Последний поворот на Бруклин - Hubert Selby

Вечером, когда ушел последний рабочий, Гарри посидел немного за столом, попил пивка, а потом, перейдя улицу, зашел к «Греку». Пока не появились некоторые из ребят, он ел не спеша, потом стал есть торопливо, болтая и смеясь. Когда он доел, они пошли в контору, где принялись пить и слушать радио – ребята, как обычно, игнорировали Гарри, лишь изредка кивая или невнятно отвечая. Пришли еще несколько ребят, но они пробыли не очень долго, и вскоре Гарри опять сидел за своим столом один, с кувшином пива и стаканом. Солнце зашло, на улице стало тихо, прохладно, и хотя Гарри целый день пил пиво и уже давно перестал нервничать, по дороге домой у него вновь сосало под ложечкой.

Когда он пришел, ребенок уже спал, а Мэри, поджидая его, смотрела телевизор. Она позвала Гарри в гостиную, он сел в кресло, Мэри наклонилась и покрутила ему мочку уха, а он был смущен и не настолько пьян, чтобы отпихнуть ее руку. Покрутив ему немного мочку уха и увидев, что он не отворачивается, Мэри села на подлокотник кресла и обвила рукой его шею. Вскоре она уговорила его пойти в спальню, Гарри разделся, лег и лежал рядом с ней, пока она силком не затащила его на себя. Гарри по-прежнему, как и весь день, плыл по течению, только молча и вяло, все еще пребывая в страшной депрессии, которая стала одолевать его, когда ушли ребята и он остался один, с приемником, пивом, столом и стулом, – в депрессии, вызванной разочарованием после долгого ожидания. Когда Мэри стала тащить его на себя, он покорно переместился в указанном направлении, а она обняла его, обдавая жарким дыханием его шею и ворочаясь под ним. Гарри просто полежал на ней, пока не осознал, что слышит ее голос, потом слез, закурил и лег на бок. Мэри погладила его по спине, поцеловала в шею, а Гарри продолжал курить, по-прежнему лежа неподвижно, по-прежнему молча, и Мэри трепала его за ухо и гладила по плечу, пока он в конце концов не стряхнул с себя ее руки. Мэри полежала немного на спине, бормоча что-то себе под нос и слегка поворачиваясь с боку на бок, а Гарри все молчал – потом он наконец погасил сигарету, улегся поудобнее и забылся сном. Некоторое время Мэри смотрела на его спину, потом повернулась на бок, подтянула колени к подбородку и в конце концов уснула.

Когда Гарри велел Мэри приготовить завтрак, она послала его к черту. Он снова велел ей приготовить завтрак, пригрозив в противном случае проломить ей башку. Да отстань ты, возьми да и сам приготовь! Гарри обозвал ее ебучей потаскухой и вышел из дома. Он не мог вспомнить, как чувствовал себя накануне вечером, но точно знал, что с утра чувствует себя по-другому – в мыслях у него была только привычная обида на Мэри. Она снова была повинна в его страданиях так же, как хозяева – в том, что он мало зарабатывал. Все вместе они пытались отравлять ему жизнь; пытались выебать и наебать его, стоило ему только пошевелиться или что-нибудь предпринять; если бы не они, всё было бы совсем по-другому.

День ото дня Гарри все меньше суетился в конторе, пока по прошествии нескольких недель не стал большую часть времени проводить за своим столом, лишь изредка выходя к пикетчикам, чтобы ослабить напряжение от долгого сидения в тесном кабинете. Рабочие тоже стали медлительнее и во время дежурства в пикете двигались как сонные мухи – лишь бы не стоять столбом. Друг с другом они разговаривали вполголоса, а с полицейскими лишь перебрасывались парой слов или, что чаще всего, попросту молча им кивали. Ни в виде их, ни в поступках не сквозило отчаяние, но вся прелесть новизны, связанная с участием в забастовке, исчезла, и забастовка превратилась в обыкновенную работу, подобную любой другой, разве что за эту им никто не платил. Остатки беззаботности, еще сохранившиеся после первой недели пикетирования, постепенно улетучивались каждую субботу по мере образования очереди за продуктами и тогда, когда рабочие несли домой десятидолларовые наборы. Они обязаны были являться в зал заседаний, где перед раздачей продуктов председатель произносил речь, и в первую субботу он поведал им о том, как хорошо они дежурят в пикетах, и особенно похвалил собрата Гарри Блэка – за то, как он выполняет свои обязанности в качестве организатора и администратора местного отделения стачечного комитета. Он сообщил рабочим, что в течение минувшей недели ежедневно происходили встречи с переговорной комиссией компании, но те предлагают нищенскую зарплату, и что комиссия профсоюза отказывается идти на уступки, даже если придется бастовать целый год. Когда он закончил выступление, группа поддержки принялась топать ногами, аплодировать и свистеть, и вскоре уже большинство рабочих рукоплескали председателю, а тот спрыгнул со сцены и принялся ходить по залу, похлопывая рабочих по спине и пожимая им руки. Потом рабочие выстроились в очередь за продуктовыми наборами. По мере того, как продвигалась очередь и рабочие получали свои пакеты, повсюду слышались едкие замечания, шутки и смех, но когда каждый оставался со своим пакетом наедине, с виду тот казался совсем маленьким. В следующую субботу речь председателя была еще короче, аплодисменты – тише, люди в очереди – более молчаливыми. Лишь немногим приходило в голову что-либо смешное. И так заканчивалась каждая неделя.

Когда рабочие только начинали пикетировать завод, они то и дело отпускали шуточки по адресу горстки служащих, которые ходили на работу, и время от времени встречали их насмешками и свистом, но вскоре начали каждый вечер и каждое утро поливать их отборной бранью, а полицейские требовали, чтобы они заткнулись и продолжала двигаться. По прошествии первых нескольких недель, когда служащие входили в здание, рабочие уже останавливались и принимались угрожать им, а полицейские размахивали у них перед носом дубинками, требуя, чтобы они хранили молчание и продолжали движение пикетов, иначе, мол, все будут арестованы. С каждым днем голоса, ругательства и угрозы рабочих делались все более злобными, и несколько недель спустя по утрам и вечерам у входа в здание стали появляться дополнительные наряды полиции; а когда полицейские требовали, чтобы рабочие не зарывались и продолжали двигаться, те плевали копам под ноги или бормотали что-то насчет недоумков и штрейкбрехеров; и каждый день все повторялось по новой, разве что еще больше накалялась атмосфера, а рабочие снова и снова искали повода для того, чтобы кого-нибудь ударить – кого угодно; а полицейские только и ждали, когда кто-нибудь что-нибудь затеет, чтобы можно было слегка развеять скуку, тоже раскроив кому-нибудь башку. А по мере того, как усугублялась скука, росло негодование – негодование рабочих по отношению к копам, которые приходят и мешают им одержать победу в забастовочной борьбе; и полицейских по отношению к забастовщикам, из-за которых они вынуждены стоять там каждый день целыми часами, в то время как им самим запрещено объявлять забастовку даже ради повышения зарплаты. Рабочие старались двигаться как можно медленнее и насмешливо поглядывали на полицейских, проходя мимо них; а полицейские целый день стояли к ним лицом, помахивали дубинками, держа их за кожаные ремешки, и велели рабочим продолжать движение, стоило тем хоть на секунду остановиться; а рабочие на миг останавливались как вкопанные и глазели по сторонам в надежде, что кто-нибудь пошлет подальше кого-нибудь из копов, чтобы можно было надеть им на уши плакаты, но все молчали, и когда один из копов делал шаг вперед, рабочие снова начинали двигаться, и забастовка – а с ней и рискованная игра – продолжалась.

Возвращаясь в контору, пикетчики уже просто бросали свои плакаты на пол, и поначалу Гарри просил их успокоиться и быть поаккуратней, а потом, будучи несколько раз послан на хуй, замолчал и стал подбирать плакаты после ухода рабочих. Вскоре пришлось писать новые плакаты, и всякий раз, как рабочие видели плакаты с обновленными надписями, они злились еще больше и на чем свет стоит кляли разъебаев из компании, из-за которых они остались без работы, а заодно и копов, помогающих этим ебаным кровопийцам.

Компания готовилась к забастовке задолго до ее начала, и потому, когда первые пикетчики надели свои плакаты и принялись гордо расхаживать у входа на завод, текущие заказы были уже выполнены, а необработанные изделия перевезли на другие предприятия, разбросанные по всей стране, или передали другим фирмам по субподряду, и главной заботой руководства Бруклинского завода была координация распределения и транспортировки необработанных изделий и готовой продукции между многочисленными предприятиями и субподрядчиками. Для служащих, отвечавших за координацию работы разных фирм, первые дни забастовки были беспокойными, а подчас и суматошными, но затем все опять пошло своим чередом, а в тех редких случаях, когда возникали чрезвычайные обстоятельства, все недоразумения устранялись при помощи междугородных телефонных разговоров, после чего ситуация довольно быстро вновь делалась управляемой.