Заговор Ван Гога - Дж. Дэвис

– Французский поэт?

– Нет-нет, – сказала Эсфирь. – Во время войны. Худелик отрицательно покачал головой.

– Возможно, он в конце войны бежал на север. Из вишистской Франции.

– Царил хаос. Штурм Арнема и так далее. Беженцы по всем дорогам. Не помню никого по имени Мейербер.

Хенсон сунул руку в карман пиджака и извлек увеличенную копию водительского удостоверения Сэмюеля Мейера:

– Конечно, тогда он был моложе.

Старик прищурился, затем снова покачал головой.

– А как насчет этого человека? – Хенсон показал набросок «Манфреда Штока», сделанный художником.

Худелик почесал подбородок, но и это лицо ему было незнакомо.

– Послушайте… Есть один рисунок… – сказал он вдруг. – Что-то такое… Юная леди, не сочтите за труд, вот на том стеллаже. Вторая полка сверху. Красная обложка.

Материя обложки настолько выцвела, что Эсфирь на всякий случай переспросила:

– Вот эта?

– Соседняя.

Девушка привстала на цыпочки и с трудом принялась вытаскивать запыленный том. Худелик тем временем, кажется, с интересом рассматривал ее стройную фигурку.

Книга оказалась в довольно бедственном состоянии. Переплет сильно обветшал, и, когда Эсфирь наконец-то извлекла искомое, пара страничек выпала.

– Это памятное издание. Про нашу школу и музей.

Эсфирь подняла с пола упавшие страницы. На одной изображена групповая фотография двух-трех десятков учениц, сидевших между плотными, круглощекими монашками. На втором листе находился тщательно выполненный рисунок какого-то древнего огнестрельного оружия, то ли аркебузы, то ли мушкета с фитильным замком. Эсфирь бережно передала книгу Хенсону. Бумага от времени стала такой хрупкой, что некоторые страницы буквально потрескались, а некогда загнутые уголки просто отвалились.

– Когда ее напечатали? – спросил Хенсон.

– Не знаю. Во всяком случае, до войны.

Эсфирь пристально разглядывала еще один групповой снимок.

– Преподаватели, – наконец сказала она. – Турн третий слева. Вот этот, с детским личиком.

– Странно, да? Некоторые ученицы выглядят даже постарше.

Они принялись осторожно листать страницы. Где-то треть книги касалась школы, а потом речь пошла про музей. Появились гравюры, изображавшие особняк семейства Де Грут, затем дошла очередь до экспонатов.

– Да, это нам может помочь, – заметил Хенсон. – Своего рода каталог музейного фонда.

– А почему рисунки и гравюры? Почему они не стали просто фотографировать?

– Ах, юная леди, в ту пору это было слишком дорого. Потребовались бы стеклянные фотопластинки. И бумага куда более высокого качества. Семья Де Грут была хоть и щедрой, но бережливой.

В конце книги отыскался и Ван Гог, воспроизведенный в форме рисунка пером. Сам портрет при этом много потерял. Желтые пятнышки на одежде, голубые завитки небесного эфира вокруг рыжей шевелюры – все это было передано старательно прорисованными, но в то же время неловкими линиями. Никаких признаков работы зрелого художника-графика. Ладонь Винсента, находившаяся в нижней части картины между пуговицами сюртука, вообще напоминала скорее звериную лапу, а не руку человека.

– Вот он, – сказал Хенсон.

– Причем рисунок сделал Турн, – добавила Эсфирь, показывая на подпись под изображением.

– Что-то не вижу я особенного таланта, – заметил Хенсон.

– Сдается мне, маршала Геринга такой работой не проведешь, – сказала девушка.

– Вот именно.

Старик вынул трубку изо рта:

– Мы сами не верили ему до конца, но судьи к тому времени так устали… Мы все устали.

– Ну, я-то как раз еще не устала, – сказала Эсфирь.

– Ничего, дайте срок, – ответил Худелик. – Мир безжалостен. Он утомит кого угодно. О ja, кого угодно…

Глава 14

УЮТНАЯ КВАРТИРКА

Возле предместья Амстердама Эсфирь взяла руль машины в свои руки, и они запетляли по мостам и улицам города. Путь их лежал к гостинице Антуана Жолие, отелю «Интерконтиненталь Амстель», пятизвездочному заведению, выходящему на одноименный канал. В глазах Хенсона ее манера вождения в условиях вечерней сумятицы была чересчур уж смелой, и он призвал всю силу воли, чтобы не оставить следов от ногтей на подлокотнике. Одно дело погибнуть в ДТП, но дать женщине понять, что тебя ужасает ее лихачество, – это совсем другое.

«Интерконтиненталь Амстель» относился к числу тех гостиниц, которые словно бы специально предназначены для того, чтобы напоминать простым смертным, насколько низко они стоят в пищевой цепочке. Дежурный за регистрационной стойкой был сама вежливость, но – увы! – месье Жолие на данный момент отсутствовал. Они поразмыслили, не оставить ли ему записку с просьбой перезвонить, однако Хенсон вовремя спохватился, что по ошибке положил в карман американский мобильник, оставив европейскую модель у себя в номере.

– Если он вернется, – сказал Мартин, – передайте ему, пожалуйста, что мистер Хенсон и мисс Горен ужинают вон в том ресторане.

– Непременно, сэр.

Эсфирь наклонилась к Хенсону и прошептала ему на ухо:

– Нет уж, там мы питаться не хотим. Это же «Ла-Рив», один из самых дорогих ресторанов в очень дорогом городе.

– Ну так и что? Может, мне как раз хочется попробовать их хотдог с горчицей. А если таковых не окажется, то сойдет и жареный фазан. С перьями. Как, ничего звучит?

– Порой мне кажется, что у американцев денег больше, чем следовало бы.

– А тут ты, возможно, права, хотя мы с тобой заслуживаем поощрения, не так ли? И потом, счет все равно пойдет в Казначейство. Там такая куча денег… Наш министр банкноты подписывает, слыхала?

Эсфирь понимала, что Хенсон никогда не позволит себе обдирать собственного работодателя и что деньги пойдут из его кармана, но… В конце концов, она действительно проголодалась, а отказываться от такого подарка неудобно.

И они угостились вволю, попутно негромко обсуждая последние добытые сведения. Итак, действительно ли картина является фальшивкой? Турн специализировался именно в этом направлении, если верить его заявлениям после войны. Впрочем, здесь помочь могут только эксперты. Если автопортрет действительно поддельный, тогда поискам законного владельца приходит конец. Ни одно из правительств не станет интересоваться никчемной фальшивкой, выдаваемой за вещицу, похищенную во время холокоста. А коли так, то есть шансы, что им никогда не удастся найти ответ на два любопытных вопроса. Как именно картина оказалась на чердаке в Чикаго? И был ли Сэмюель Мейер нацистом по имени Стефан Мейербер?

Они уже собирались покинуть ресторан, когда появился Жолие.

– Куда вы подевались? – с ходу спросил он. – Я вам названиваю часами напролет.

– Да вот, прихватил не тот мобильник.

– Турн всем сделал ручкой.

– Это как понимать?

– Пф-ф! Испарился. Ушел дымом. Исчез. – Жолие сунул руку в карман и извлек оттуда листок с монограммой. – Вот что ждало членов комиссии, когда они собрались сегодня утром.

Хенсон развернул записку. «Madame et messieurs, rien que vous ferez ne changera pas mon jugement. Adieu ». Он показал ее Эсфири.

– «Что бы вы ни делали, это не изменит моего вердикта. Прощайте». Хм-м, как ты думаешь, что бы это могло значить?

– Такое впечатление, он писал гусиным пером, – заметила она, потирая бумагу между указательным и большим пальцами.

– Не просто «мое мнение», а «вердикт»! – возмутился Жолие. – Это просто оскорбительно! Можно подумать, все эксперты – болваны! Они потом еще целый час дулись и жаловались друг другу. Вот помяните мои слова, они сделают все, чтобы доказать его неправоту.

– Вы хотите сказать, его поступок может повлиять на решение комиссии?

– Знаете, Балеара так разъярился, что чуть было не предложил считать картину фальшивкой с ходу, без дальнейшей экспертизы! – воскликнул Жолие. – А впрочем, нет. Эти милые люди держатся за свою репутацию. Не думаю, что они сделают какие-то безрассудные шаги просто назло Турну.

– А куда он сам подевался? – спросила Эсфирь.

– У нас есть лишь его адрес в Амстердаме. Я туда съездил, но дверь никто не открыл.

– Поехали вместе, – решительно предложила девушка.

– М-м, это несколько далековато. А потом, кое-кто из членов комиссии должен мне звонить… – ответил Жолие. – Они все еще работают.

– Все равно поехали, – сказал Хенсон. – Или просто дай адрес. Жаль только, мы не говорим по-голландски.

– Ну хорошо, я скажу в гостинице, чтобы они записывали сообщения на мое имя, – согласился Жолие. – Вы думаете, с ним что-то приключилось?

– Если так, то поделом ему, – мрачно заметила Эсфирь.

– Ой! – испугался Жолие.

Француз вел машину почти столь же безрассудно, как и девушка, хотя мысли Хенсона в данный момент были заняты совсем другим. Побег Турна действительно беспокоит, но почему? Может, это его очередная нахальная выходка, и все? Или же в его нацистском прошлом было нечто такое, что они могли вот-вот раскопать, а потому Турн просто испугался? Да, но как он узнал об этом? Ему кто-то позвонил из Бекберга? Или, скажем, дело просто в том, что портрет Ван Гога – фальшивка, которую он изготовил собственными руками? Но зачем тогда с самого начала объявлять о его подлинности? Ведь никто бы об этом не узнал…