Сборники стихотворений - Владимир Маяковский

и нет, или горло

впетлят в коски. И горюю я,

как поэт, и ругаюсь,

как Маяковский. Я тебе

не стихи ору, рифмы в этих делах

ни при чем; дай

как другу

пару рук положить

на твое плечо. Знал и я,

что значит "не есть", по бульварам валялся когда,понял я,

что великая честь за слова свои

голодать. Из-под локона,

кепкой завитого, вскинь глаза,

не грусти и не злись. Разве есть

чему завидовать, если видишь вот эту слизь? Будто рыбы на берегу с прежним плаваньем

трудно расстаться им. То царев горшок берегут, то обломанный шкаф с инкрустациями. Вы - владыки

их душ и тела, с вашей воли

встречают восход. Это

очень плевое дело, если б

революция захотела со счетов особых отделов эту мелочь

списать в расход. Но, рядясь

в любезность наносную, мы

взамен забытой Чеки кормим дыней и ананасною, ихних жен

одеваем в чулки. И они

за все за это, что чулки,

что плачено дорого, строят нам

дома и клозеты и бойцов

обучают торгу. Что ж,

без этого и нельзя! Сменим их,

гранит догрызя. Или

наша воля обломалась о сегодняшнюю

деловую малость? Нас

дело

должно

пронизать насквозь, скуленье на мелочность

высмей. Сейчас

коммуне

ценен гвоздь, как тезисы о коммунизме. Над пивом

нашим юношам ли склонять

свои мысли ракитовые? Нам

пить

в грядущем

все соки земли, как чашу

мир запрокидывая. 1927

ДАЕШЬ ИЗЯЧНУЮ ЖИЗНЬ

Даже

мерин сивый желает

жизни изящной

и красивой. Вертит

игриво хвостом и гривой. Вертит всегда,

но особо пылко если

навстречу

особа-кобылка. Еще грациозней,

еще капризней стремится человечество

к изящной жизни. У каждого класса

свое понятье, особые обычаи,

особое платье. Рабочей рукою

старое выжми посыплются фраки,

польются фижмы. Царь

безмятежно

в могилке спит... Сбит Милюков,

Керенский сбит... Но в быту

походкой рачьей пятятся многие

к жизни фрачьей. Отверзаю

поэтические уста, чтоб описать

такого хлюста. Запонки и пуговицы

и спереди и сзади. Теряются

и отрываются

раз десять на день. В моде

в каждой

так положено, что нельзя без пуговицы,

а без головы можно. Чтоб было

оправдание

для стольких запонок, в крахмалы

туловище

сплошь заляпано. На голове

прилизанные волоса, посредине

пробрита

лысая полоса. Ноги

давит

узкий хром. В день

обмозолишься

и станешь хром. На всех мизинцах

аршинные ногти. Обломаются

работу не трогайте! Для сморкания

пальчики, для виду

платочек. Торчит

из карманчика кружевной уголочек. Толку не добьешься,

что ни спроси одни "пардоны",

одни "мерси". Чтоб не было

ям

на хилых грудях, ходит,

в петлицу

хризантемы вкрутя, Изящные улыбки

настолько тонки, чтоб только

виднелись

золотые коронки. Косится на косицы

стрельнуть за кем? и пошлость

про ландыш

на слюнявом языке. А в очереди

венерической клиники читает

усердно

"Мощи" Калинникова. Таким образом

день оттрудись, разденет фигуру,

не мытую отродясь, Зевнет

и спит, излюблен, испит. От хлама

в комнате

теснен, чем в каюте. И это называется;

- Живем-с в уюте! Лозунг:

- В ногах у старья не ползай! Готов

ежедневно

твердить раз сто: изящество

это стопроцентная польза, удобство одежд

и жилья простор.

1927

ВМЕСТО ОДЫ

Мне б хотелось

вас

воспеть

во вдохновенной оде, только ода

что-то не выходит. Скольким идеалам смерть на кухне

и под одеялом! Моя знакомая

женщина как женщина, оглохшая

от примусов пыхтения

и ухания, баба советская,

в загсе венчанная, самая передовая

на общей кухне. Хранит она

в складах лучших дат замужество

с парнем среднего ростца; еще не партиец,

но уже кандидат, самый красивый

из местных письмоносцев. Баба сердитая,

видно сразу, потому что сожитель ейный огромный синяк

в дополнение к глазу приставил,

придя из питейной. И шипит она,

выгнав мужа вон: - Я

ему

покажу советский закон! Вымою только

последнюю из посуд и прямо в милицию,

прямо в суд...Домыла.

Перед взятием

последнего рубежа звонок

по кухне

рассыпался, дребезжа. Открыла.

Расцвели миллионы почек, высохла

по-весеннему

слезная лужа... - Его почерк! Письмо от мужа.Письмо раскаленное

не пишет,

а пышет. "Вы моя душка,

и ангел

вы. Простите великодушно!

Я буду тише воды

и ниже травы". Рассиялся глаз,

оплывший набок. Слово ласковое

мастер

дивных див. И опять

за примусами баба, все поняв

и все простив. А уже

циркуля письмоносца за новой юбкой

по улицам носятся; раскручивая язык

витиеватой лентой, шепчет

какой-то

охаживаемой Вере:

- Я за положительность

и против инцидентов, которые

вредят

служебной карьере.

Неделя покоя,

но больше

никак не прожить

без мата и синяка.

Неделя

и снова счастья нету, задрались,

едва в пивнушке побыли...

Вот оно

семейное

"перпетуум мобиле".

И вновь

разговоры,

и суд, и "треть" на много часов

и недель, и нет решимости

пересмотреть семейственную канитель. Я напыщенным словам

всегдашний враг, и, не растекаясь одами

к Восьмому марта, я хочу,

чтоб кончилась

такая помесь драк, пьянства,

лжи,

романтики

и мата.

1927

ЛУЧШИЙ СТИХ

Аудитория

сыплет

вопросы колючие, старается озадачить

в записочном рвении. - Товарищ Маяковский,

прочтите

лучшее ваше

стихотворение. Какому

стиху

отдать честь? Думаю,

упершись в стол. Может быть,

это им прочесть, а может,

прочесть то? Пока

перетряхиваю

стихотворную старь и нем

ждет

зал, газеты

"Северный рабочий"

секретарь тихо

мне

сказал... И гаркнул я,

сбившись

с поэтического тона, громче

иерихонских хайл: - Товарищи!

Рабочими

и войсками Кантона взят

Шанхай! Как будто

жесть

в ладонях мнут, оваций сила

росла и росла. Пять,

десять,

пятнадцать минут рукоплескал Ярославль. Казалось,

буря

версты крыла, в ответ

на все

чемберленьи ноты катилась в Китай,

и стальные рыла отворачивали

от Шанхая

дредноуты. Не приравняю

всю

поэтическую слякоть, любую

из лучших поэтических слав, не приравняю

к простому

газетному факту, если

так

ему

рукоплещет Ярославль. О, есть ли

привязанность

большей силищи, чем солидарность,

прессующая

рабочий улей?! Рукоплещи, ярославец,

маслобой и текстильщик, незнаемым

и родным

китайским кули!

1927

"ЛЕНИН С НАМИ!"

Бывают события:

случатся раз, из сердца

высекут фразу. И годы

не выдумать

лучших фраз,

чем сказанная

сразу. Таков

и в Питер

ленинский въезд на башне

броневика. С тех пор

слова

и восторг мой

не ест ни день,

ни год,

ни века. Все так же

вскипают

от этой даты души

фабрик и хат. И я

привожу вам

просто цитаты из сердца

и из стиха. Февральское пламя

померкло быстро, в речах

утопили

радость февральскую, Десять

министров-капиталистов уже

на буржуев

смотрят с ласкою. Купался

Керенский

в своей победе, задав

революции

адвокатский тон. Но вот

пошло по заводу:

- Едет!

Едет!

- Кто едет?

- Он! "И в город,

уже

заплывающий салом, вдруг оттуда,

из-за Невы, с Финляндского вокзала по Выборгской

загрохотал броневик", Была

простая

машина эта, как многие,

шла над Невою. Прошла,

а нынче

по целому свету дыханье ее

броневое. "И снова

ветер,

свежий и крепкий, валы

революции

поднял в пене. Литейный

залили

блузы и кепки. - Ленин с нами!

Да здравствует Ленин!" И с этих дней

везде

и во всем имя Ленина

с нами. Мы

будем нести,

несли

и несем его,

Ильичево, знамя. "- Товарищи!

и над головою

первых сотен вперед

ведущую

руку выставил. - Сбросим

эсдечества

обветшавшие лохмотья! Долой

власть

соглашателей и капиталистов!" Тогда

рабочий,

впервые спрошенный, еще нестройно

отвечал:

- Готов!А сегодня

буржуй

распластан, сброшенный, и нашей власти

десять годов. "- Мы

голос

воли низа, рабочего низа

всего света. Да здравствует

партия,

строящая коммунизм! Да здравствует

восстание

за власть Советов!" Слова эти

слушали

пушки мордастые, и щерился

белый,