Мозаика мертвого короля - Юрий Валин

— Не болтай, — пробурчал я. — Иначе рискуешь лишиться языка.

— Язык король мне оставит, — равнодушно возразила Жани. — Отрежет голову и еще пару раз с ней побалуется. Твой король как-то заметил, что язык и губы, — единственное, что есть хорошего в такой суке, как я. Тут колдуну до меня далеко. К тому же я не боюсь червей.

— Ты ловкачка.

— Еще какая, — согласилась она, тряхнув волосами, схваченными через лоб новой ярко-алой повязкой. — Когда я словчу по-настоящему и уйду в прибой, погуще харкни мне вслед.

— Не спеши.

— Таков твой совет? — она глянула мне в глаза. — Хочешь смыться первым?

— Куда?

Ответить она не успела, — обезьяний принц, явно не слушавший наш разговор и со скукой погладывающий по сторонам, внезапно дернул её за юбку. Жани на него не взглянула, — просто пошла по тропке, придерживая веревку на шее мальчика. Снежок, задрав хвост, бежал впереди них.

Они уже порядком удалились, когда на спуске появился Лучок с парой парней, — несли инструмент к лодкам. Увидев меня, спящего на плаще, мигом приглушили свой треп.

Я снова заснул. Снились уже не проклятые Ливни, а нечто размытое, но непристойное. Сквозь сон я чувствовал, как ноет бок, но всё тянул под себя чье-то гибкое тело, баба трепетала и отбивалась, я наваливался со сладостным нетерпением.

Я проснулся с болью в боку и болью между ног. Совсем спятил. Насмешливо вскрикивали чайки. Они правы, — Жани затеяла дурную игру. Не собираюсь в ней участвовать. Даже Кат-мужеложец признает: грудь у девки восхитительная, с таким щедрым вырезом и два десятка ожерелий ничего не спрячут. Но в «Померанце» найдутся сиськи и получше. И по сходной цене.

Сдерживая стон, я повернулся на спину. Нужно окончательно проснуться. Демоны утащи эту девку: не грудь мне её снилась, и не ляжки. Глаза-то здесь при чем? Совсем не голубые. Взрослые глаза, несмотря на избыток красок и теней дразнящих. К чему это? От колдуна набралась заумности, амара портовая?

На этот раз в Глоре я пробыл всего сутки. Один достойный человек сообщил, что меня всерьез искали. Кто и зачем, прояснить не удалось, — парни, посланные прощупать моего неожиданного друга, не вернулись, а проявлять любопытство вторично было неразумно. Единственное, что было точно известно достоверно, — мною интересовался человечек, плохо видящий левым глазом. Я понятия не имел, кто это может быть. В городской страже кривых не держат. По слухам, человечек вроде бы приезжий, любовник одной въедливой молодой купчихи. Возможно, что-то во мне заподозрили ворюги из какой-нибудь мелкой городской шайки.

Утром, поспешно купив лучшей бумаги и пергамента с запасом разноцветной туши и чернил, я убрался из города.

Король мое решение одобрил:

— Незачем настораживать Цитадель раньше времени. Устроим им сюрприз. Отдыхай, Либен. Нам еще понадобится твое честное и кислое лицо. Отдыхай, а мы пока взглянем на мой любимый Глор.

Закройщик хихикнул, радуясь моему замешательству. Король тоже улыбнулся:

— Не волнуйся, в сам город я не полезу. Пока. Устроимся где-то в пустошах. Дня через три подвези мне колдуна. Кто-нибудь из бойцов вас встретит. Вот тогда и повеселимся. А пока пей джин и присматривай за Кедровой.

Не знаю, как это получилось. Жани клялась, что ни о чем подобном и не думала. Мы столкнулись у остатков невысокой Южной стены. Я только что проверил колдуна, — Эмруозос томился в старой камере колдунов. Король перед отъездом лично проследил за тем, как колдуна сажают на цепь. Бумаги и письменных принадлежностей у нашего красавца теперь имелось на пятьдесят «корон», линейки и хитроумные угольники я выбрал в лучшей лавке Глора. Хрустальные шары и курительницы Эмруозос унаследовал от своего покойного предшественника. Ничто не мешало придворному колдуну проявить все свои таланты. Красавчик учуял, что дело нешуточное и теперь трудился, обложившись огромными листами пергамента. Озабоченно потребовал, чтобы на рассвете его непременно вывели и показали небосклон. Я пообещал, проверил светильники и оставил страдальца прикованным к огромному камню, изображавшем в его темнице стол.

Ночь была свежей. Я шагал вдоль стены, между вытянутых теней еще уцелевших колонн и груд рухнувших перекрытий. Ветер нес горькие запахи пустошей и хвои кедров. Внезапно я уловил сладковатую вонь духов и нутта и нос к носу столкнулся с Жани. Она споткнулась и чуть не упала, обведенные темным глаза испуганно расширились, — нет, сыграть такое было невозможно.

— Не бойся, — глупо пробормотал я.

В следующий миг она висела у меня на шее, я сжимал её такую тонкую талию и мы целовались. Не понимаю, как такое со мной случилось. Я стискивал Жани, словно она вырывалась. Её руки, царапая браслетами, с такой же дурной силой сцепились у меня на шее, словно девчонка жаждала меня удушить. Возможно, так и было. Но её губы пьянили. Она дрожала, выпивая меня как сдуревшая ланон-ши. От её платья пахло нутом, но в дыхании был лишь горький привкус эстрагона.

Шесть раз я попадал под удары магии, но, клянусь, никогда я не чувствовал себя столь одуревшим. Я кусал пухлые губы, рука Жани, нырнув вниз, сладостно терзала меня самого. Она ласкала меня сильно, с изощренностью опытной шлюхи и со страстью, вовсе не подобающей вечно пьяной затраханой девке.

Лицо Жани исказилось:

— Пусти. Пусти!!!

Она была упруга и сильна, как темноголовый болотный аспид Желтого берега. Упала на колени. Словно по волшебству мои штаны оказались развязаны. Я едва подавил невольный вопль. О, боги! Жани удерживала меня обеими руками, обхватив за ягодицы. Ласкал лишь её рот, но будь я проклят, — я был готов орать от счастья как мальчишка. Мне не довелось развлекаться ни с ланон-ши, ни с паириками, но если судить по россказням, красавицы-даркши нежат свои избранные жертвы куда целомудреннее.

Луна и её Темная Сестра смотрели на нас, море шепталось внизу, удивляясь нашему внезапному безумию. Я что-то беззвучно говорил небу и звездам, проклиная и упрашивая. Кажется, в последний миг я сжал голову девочки безжалостно и жестоко…

— О, боги, какой же ты горячий, — она вытерла размазанный, кажущийся черным рот, запястье её вздрагивало. — Теперь проваливай…

Я подхватил её за локти, поднял, развернув спиной к себе. Сказать мне было нечего, просто хотелось сделать ей так же хорошо, как девчонка сделала мне. Первый раз в жизни промелькнуло сожаление: мои тысячу раз изрезанные, обожженные и изодранные канатами ладони могли бы быть и понежнее. Шелковый подол платья послушно пополз вверх. Я тронул ладонью беззащитное тело, сжал уверенно и осторожно. Жани и не подумала изображать жеманную невинность, — обмякла, блаженно расслабилась. Наверное, мои заскорузлые лапы еще были способны кого-то нежить. Жани втянула воздух сквозь зубы, потом начала безмолвно задыхаться. Я терся лицом о её волосы, двумя руками играл, дразнил, ласкал, — сильно и просто, не как благородную леди, не как безмозглую шлюху, — как равную. Мы оба были кончеными мертвецами, давно умершими, давно приговоренные к неизбежной последней боли. Но мне было все равно. Видят боги, я никогда не держал в объятьях равную. Пусть хоть сейчас…

Жани прижалась ко мне сильнее. Как равная, она желала и требовала, её стан прогибался всё сильнее. Раздери меня хобий, если бы я отказал…

Резкие, нетерпеливые движенья мертвецов, которым нечего стыдиться. Я удерживал ее за пояс, массивный от серебряных звеньев. Жани взмахивала головой, хлеща меня волосами. Застыли на небе Луна и Темная Сестра, лишь раскачивались между колонн непристойные тени.

Ничего более приятного и опьяняющего я в жизни не испытывал.

В самом конце она забилась, пытаясь вырваться. Я понял, отпустил на миг. Она повернулась, повисла на мне, широко разведя ноги, одновременно легкая и восхитительно тяжелая. Я прижал ее древней кладке, и попытался раздавить сокрушительными толчками. Поцелуй опалил мои губы, Жани кусала, одновременно выдыхая мне в рот вопли наслаждения. Я захрипел в ответ…

Я осторожно поставил ее на землю. Вяло оправляя подол, она прошептала:

— Лучше бы я сейчас и сдохла.

Я думал то же самое, но прошептал:

— Не бойся. Возможно, в смерти тоже своё удовольствие.

— Да я не боюсь, — Жани глянула наверх, на древнюю колонну, и тихо засмеялась: — Если бы нам на башку свалились те каменюки, было бы просто замечательно. Вот бы Он обозлился…

— Да, воскрешать Он не умеет. Жани, тебе…

— Ухожу-ухожу, мой лорд, — она скользнула в темноту за колонну и, уже невидимая, добавила: — Пусть боги меня накажут, но теперь я знаю, что вспомнить перед крайней болью.

— Дурочка, — прошептал я прибою, возобновившему свой бесконечный бег внизу.

Ни море, ни девка моего короля, не услышали.

Не видеть, не встречаться, не говорить. Я проснулся до рассвета с твердой решимостью всё забыть. Король все равно учует, — измену он ощущает острым нюхом того пятнистого хищника, что живет в разрушающемся теле вместе с былым королем Эшенбой. Я предал того, кому поклялся служить. Остается завершить дела и встретить конец, как мужчине.