Пятая рота - Андрей Семёнов

— А пошли! — заявил я ему.

Мы подошли к Вострикову и я доложил:

— Следующая пара: Сёмин-Грицай.

— На исходную, — скомандовал капитан.

Мы отправились на рубеж, с которого надлежало начать атаку.

— А теперь вот, что: слухай сюды, — начал Рыжий, когда мы вдвоем с автоматами наперевес поплелись на исходную, — они делают всё не так!

— А как надо? — не понял я.

— Они дом штурмуют с фронта. Это неверно, — пояснил Рыжий, — штурмовать надо с угла.

— Почему?

— Потому. В комнате может быть несколько человек. Они могут стрелять с подоконника, а могут и из глубины комнаты, откуда ты их не увидишь. Усёк?

— Ага. А они тебя будут видеть как на ладони.

— Соображаешь, — одобрил Рыжий, — И капитан совершенно прав, когда «убивает» пацанов. Так штурм не ведут. Слухай дальше. Идем парой с угла, так, чтобы были видны два окошка, то есть, чтобы просматривалось две стены дома. Усек?

— А на хрена? — я еще не усек.

— Дура! — возмутился Рыжий, — Когда штурмуешь с фронта, по тебе могут вести огонь все, кто находится за окошком. Может, их там человек шесть. А когда идешь с угла, то для того, чтобы по тебе прицелиться, тому, кто в доме, самому нужно стрелять с угла. С двух окошек — максимум два человека! Причем один из них будет вести огонь с неудобной руки. Усек теперь?

Усёк. До меня дошло, наконец и я представил себе то, что представлял себе Востриков: из дома, из глубины комнаты, по наступающей паре ведут огонь на поражение сразу шесть человек. Причем, обороняющиеся видят, куда и в кого они стреляют, а наступающие цели для обстрела не видят и видеть не могут. При таком раскладе их можно глушить хоть из рогатки: ближе, чем на двадцать метров к дому они не подберутся, а будут неизбежно убиты в реальном бою. А если атаковать дом с угла, то тем, кто в этом доме находится, просто не останется места для прицельной стрельбы и шансы почти уравниваются: двое наступающих против двоих стреляющих. Но, опять-таки! Они — за стеной! А мы — на открытой местности. Пусть, одному из них не совсем сподручно будет вести по нам огонь, но он — за укрытием. А мы — на голой земле. С колючками и острым гравием. И все коленки в крови.

— Не ссы, — продолжал увещевать меня Рыжий, когда я поделился с ним своими размышлениями, — работаем так же, как и при наступлении на открытой местности: я побежал, ты прикрываешь. Я упал, начинаю вести огонь — бежишь ты. Перебежки — не более шести-семи шагов. Твоя задача: не попасть в кого-то конкретно, а попасть в окошко. Даже, если ты и не попадешь кому-то в лобешник, то твои пули пощекотят ему уши и он на пару секунд отвлечется от стрельбы. За это время я успею перебежать и открыть огонь, чтобы смог перебежать ты. Запомни: перебежал, упал, очередь в одно окошко, очередь в другое. И снова побежал. Потому, что за это время я успею перебежать и открыть огонь, прикрывая тебя. Усёк?

Усёк. Чего уж проще.

— Но они же будут живые, когда мы подбежим к дому!

Рыжий посмотрел на меня как на больного. Связь — не войска, а так… Придаток. Настоящим делом занимаются только разведчики.

— Живая сила в замкнутых помещениях уничтожается гранатой, — не то изрек, не то процитировал он, — гранатой, а не из автоматов. Подбежим, метнем в окошко — и будь здоров!

— Пошли! — махнул рукой Востриков.

Мы уже минут пять толклись на исходной, пока Вовка объяснял мне букварь тактического мастерства при захвате зданий.

Мы стартанули, смещаясь от исходной вбок и нацеливаясь брать глиняную избушку с угла. Я шёл правым, Рыжий — левее. Как и было оговорено, выйдя на траверз в сорок пять градусов, я упал и дал две очереди по окошкам: татах-татах. У меня ушло на это ровно четыре патрона, а Рыжий улегся метрах в трех впереди меня и изготовился к стрельбе. Едва он дал первую очередь, как я вскочил и пробежал свои семь шагов. Вторая очередь сопровождала мою перебежку. Я лег, вскинул свой автомат и снова дал по окнам: татах-татах. Четыре пули улетели в два пустых окошка. Рыжий снова переместился вперед и нацелился на дом. Его очередь совпала с моим рывком: Я откинул каску с глаз на затылок и пробежал свои метры, прежде, чем плюхнуться и открыть огонь, прикрывая передвижения Рыжего. Споро и сноровисто, поочередно постреливая, мы достигли угла дома. Все это время за нами неторопливо шел Востриков. Рыжий переполз от угла к окошку, сел под ним и потянулся в карман за сигаретой.

— Граната, товарищ капитан, — пояснил он Вострикову.

— Принимается, товарищ сержант, — согласился капитан, — допускаю, что вы, подобравшись к дому без потерь, метнули гранату в помещение и вывели из строя живую силу противника. Карантин, становись!

Карантин, наблюдавший наш штурм со стороны, подошел и построился в две шеренги.

— Равняясь! Смирно! — рявкнул Востриков.

Мы с Рыжим как две сироты стояли перед строем и не знали что нам делать: идти вставать в строй без разрешения начальника — дерзость, оставаться перед строем — глупость. Даже в туалет нельзя. Чтоб чем-то себя занять в эту неловкую паузу, я отсоединил магазин от автомата, передернул затвор, подобрал отлетевший патрон и, щелкнув курком, поставил автомат на предохранитель.

Всё, как учили.

— За успехи в боевой подготовке от лица службы объявляю младшим сержантам Грицаю и Сёмину благодарность! Дом штурмуется так и только так! Вольно, встать в строй.

Это он кому?

Это он про кого?

Это он мне и про меня?! Мне, начавшему службу с губы? Мне, не пехотинцу даже, а связисту? За штурм дома — благодарность?!

Ну, спасибо, Вовка! Помог советом.

В строй я вставал так, будто у меня на груди горит звезда Героя, а мои однопризывники — толпа оборванцев в замусоленных хэбэшках.

Через два дня карантин окончился и нас направили в свои подразделения.

12. Ударный стахановский труд

Ноябрь 1985 года. Ташкурган.

Как это просто, разумно и удобно — открыть дверцу стиральной машины, забросить туда грязную хэбэшку, сыпануть порошка и нажать на кнопку. Пока огромная стиральная машина, предназначенная для стирки белья целой роты, вращает барабан, отстирывая в своих обширных недрах твою бултыхающуюся одежду, самому можно встать под горячий душ и начать оттирать грязь и пыль, которой ты пропитался на полигоне за две недели карантина. И не надо разбрызгивать воду в умывальнике модуля, пытаясь в небольшой раковине оттереть мылом сальные пятна. Как это рационально и мудро — совместить баню и прачку в смежных помещениях под одной крышей.

Солдатская баня стояла за караулкой, притулившись к забору парка. Сюда я и отправился, едва бросил свой вещмешок с пожитками в палатке второго взвода связи. Не скажу что я такой уж завзятый чистюля, эдакий енот-полоскун, которого бананами не корми, дай только что-нибудь постирать, но в одежде люблю аккуратность. Что-то мне подсказывало, что война временно окончена, карантин распущен, полк на операции и на полигон меня никто не погонит, а значит, если я постираюсь, то моей чистой форме ничего не будет угрожать. В чистом ходить, все-таки, приятнее. Особенно если уверен, что в обозримом будущем никто тебя не положит в пыль и не заставит снова ползать с автоматом по камням и колючкам.

Ха! Не я один умный: не успел я встать под душ, как в прачку влетел табун сержантов, моих однопризывников. Должно быть, тоже побросали свое шмотьё в расположении своих рот и прискакали сюда стираться.

Умно было придумано: стиральных машин было целых три, одна центрифуга для отжима и один огромный горячий металлической барабан для глажения простыней. Соседняя с моей стиральная машина заглотила пару дюжин хэбэшек и галифе, загудела мотором, вращая барабан, и шумная толпа, оскальзываясь на мокром кафеле, нагрянула в душевую. Народу было много, леек всего шесть и я мысленно похвалил себя за то, что оказался на двадцать минут умнее своего призыва: я уже успел закончить помывку и чистый, почти блестящий, достал из стиральной машины свое выстиранное хэбэ. Был соблазн пропустить его через центрифугу и тогда оно на ветерке через минуту станет сухим. Но я размыслил, что оно станет сухим и мятым и пошел вывешивать его на улицу, чтобы дать ему высохнуть естественным путем.

Возле бани сидел Рыжий и курил, глубокомысленно пуская кольца дыма.

— Оу, привет! — обрадовался я ему, — а ты почему не идешь стираться?

Рыжий прервал свое занятие:

— Ну, и сколько там леек?

— Штук восемь.

— А сколько сейчас там народу?

— Человек двадцать-двадцать пять.

— Так чего там всей кодлой табуниться?

Умно! Я присел рядом и попросил сигарету.

— Ты знаешь, что наши палатки недалеко друг от друга? — спросил он меня.

— Нет. А твоя где?

— Через три от твоей.

— Рядом, — согласился я.

— Ну, ладно, — Рыжий поднялся, — пойду и я постираюсь.