Леопард из Рудрапраяга - Джим Корбетт

Я пошел по следам леопарда с того места, где он возвратился на дорогу после того, как убил козу, и последовал по ним через Голабраи и дальше на милю до места, где глубокое ущелье, по которому он поднялся, пересекает дорогу. Расстояние, покрытое леопардом от мангового дерева до ущелья, составляло около восьми миль. Эта длинная и, казалось бы, бесцельная прогулка вдалеке от трупа была сама по себе непонятной — ни один обыкновенный леопард ни при каких условиях не стал бы ее предпринимать; также ни один обычный леопард не убьет козу, если он не голоден.

В четверти мили по ту сторону оврага на скале около дороги сидел гуртовщик; он сучил шерсть и смотрел за стадом, которое паслось на склоне горы.

Положив веретено и шерсть во вместительный карман своей одежды, сшитой из шерстяного одеяла, и взяв предложенную сигарету, он спросил, зашел ли я сюда мимоходом. Я ответил утвердительно и сказал, что видел вред, причиненный злым духом, добавив, что было бы мудро продать собак погонщику верблюдов в следующее посещение Хардвара, так как совершенно очевидно, они трусоваты, у них явно не хватает смелости. Тогда гуртовщик наклонил голову, словно соглашаясь с тем, что ему говорят. Потом он сказал: «Саиб, даже мы, люди бывалые, склонны иной раз ошибаться и платить за ошибки таким образом, как в эту ночь поплатился я, потеряв мою лучшую козу. Мои собаки храбры, как тигры, они лучшие псы во всем Гарвале; вы наносите им оскорбление, говоря, что они годятся только для того, чтобы быть проданными погонщику верблюдов. Мой лагерь, как вы, несомненно, заметили, находится очень близко к дороге, и я боялся, что, если случайно кто-нибудь пойдет по дороге ночью, мои собаки могут его покалечить, поэтому я цепями привязал их к кольям снаружи боярышниковой изгороди, вместо того чтобы спустить с привязи, как я этого хотел. Вы видели результат; но не вините собак, ибо они делали такие усилия спасти козу, что их ошейники глубоко врезались им в шеи и ранили так, что потребуется много дней для их лечения».

Пока мы беседовали, на противоположной стороне Ганга на гребне холма появилось животное. По расцветке и размерам сначала я подумал, что это гималайский медведь, но, когда оно начало спускаться по горе вниз к реке, увидел большого дикого кабана. Светло окрашенного кабана преследовала свора деревенских бродячих собак, за которыми в свою очередь неслась стайка ребятишек и несколько взрослых, вооруженных палками разной величины. Последним шел человек, несший ружье. Достигнув вершины горы, он вскинул ружье, и мы увидели клуб дыма; немного позже услышали глухой звук выстрела шомпольного ружья. Единственные живые существа, находившиеся в пределах досягаемости выстрела, были мальчишки и мужчины, но, так как никто из них не свалился и не прекратил преследования, стало ясно, что «спортсмен» промахнулся.

Перед кабаном открывался обширный, покрытый травой склон с разбросанным там и тут кустарником; ниже шла полоса, пересеченная оврагами, а дальше снова начинался пояс густых зарослей кустарника, протянувшихся вниз до самой реки. На овражистом участке кабана стали настигать; он и собаки скрылись в кустарнике. В следующую минуту все собаки выскочили назад из кустарника, но уже без кабана, хотя он и был только что в этом обществе ведущим. Когда подоспели мальчишки и взрослые, мне показалось, что они пытаются заставить собак войти в заросли, но собаки, как видно, познакомились с клыками кабана и не собирались подчиняться. Явился человек с ружьем, его сейчас же окружили мальчишки и взрослые.

Нам, сидевшим по ту сторону реки, на своего рода приподнятой трибуне для зрителей, разыгрывающаяся сцена на холме противоположного берега была картинкой без слов, так как шум текущей воды все заглушал, и мы только могли услышать донесшийся до нас глухой звук выстрела из старинного ружья.

По-видимому, «спортсмен» также не имел никакого желания войти в кустарник, где укрылся кабан, так как внезапно он вышел из толпы односельчан и уселся на скале, как бы говоря: «Свой долг я выполнил, выполните свой». Столкнувшись с этой дилеммой (собаки после того, как некоторые из них были побиты, упорно отказывались встретиться лицом к лицу с кабаном), сначала мальчишки, потом за ними и взрослые мужчины начали бросать камни в кустарник.

В то время как представление продолжалось, мы увидели кабана, выходившего из нижнего края кустарниковых зарослей на узкую полосу прибрежного песка. Несколькими быстрыми шажками он выбежал на открытое пространство, остановился, замер на несколько секунд, сделал еще два-три шага, снова остановился, потом, немного пробежав, бросился в реку.

Свиньи и дикие кабаны — исключительно хорошие пловцы; существует поверье, что, плавая, они становятся причиной собственной гибели, но это неверно. Течение в реке было сильным, но нет более благородного и храброго животного, чем наш дикий кабан, и когда я увидел в последний раз старого вепря, его сильно сносило в четверти мили от нас, но он мужественно плыл и был близко от берега; я не сомневаюсь, что он благополучно его достиг.

— Был ли кабан на расстоянии выстрела вашего ружья, саиб? — спросил гуртовщик.

— Да… — ответил я, — в кабана я мог попасть, но я брал ружье в Гарвал не для стрельбы по свиньям, которые убегают, спасая свою жизнь, я взял его, чтобы застрелить того, кого вы считаете злым духом и кого я знаю как леопарда.

— Делайте все по-своему, — ответил он, — а теперь, раз вы уже уходите и мы, возможно, никогда больше не встретимся, да будут мои благословения с вами. Время покажет, кто из нас был прав.

Я сожалею, что мне не пришлось снова повидаться с гуртовщиком, ибо он был большой человек, гордый, как Люцифер, и столь же счастливый, сколь бывает длинен день, когда леопарды не убивают его лучших коз и когда храбрость его собак не подвергается сомнению.

БОДРСТВОВАНИЕ НА СОСНЕ

На другой день из Паури вернулся Ибботсон, а следующим утром, посещая деревни, расположенные на горе к востоку от Рудрапраяга, я нашел следы людоеда на тропинке, ведущей из деревни, где предыдущей ночью он пытался сломать дверь хижины, в которой находился ребенок, страдавший от сильного кашля.

Следы, по которым я шел две-три мили, привели меня на гребень горы, туда, где несколькими днями раньше мы с Ибботсоном находились в засидке с громко блеющим козленком.

Было еще совсем рано, и можно было надеяться найти леопарда греющимся на одной из скал этой весьма значительной территории, пересеченной ущельями и оврагами. Я остановился на выступе горы, возвышавшемся над обширной местностью. Вчерашним вечером прошел дождь, развеявший легкий туман в воздухе и позволивший тропить леопарда. Видимость оказалась чудесной, а открывающаяся с выступающей скалы панорама была столь же прекрасна, как и всякая другая, какой можно любоваться в иных частях света, где горы поднимаются до высоты двадцати трех тысяч футов. Непосредственно подо мной расстилалась долина, затем пойма реки Алакнанды; река казалась мерцающей серебряной ленточкой: она извивалась, то появляясь, то исчезая. Гора на той стороне реки пестрела деревнями. Виднелись покрытые соломой крыши одиноко стоявших хижин или длинные ряды домов с шиферными крышами. Эти ряды были индивидуальными хозяйствами, построенными одно против другого, чтобы сократить расходы и сэкономить площадь, так как народ был беден и каждый фут земли, которую можно возделывать в Гарвале, необходимо было использовать для посевов. По ту сторону гор местность была сильно пересечена — виднелись неровные скалистые обрывы, у подножия которых зимой и ранней весной грохотали снежные лавины, а выше скал лежали вечные снега, вырисовываясь на ярко окрашенном голубом небе так ясно, словно они были вырезаны из белого картона. Более прекрасную и мирную картину трудно вообразить, и тем не менее, когда сияющее солнце, теперь посылающее лучи мне прямо в спину, начнет садиться за дальние кряжи снежных гор, ужас и суеверный страх, степень которых невозможно себе представить, пока сам в этом не убедишься, охватит всех и вся, как это происходило в течение долгих восьми лет на всей площади открытого сейчас передо мной пространства.