Обагренная Русь - Эдуард Зорин

Покидая Марию, князь уж не смотрел на нее — мысли его были далеко: в малой палате, как обычно, Всеволода с нетерпением ждали бояре.

Пристенная изразцовая печь была истоплена жарко: думцы тяжело отдувались, потели и рукавами опашней вытирали мокрые лица.

Седобородый и прямой Всеволод сидел на стольце, слушал внимательно. Бояре говорили вразнобой.

Фома Лазкович вскидывал кудлатую голову, был решительнее всех.

— Не медли, княже, — говорил он, — хоть и опечалила тебя весть о неверности Лазаря, хоть и пестовал он сына твоего и был ему за отца, когда отправлялся ты в поход, и за мать, когда хвора была Мария, но и тогда еще — вспомни-ко, — не возмущал ли он нас жадностью своей и стяжательством?.. Все мы грешны, о ту пору не думали, что и на худшее способен Лазарь, — нынче же, когда блеск нечистых даров ослепил ему очи и супротив тебя поднял он руку, будем ли, как и прежде, великодушно и со спокойствием взирать на творимое им бесчинство? Не предаст ли он Святослава в руки врагов твоих, не взрастит ли и в нем брошенные нечистою рукою пагубные семена?

— Как можешь верить ты Михаилу Степановичу, княже? — кривил рот свой Дорожай. Был он осторожнее Фомы, уловил в речах Всеволода сомнения и Ла заря оставил в покое. — Может, что и почудилось Митрофану, может, что и не так, но Мирошка весь был в твоей воле, а новый посадник строптив и своеволен, и клятвам его веры у меня нет. Укрепи дружину в Новгороде, княже!

Яков горячо возражал ему:

— Дурную траву на поле рвут с корнем, боярин. Плохой совет даешь ты князю. Дружина и так у нас в Новгороде сильна, а ежели подымет Михаил Степанович супротив нас свое воинство да простцов, да еще у кого попросит подмоги, какая дружина устоит?

— Чего же хочешь ты, Яков? — оборвал его Всеволод. — Говори яснее.

— Да и так уж все яснее ясного, — сказал Яков. — А речь свою веду я к тому, княже, что не в Михаиле Степановиче зло и не в Новгороде — он и до сей поры не из вражды только к Низу противился нам и других князей выгонял и ставил по своему хотению — зло в ином: слаба и не верна тебе стала рука твоя в Новгородской земле.

— А что есть рука моя? — прищурился Всеволод.

— Боярин Лазарь — вот и весь мой сказ, — смело отвечал Яков. — Прав Лазкович, и я с ним!

Князь улыбнулся и промолчал. Бояре смотрели на него испытующе.

— А ты что скажешь, Михаил Борисович? — спросил Всеволод сидевшего до сих пор молча старейшего своего боярина.

— Думаю, княже, — уклончиво пробормотал Михаил Борисович.

— Скажи ты, Гюря, — обратился князь к тиуну.

Тиун вздрогнул, скуластые щеки его порозовели.

— Решенье твое мне неведомо, — начал он осторожно и издалека, — и не нас ты нынче пытаешь, а по нашим словам сверяешь свою задумку…

— Верно смекнул, — усмехнулся Всеволод. — Задумка у меня есть, да вот не уверен я: а что, как проглядел? Что, как не додумал чего? Ты на меня не гляди, ты свое сказывай, а мое слово последнее.

Поежился Гюря под его взглядом, вздохнул глубоко, будто в реку нырнуть вознамерился.

— Оставь Лазаря в Новгороде, княже, — выдохнул он, как вынырнул.

Бояре задвигались, послышались возмущенные голоса:

— В своем ли уме ты, Гюря?

— Не слушай его, княже!..

Всеволод нетерпеливо ударил ладонью по подлокотнику кресла. Все замолчали.

— Дале говори, боярин, — подался князь к тиуну.

Еще больше смутился Гюря: или и впрямь не то сказал? Что это всполошились думцы?

— Дале, дале, — поощрял его Всеволод, и глаза его светились веселым беском.

Снова набрал в легкие воздуху Гюря, и снова нырнул, и снова выдохнул с облегчением:

— Ежели прав был Митрофан и Звездан прав, то смекаю я: верит Лазарю Михаил Степанович.

— Так, — кивнул Всеволод.

— А ежели верит, почто убирать нам его из Новгорода? — все смелее глядя на князя, продолжал Гюря. — Пущай там и сидит, где посажен.

— Эко ты! В потемках блуждаешь, боярин! — возбужденно замахал руками Яков. — Да как сидеть ему в Новгороде, коли новый посадник, а твой враг, княже, ему заместо брата?!

— Ты помолчи, Яков, — мягко оборвал его князь и повернулся к растерявшемуся тиуну. — Говори, не боись, Гюря.

— Да всё, почитай, и сказано, а дале додумать легче легкого. Вот как смекаю я, бояре: надобно, не мешкая, слать нам в Новгород своего человека — Словишу, али Звездана, али обоих вместе. Явятся они к Лазарю и обличат его от имени князя. И тако скажут ему: про дружбу твою с Михаилом Степановичем нам все ведомо, Всеволод гневается, но, помня прежнюю твою верную службу, хощет видеть тебя снова рядом с собой.

— Так и покается твой Лазарь! — снова не удержался Яков.

— Покается, — спокойно возразил Гюря. — Еще как покается. Нынче он у Михаила Степановича в крепких сетях — рад бы вспять повернуть, да не может. А как поймет, что прощает его князь, то и расправится.

— Так-то каждого мздоимца прощать — только баловать, — недовольно проворчал Фома Лазкович.

— А вот и не каждого! — сказал Гюря. — Тут Дорожай дружину крепить звал, а Лазарь не одной дружины стоит — через него узнаем мы про все замыслы Михаила Степановича. Но открываться ему посаднику не след, и наши людишки должны держаться подле него, будто им ничего про измену неведомо…

Тут только дошло до бояр хитрое слово тиуна. Ай да Гюря: не зря, знать, родила его половецкая мамка!

— Ну что, бояре, — повеселевшим голосом проговорил Всеволод, обращаясь к думцам, — али еще у кого залежался мудрый совет?

— Мудрее, чем тиун сказал, не скажешь, — будто от сна пробудился уклончивый Михаил Борисович. — Тако же и я мыслил, да вымолвить тебе, княже, поостерегся…

— Ты уж больно оглядчивый стал, — упрекнул его Всеволод, — все больше задним умом крепок. Что пользы в твоем совете, коли держишь его про запас?

Устыдился Михаил Борисович, ловя на себе усмешливые взгляды остальных бояр.

Скаля белоснежные зубы, подшутил над ним Яков:

— Не смущайся, боярин: осторожного коня и зверь не вредит!

Всеволод, насупив брови, скосился в его сторону. Яков сразу унял себя, но смех еще долго держался в его глазах.

— Ступайте, бояре, — сказал князь, — а ты, Гюря, останься.

Утомленные беседой, распарившиеся в тепле, думцы удалились, постукивая посохами. Не терпелось им поскорее хлебнуть свежего воздуха, добраться до своих постелей.

А Всеволод еще долго будет сидеть с тиуном, потом отпустит и его, останется один и лишь далеко за полночь пройдет в нетопленую ложницу, где все напоминало ему о Марии, сядет к столу, устало уронит голову на руки и забудется нежеланным и тяжелым сном.

Строгая была в тот год зима. По всем приметам, после обильных летних дождей и больших хлебов, такою ее и ждали.

Снег выпадал щедро, морозом быстро подобрало осеннюю сырость, реки сковало крепким льдом, и пролегли во все концы ослепительно блестящие под солнцем молодые санные пути…

В один из таких холодных и светлых дней первозимья подъезжал к Владимиру возвращавшийся из Ростова Великого Всеволодов сын Константин с дружиною и епископом Иоанном.

Обычно молчаливый и угрюмый, на сей раз епископ был словоохотлив и весел.

— Разные люди окружают отца твоего, — говорил Иоанн. — Иной буен и неосторожен, но сердцем прям и верен князю. Иной, помня времена былые, прикидывается, будто он со Всеволодом. А иного сам князь избрал среди прочих и возвысил за кроткий нрав его и рассудительность, а тот возьми да и возгордись. О Луке, давешнем епископе ростовском, мой сказ. Был он безвестен и по безвестности своей неприметен. Леон-то, что до него сидел, тот весь отдался боярам: злобствовал и, как мог, чинил препятствия отцу твоему. Много крови попортил он князю, умер. Тут-то самое хитрое и началось. Тогда никому не ведомо было, что уж выбрал Луку воспреемником своим Леон. Шибко боялись ростовские бояре, что сыщет князь своего человека — тогда вольнице их полный конец. А они еще цеплялись, еще надеялись — вот и поступили по завещанию Леонову: слушок пустили, будто живёт-поживает тихий игумен, приверженный Всеволодовым делам, а князь про то и не знает, не ведает. Со тщанием все сплели, узелки спрятали. Наслушавшись разговоров, отец твой и призвал к себе Луку. Зоркий глаз у князя, да и слишком тихих людей он не жаловал, не понравился ему Лука. Ладно… Долго пребывал Всеволод в раздумье: как быть? А тут ростовские зашумели по сговору: у нас-де свой есть, зачем нам Лука, изберем своего по нраву. Стали Луку поносить, кричать, собирать народ на вече. Тогда-то Всеволод и решись: не угоден вам Лука, так вот же — берите епископа из моих рук, а не по своему хотению, и поставил Луку в Ростов, даже минуя митрополита…

— Знаю, наслышан и я про Луку, — отвечал Константин, но все-таки любопытствовал. — Кротким он и в летописании прослыл, как же это?