обострять отношения с Киёмори, потребовал уступить, Накацуна сдался. Мунэмори, разъяренный непривычной неуступчивостью, приказал выжечь на боку коня клеймо «Накацуна». После этого из его усадьбы нарочито часто доносились громкие возгласы нового хозяина: оседлать Накацуну, вывести Накацуну, не отстегать ли Накацуну?