На грани победы-1: Завоевание - Грег Кейес

— Я не понимаю, — сказал Рапуунг. — Как свет остановит жуковпрядильщиков?

— Свет не остановит. А огонь — да. Жуки не смогут цепляться за деревья, если деревьев не будет.

Он зажег еще один заряд. Когда он отвел назад руку, чтобы швырнуть его, Вуа Рапуунг нанес ему удар левой прямо в лицо.

Ноздри Энакина заполнил металлический запах крови, и он грохнулся об землю, не успев даже смягчить удар. Рапуунг вскочил на него, рыча как зверь, и обхватил пальцами его шею. От него шел тошнотворно-кислый запах.

Перед глазами у Энакина плавали разноцветные пятна. И он сделал единственное, что мог. С помощью Силы он поднял камень и стукнул взбесившегося воина точно промеж глаз.

Голова Рапуунга дернулась назад, и его руки убрались с горла. Энакин заехал ему в челюсть — так сильно, что аж заныли костяшки. Йуужань-вонг отлетел в сторону, но когда Энакин взобрался на ноги, Рапуунг уже принял боевую стойку.

— Ситово семя! — процедил Энакин. — Ты что делаешь?!

— Горение! — рявкнул йуужань-вонг. — Первая мерзость — это использование огня из машины!

— Чего?

— Это запрещено, ты, вонючий безбожник! Ты что, не понимаешь, что ты наделал?

— Ты сдурел! — крикнул в ответ Энакин, растирая разбитые костяшки и жадно втягивая воздух через ноющее горло. Было такое чувство, что пальцы раздробило на кусочки. — Ты только что просил меня использовать мой светомеч! Ты что, думаешь, это не машина?

На лице Рапуунга появилось что-то похожее на выражение ужаса.

— Я… да, я готовился к этому. Но огонь, первый из всех грехов…

— Погоди, — прервал его Энакин. — Ты говоришь ерунду. Йуужань-вонги раньше использовали против нас огнедышащих тварей.

— Живые существа, вырабатывающие огонь — это совершенно другое дело! — закричал Рапуунг. — Как ты только можешь себе вообразить, что это то же самое, что ты только что сделал? Это все равно что сказать, будто рука йуужань-вонгского воина и металлическая хваталка, одна из ваших рукотворных мерзостей — одно и то же, потому что обе могут держать змеежезл!

Энакин сделал глубокий вдох.

— Послушай, — сказал он. — Я не пытаюсь понять вашу религию. Я этого даже не хочу. Но ты решил сражаться вместе с неверным против собственного народа, не так ли? Ты очень даже хотел, чтобы я использовал мой мерзкий светомеч. Так что примирись с этим или ступай своей дорогой. Если только ты не знаешь какого-нибудь другого способа выбраться отсюда.

— Нет, — признал Рапуунг. — Но это был просто шок… — он уронил голову. — Ты действительно не понимаешь. Боги не возненавидели меня. Я знаю, что это так. Я могу это доказать. Но если я замараю себя этим грехом, у них будет причина меня ненавидеть! Ах, до чего я докатился?

Ветер изменил направление, и от аромата горящих синих листьев, похожего на запах обугленного перца, у Энакина запершило в горле. Последний заряд улетел всего на три метра, и теперь джунгли с наветренной стороны весело полыхали. Стоял сухой сезон, а в сухой сезон джунгли горели очень хорошо.

— Соображай быстрее, Вуа Рапуунг, а то первая мерзость собирается съесть тебя живьем.

Йуужань-вонг довольно долго стоял, повесив голову, но когда он поднял глаза, в них светились огоньки ярости. Энакин напрягся, снова приготовившись к драке.

— Это она довела меня до этого, — сказал воин. — Эти грехи лягут на нее. Я оставляю это на суд богов.

— Значит, мы можем идти? — спросил Энакин, смотря, как пламя движется в их сторону. Ниже по холму поднимался густой дым, обозначая места, где упали другие заряды.

— Да. Идем. Мы и дальше принимаем боль вместе, джиидаи.

Огонь погнал их на другую сторону холма и вверх; очевидно, ветер решил дуть в эту сторону долго. Дым клубился и полз по земле.

Джунгли быстро охватывал огонь.

— Мое мнение о тебе как о стратеге повышается, — сказал Рапуунг. — Огонь ведет нас прямо на ту сторону сети. У нас появился выбор: или нас сожжет первая мерзость, или мы будем пойманы и после этого сгорим.

— Ветер переменился. Мой план был — следовать за огнем. Идти по золе. Там, где пройдет огонь, сеть распадется, и мы будем свободны.

— Тогда, возможно, боги все-таки сказали свое слово, — молвил Рапуунг.

Он сильно закашлялся — дым стал уже таким густым, что Энакин теперь видел только пятна перед глазами. Он вспомнил, что люди, которые погибли от огня, умирали еще до того, как пламя настигало их.

— Пригнись, — сказал он. — Дым поднимается вверх.

— Ползти. Пресмыкаться, словно цо'асу.

— Если хочешь жить, то да.

— Я не боюсь смерти, — задыхаясь, проговорил Рапуунг. — Но смерть не должна помешать моей мести. Я… — его снова сотряс мучительный кашель, он упал, поднялся на четвереньки — и рухнул опять.

— Вставай! — затряс его Энакин.

Рапуунг вздрогнул, но не двинулся с места.

Сквозь дым блеснул желтый язык пламени и потянулся к ним.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Все вокруг окрасилось в бледно-золотистые цвета, и Энакин опустился на колени рядом с Вуа Рапуунгом. Дыхание в легких пробивалось будто сквозь острые осколки, голова гудела, словно колокол.

Он прижался к земле, ловя ртом более свежий, более прохладный воздух, но его не было — наверное, путешествовал инкогнито. Если Энакин хотел найти что-то годное для дыхания, надо было поискать наверху. Конечно, дыма там, должно быть, тоже порядочно, но попытка не пытка.

Энакин потянулся наверх, сделал затяжку. Образовалась труба, через которую воздух сверху начал всасываться прямо на них с йуужань-вонгом. Дышать сразу стало легче.

Огню это тоже пришлось по вкусу. Поросль взорвалась, как петарда. Энакин тут же почувствовал жар — и он знал, что этот жар за пару секунд обуглит и сожжет его плоть. Раньше он никогда не пробовал преобразовывать энергию, но Корран Хорн был на такое способен. От успеха зависели их жизни. Энакин снова открылся Силе, сконцентрировался и начал впитывать жар окружавшего их огня.

Как долго это продолжалось, Энакин не знал. Он соскользнул в какое-то состояние, напоминавшее фугу, каждый его вдох вытягивал жизнь из неба, а при каждом выдохе жар уходил в кору Явина 4. Наконец он моргнул и увидел, что все закончилось, что огонь прошел над ним и он стоит на угольях.

Вуа Рапуунг продолжал лежать без движения. Энакин встряхнул его. Кто бы мог подумать, что придется высматривать признаки жизни у йуужань-вонга?

Что там у них внутри — сердце, как у людей, линейный насос или что-то еще более чудное?

Он сильно хлопнул Рапуунга по щеке, и мгновенно воин открыл глаза.

— Ты в порядке? — спросил Энакин.

— Скажи, что ты не один из богов, — пробормотал Рапуунг. — Если ты бог, значит, смерть принесет одни страдания.

— Ладно, всегда пожалуйста, — отвечал Энакин. — Ты можешь идти? Нам нужно уходить, пока они не догадались заглянуть сюда.

— Дым и жар запутают их, — сказал Рапуунг.

Он сел и осмотрелся вокруг.

— Огонь… Он прошел над нами.

— Прошел.

— И мы живы.

— Живы, — заверил его Энакин.

— Это твоя работа? Еще какое-то колдовство джиидаи?

— Вроде того, — признал Энакин.

— Значит, ты спас мне жизнь. Как скверно. Какое невезение.

— Да ладно, не надо благодарить, — сказал Энакин. — Не за что, правда.

Он протянул Рапуунгу руку. Воин долго пялился на нее, как на экскременты нерфа, потом ухватился за руку Энакина и встал.

— Пошли, — сказал Энакин. — Теперь нам остается только идти вслед за огнем.

Под прикрытием дымовой завесы они пролезли через то, что осталось от сети жуков-прядильщиков. Сами нити не сгорели, они поблескивали на фоне угольев, покрывая дымящиеся стволы деревьев серебристой тканью. Один раз, когда Энакин запутался в нитях, они слкгка порезали ему сапог. Нити при этом остались целыми. Энакин не пытался разорвать их пальцами, а осторожно распутал сеть. После этого он стал ступать осторожнее.

Огонь выжег сеть до самого края. Впереди туда-сюда носились флайеры. Один полетел назад, далеко слева от них.

Путники свернули направо и перешли наконец с пожарища в несгоревший, неопутанный сетями лес, и, хотя они не сбавляли шаг еще целых два часа, Энакин как-то почувствовал себя в большей безопасности, окруженный пульсацией лесной жизни.

Но лес, как открытая рана, пульсировал болью.

Только теперь до Энакина дошло, что он наделал. Чтобы спасти себя, он сжег бесчисленные квадратные километры леса. Он лишь периферийно почувствовал, как гибнут животные, но его собственная боль мгновенно достигла вершины. Страдание леса будто ударило его с размаху по лицу. Он был стаей стинтарилов, сгрудившихся на верхушке дерева, а пламя уже лизало ствол. Их шерстка уже начинала тлеть.

Он был большой, безвредной самкой ранйипа, слишком медлительной, чтобы убежать от огня, и пытающейся увести своих телят в безопасное место, не зная, где оно. Он был обуглившейся плотью и сожженными легкими. Он умирал и был мертв.